е и жили до отъезда в Ленинград. И вдруг мне дают выступление именно в Нижней Курье. С замиранием сердца взяла я билет на речной трамвайчик. Знакомые берега Камы поплыли мне навстречу, и воспоминания так ярко встали передо мной. Сойдя с трамвайчика, я пошла вдоль берега. Где-то здесь должен протекать родник, в котором мы до судорог в руках в ледяной воде полоскали свое бельишко. А вот и родник, от него ступени ведут вверх по крутому берегу, где стояла наша дача. Поднялась и оказалась прямо около нее, постучалась. Мне навстречу вышли люди, которые там жили. Я попросила разрешения войти. Вошла и замерла — какая маленькая комната, как же мы в ней помещались вдесятером!
В памяти встала суровая зима 1942–1943 года. От мороза трещат стволы деревьев, лед на Каме, а мы, кто в чем, ходим в школу. Особенно трудно было с обувью. Вместо валенок нам выдавали ватные пимы с галошами. Мы ходили в школу во вторую смену, а в первую, в помещении этого же класса, занимались местные ребята, и когда мы приходили после них на урок, то в партах всегда находили то несколько вареных картошек, то луковицу, то чеснок. Зная, что мы из блокадного Ленинграда, из интерната, эти славные ребята приносили нам что могли, мы оставляли в партах записки с благодарностью и так знакомились.
Но как бы ни было холодно и сурово, юность брала свое. Хотелось и в кино сбегать, и в клуб — потанцевать… Вот в этот клуб я и пошла. Нашла его сразу. Те же деревянные ступеньки, ведущие в вестибюль. У кассы вывешены фотографии киноактеров. Во втором ряду слева обнаружила свою физиономию и подумала, что тогда, в те далекие годы, мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь мое фото поселится здесь так надолго. Вошла в зал и сразу узнала те же скамейки, на которых мы столько раз сидели, смотря одни и те же фильмы по нескольку раз, за которые держались на занятиях классикой вместо палок, на которые складывали наши вещи — так как гардероба не было, — когда приходили на танцы. Кстати, ходить на танцы нам категорически запрещалось, но удержаться не было сил. Я занимала туфли у одной из девочек и протанцевала их до дыр. Потом пришлось чинить. Нас было несколько заядлых танцовщиц, и мы имели партнеров по танцам. Я познакомилась с молодым человеком, тоже ленинградцем, ему было лет 19–20. Записки для меня он оставлял в заборе между бревен. Я шла в школу, извлекала записку из тайника и уже знала, придет он на танцы или нет (недавно, перебирая старые бумаги, нашла одну из записок того времени). И вот луна светит, мороз трещит, а я бегу и издали вижу, как на дорожке около клуба пританцовывает в легких ботиночках Миша.
Так вот, прибегаем в клуб, а в клубе наши воспитательницы и так мило улыбаются. «Девочки, — говорят, — кладите ваши пальто в нашу кучку». Им тогда было лет по 25–29, но нам они казались старыми. И все как будто хорошо, а утром вызывают к директору, и так каждый раз. Да!
Находилась я в тот день вдоволь. Навестила все дачи, где мы жили. Их было четыре. И вот наконец подошло время выступления, которое должно было состояться в большом новом кинотеатре, которого во времена моего детства, конечно, не было. Настало время выходить на сцену. Волнение ужасное, как никогда. Точно, прикоснувшись к своему детству, я потеряла всякое ощущение сегодняшнего дня, как будто не было этих лет, за которые в жизни столько произошло. Зрительный зал был переполнен. Зрители даже стояли по стенкам, а у меня в голове ни одной связной мысли. Помню, выйдя на сцену, долго не могла сказать первое слово, комок в горле мешал. Но когда выступление было позади и я собиралась уйти со сцены, вдруг из зрительного зала вышла женщина, поднялась ко мне и сказала: «А я ведь вас помню, мы сидели за одной партой, я в первой смене, а вы во второй, и записку от вас храню до сих пор».
За годы моей работы в театре много раз приходилось выезжать на гастроли, каждый город запоминался целым рядом мелочей. Мне хочется вспомнить еще одну поездку. Уфа, 1986 год. Жили мы в гостинице «Россия», в новом районе, но меня тянуло в старый город, на то место, где 23 года тому назад шли первые репетиции спектакля «Сирано де Бержерак». Мне поручили роль Роксаны, роль, о которой можно было только мечтать. Для меня это было очень важно, можно сказать, решалась моя судьба, так как после показа нескольких сцен худсовет должен был проголосовать: взять меня в театр или нет.
И вот я стою перед старым зданием Башкирского театра оперы и балета. Вот здесь, под этими окнами, я пережидала очередной спор между постановщиком спектакля П. О. Хомским и исполнителем роли Сирано П. Гориным. Споры возникали в процессе работы. Меня вежливо просили пойти погулять минут 10–15, потом, когда страсти были погашены, из окна на втором этаже высовывалась голова помощника режиссера, и меня вновь вызывали на репетицию.
Не предполагала я тогда, что этот спектакль будет идти на нашей сцене 15 лет и сыграем мы его 604 раза. В моей театральной жизни он для меня остался отличной школой, потому что произносить эти прекрасные стихи мне было очень непросто, надо было почувствовать их мелодику и содержание — ни одной фразы впустую, ради рифмы, каждое слово несло огромный, глубокий смысл. И как жаль, что не удалось заснять первые спектакли, а через 15 лет посмотреть эти сцены. Наверное, был бы виден рост актеров, накопленное мастерство и наконец, если хотите, появление мудрости. Ведь шли годы, мы делались старше и мудрее.
Роль Роксаны требовала легкости, подвижности, быстрой реакции и забирала много сил. Этот спектакль посмотрело не одно поколение зрителей. О «Сирано» вспоминают даже сегодня, хотя он не идет уже много лет. А для меня из всех сыгранных ролей эта была и есть самая любимая.
Наша профессия не предполагает подвигов. Мы каждый вечер выходим на сцену и делаем свое дело в меру сил и таланта. Но и в нашей среде совершаются героические поступки. Артист выходит на сцену с высокой температурой или сердечным приступом. А ведь бывали и печальные исходы. Но, как правило, всё идет незамеченным, в лучшем случае — благодарность в приказе. Сыграл спектакль, и хорошо.
А вот я хочу поставить такой вопрос: 50 лет — это мало или много? Попробую тут же на него ответить: если рассматривать эту цифру в качестве физического возраста — наверное, не очень много, а для роли, в которой героине 18 лет, — много. И теперь как считать: не подвиг ли это — играть Роксану в 50 лет? И ведь ни у кого это не вызывало досадного неприятия, не было проявлений вынужденного терпения или просто нежелания видеть артистку в этой роли. В первом акте я выхожу с женихом. Так вот, за все годы, что шел спектакль, у меня поменялось семь женихов, два возлюбленных, двое влюбленных в мою героиню вельмож. Несколько раз полностью сменился состав гвардейцев. И только неизменный Сирано — Горин был все спектакли моим партнером. Партнером внимательным и чутким, готовым в любое время прийти на помощь. И такая помощь однажды мне понадобилась.
Во время спектакля у меня вдруг из головы выскочило четверостишие — пьеса в стихах, никакими другими словами их не заменишь. Видя мое затруднение, Горин нашелся: стихами Ростана он подвел меня к своей реплике, и я все вспомнила, и действие пошло дальше. Как важно в любой профессии иметь рядом отзывчивого, доброжелательного партнера.
В нашей актерской жизни не бывает ровной дороги. То успех, и тебя несет наверх, то провал, стоп работа, нет ролей, и катишься вниз с ощущением, что ты ничего не можешь, не умеешь и никогда уже ничего не сыграешь. Вот приблизительно в таком состоянии я пребывала почти 10 лет, когда худруком был Г. М. Опорков. Ну что же делать, я была актриса не его вкуса, он меня не принимал, работал с группой актеров, которые грели, понимали и вдохновляли его, а я доигрывала все то, что ставилось до него другими режиссерами. Но время шло, новые спектакли вытесняли старый репертуар, и я выходила на сцену все реже и реже. И вот, когда мне казалось, что настала полная безысходность, к нам в театр пришла Р. А. Сирота. Приняли мы ее очень хорошо, были наслышаны о ее работе с актерами и надеялись на улучшение обстановки в театре. Надеялась и я.
И вот новое распределение ролей, пьеса Арбузова «Выбор», ставит Сирота, и я получаю роль. Первая читка, новый режиссер, я была очень робка, но с каждой новой репетицией работа становилась все интересней и интересней. Роза Абрамовна исподволь, потихоньку начала со мною разработку образа. Я прислушивалась к каждому замечанию, ведь предстояло переходить в другое амплуа. Моя Ляля была капризна и несколько коварна, а у меня еще была лирическая Роксана из «Сирано». Надо было думать и о переходе в другую возрастную категорию. Спектакль вышел, мы его довольно долго играли.
И вот однажды за кулисами ко мне подошла Р.А. и спросила: «Т.Л., а как вы посмотрите на то, что я вам предложу сыграть Огудалову в спектакле „Бесприданница“?» Я, совершенно не ожидавшая такого предложения, опешила. Сразу в голове пронеслись кадры всем известного фильма, где эту роль превосходно сыграла Пыжова. Стало страшно: где я найду в себе силы для этого сложного характера, справлюсь ли? Высказав все свои сомнения, я услышала в ответ: «Ничего, надо начинать работать, и все будет в порядке». Работали мы очень много, забывая об элементарном перерыве. Иногда я жалобно просила: «Р.А., можно в буфет, я только съем котлетку?»
Р.А. выстраивала характер этой женщины, исходя из моих данных, находила в моей актерской палитре те краски, которые никогда никто не трогал. Я очень любила эту роль. Хотя спектакль шел не очень долго, но работа над ним с Розой Абрамовной Сиротой дала мне очень много. Она сумела меня как-то раскрепостить, заставила поверить, что я могу играть характерные роли. В следующей пьесе, «Четыре капли» В. Розова, она поручила мне роль мамы, там были и характер, и драма, и юмор. Сделав три спектакля с Розой Абрамовной, я перестала робеть, мы вместе старались найти в характере героини новые краски, не использованные в предыдущих спектаклях. Лично мне было легко работать с Р.А. и очень интересно, мы понимали друг друга с полуслова. Ну а когда перерыв задерживался и я смотрела на нее с мольбой, она тут же говорила: «Все ясно, надо в буфет съесть котлетку?»