Четвертый спектакль, в котором я имела счастье работать с Р.А., это «История одной любви», автор А. С. Тоболяк. Роль была небольшая, но интересная: этакая заскорузлая редакторша в маленьком сибирском городке, которая боялась нарушить свой спокойный, рутинный образ жизни. И появление новых, молодых, энергичных людей вызывало у нее неприятие и даже негодование. А изрекала она истины, как говорила Р.А. на репетициях, с видом императрицы Екатерины, безапелляционно. И прически мы нашли, и костюм — все это дополняло характер.
Я работала с Розой Абрамовной над четырьмя спектаклями. Это были четыре совершенно различных образа. После этих ролей я могла решиться на самые сложные характерные роли, которые впоследствии и состоялись.
Мне посчастливилось в театре встретиться с прекрасными авторами: А. Н. Островским, Б. Брехтом, Э. Ростаном, Ж. Ануем, В. Розовым, Э. Лабишем, В. Арбузовым и многими-многими другими.
Но настал момент, и в театр пришел главным режиссером человек, который решил, что все, что было до него, — это не то, а вот он создаст новый интересный театр. Задача, казалось бы, благородная, но, увы, полетели щепки. Все посыпалось, труппа распалась, а новую создать он не смог, и я решила уйти, уйти из дома, которому отдала лучшие годы, лучшие помыслы и мечты. Я прекрасно понимала, что у этого режиссера я ничего больше не сыграю, моя актерская жизнь кончится, а сидеть без дела, без своего любимого дела, я не могу. Меня отпустили очень спокойно.
Уход из театра, конечно, был шагом очень рискованным и болезненным. Но небольшой театр, в который меня пригласили, заинтересовал, и за пять лет работы в нем я сыграла много разных ролей. Тем не менее наша актерская судьба непредсказуема, и стены родного театра меня поманили вновь. Руководство сменилось, и я подумала и вернулась.
Бывало и так
Однажды, возвращаясь из творческой командировки домой, я, к своей радости, обнаружила, что время позволяет не лететь самолетом, а ехать поездом. Я люблю поезд с его мерным покачиванием, неторопливым ходом, когда можно подумать и понаблюдать жизнь из окна вагона. Поезд приходил ночью и стоял на станции всего три минуты. Происходило это все зимой в Вологде. Мороз трещал ужасный, мы как-то даже и забыли с нашей гнилой ленинградской зимой, что может быть так холодно. Но моя теплая шуба с поднятым воротником грела меня хорошо, и только лицо обжигало, да ресницы сразу заиндевели. Поезд подошел вовремя, минута в минуту. Все поручни и двери были покрыты густым слоем намерзшего снега, в окнах было темно — ночь все-таки. На билете стоял номер вагона, а места, как сказано было в кассе, в вагоне есть. Подойдя к вагону, долго не могла достучаться, наконец, на исходе стоянки, дверь отворилась и кто-то появился, вероятно проводник. Я показала билет, меня втащили в вагон, и поезд тронулся.
В темноте и суматохе я никак не могла понять, даже по одежде, проводник — мужчина или женщина, но мне было сказано, что я могу размещаться в третьем купе. В коридоре горела одна маленькая синяя лампочка, я попросила зажечь свет, чтобы хоть как-то осмотреться, но проводник сказал, что света нет, «мимо лавки не сядете». Я открыла дверь и вошла в темное холодное купе. Пошарила руками по нижним полкам, чувствую — свободно.
На просьбу о белье получила четкий и ясный ответ: «Поезд идет издалека, все белье израсходовано. Вот матрас и подушка внутри, устраивайтесь». Вернувшись в купе, нащупала матрас и уже собиралась его постелить на полку, как сверху раздался мужской голос: «Внизу вы совсем замерзнете, лучше устраивайтесь на верхней полке, здесь как-то потеплее». Поблагодарив за совет, расстелила на верхней полке матрас, подушку покрыла полотенцем, которое у меня было с собой, накрылась шубой, но согреться никак не могла. Зуб на зуб не попадал. Чувствуя мое состояние, некто в темноте сказал: «У меня в термосе осталось немного чая, хотите? Он, наверное, еще теплый». Я не отказалась, но долго в темноте не могла поймать руку соседа со стаканом. Наконец стакан в моей руке, выпила несколько глотков теплого чая и заснула, укрывшись с головой. Наутро, когда я проснулась, мой сосед сидел внизу, накинув на себя пальто. Разговорились, как обычно бывает в поезде. Он представился одним из ведущих архитекторов Ленинграда и тоже возвращался из командировки. Я имела неосторожность высказать надежду, что сейчас нам принесут горячий чай и мы согреемся. Но на наш нелепый, дерзкий и, я бы сказала, бестактный вопрос проводник ответил: «Топить нечем, и чая не будет, да к тому же и воды нет». Да, ситуация: воды нет, топлива нет, света нет, туалет не работает. На мои отчаянные вопросы проводник радостно ответил, что в соседнем вагоне есть вода и работает туалет. Я решила пойти в соседний вагон. Ура, вода есть, и туалет работает — но двери в туалете нет.
С трудом дождавшись открытия ресторана, я начала пробираться туда, что было совсем непросто. Переходы из вагона в вагон и двери надо было брать приступом, крепко держась за скользкие, обледенелые поручни, преодолевая высокие, мокрые железные переходы. Наконец три вагона позади и вот ресторан, где можно погреться и выпить горячего чая. На вопрос, можно ли поесть, мне вежливо ответили: «Едем в обратный маршрут, который скоро заканчивается, продукты кончились, так что можно выпить лимонада и закусить печеньем». Замутненность лимонада привела меня в замешательство, тем более что на этикетке стояла дата выпуска — июль, а сейчас январь. Но вот удача — большая станция, стоянка 30 мин. В ресторане накрыты столы, стоят миски с супом, закрытые, чтобы не остыли. Кто был в поезде, бросились занимать места. Но радость была недолгой: сняв крышку с миски, я обнаружила, что щи почти подернулись инеем, а на второе — страшное сочетание: отварная рыба с макаронами и тот же лимонад. Совершенно расстроенная, я вернулась в купе, где сидел, нахохлившись, сосед. Я рассказала о своем неудачном походе в ресторан, он сочувственно посмотрел на меня и робко достал из кармана пальто бутылку водки: «Вы знаете, это все, что нам осталось в данной ситуации, а то мы замерзнем окончательно». Выпили мы по несколько глотков, закусили завалявшейся у меня конфеткой, и внутри разлилось приятное тепло.
А тут стал приближаться и наш родной город, мы об этом узнали, не только глядя в окно, но и по замечательной музыке Глиэра — гимн Ленинграду. Он звучал гордо, торжественно и величаво. Низкий, приятный голос диктора поздравлял приехавших гостей с прибытием в город Ленинград.
Нет, все-таки я очень люблю ездить поездом!
Огоньки
Что-то заветное должно быть у каждого человека. У молодого и пожилого. Как и в чем оно должно выражаться, сказать трудно, у каждого свое. Вот об этом своем и хотелось бы посекретничать. Лично для меня, сколько я себя помню, заветным был огонек. Когда я была маленькой, я жила в комнате с бабушкой. Она была религиозным человеком, и, как полагалось, в правом углу комнаты висела икона с лампадкой. Каждый вечер, ложась спать, я смотрела на огонек лампадки, он мерцал, пламя слегка колебалось, и тени от этого огонька тоже приходили в движение, так с этим я и засыпала. Прошли годы, меня отвели учиться в балетную школу, и во втором классе нас, малышей, заняли в балете «Щелкунчик». Я танцевала, если это можно назвать танцем, крысу в сцене сна Маши. Мне нужно было под музыку выйти на огромную сцену Кировского театра, встать на определенное место, обязательно в луч света, который был на меня направлен. Боже мой, сколько невероятно трудных, как мне казалось, непосильных задач для маленького человека. Я вышла под музыку, держа хвост — такой был костюм — в руке, и совсем было растерялась, но вдруг спасительный луч света, огонек из левой осветительной ложи подмигнул мне и указал, куда надо было встать. Я благодарно подняла к свету лицо в крысиной маске и от радости, что встала на свое место, отпустила хвост. Тут оркестр заиграл другую музыкальную тему, по которой мы все должны были убегать кто куда. И в этот момент произошло ужасное: в темноте кто-то в суматохе встал мне на хвост и оторвал его; желая подобрать оторванную часть костюма, я начала его искать, тут несколько человек налетели на меня, получилась куча мала, а из-за кулис преподавательница грозно светила фонариком, огоньком, на который мы должны были уйти со сцены. Так в одном и том же спектакле огонек-луч и огонек-фонарик сыграли для меня две разные роли. Ах, если бы не этот хвост… Можно многое вспомнить, сколько в моей жизни было таких огоньков, спасительных и лживых, обманчивых и прекрасных, но я всегда на них почему-то обращала внимание. Например, я не могла, да не могу и сейчас, смотреть вечером на радиомачты, на которых много красных огоньков. Когда я смотрю на них, то испытываю непонятное волнение, что-то хочу вспомнить, а вспомнить не могу…
Много времени спустя, проработав в кино более двадцати лет, я пришла в Театр имени Ленинского комсомола. Моей первой серьезной ролью и экзаменом на театральной сцене, как я уже писала, была роль Роксаны в спектакле «Сирано де Бержерак». И когда я, совсем еще неопытная театральная актриса, вышла на сцену и, произнеся первые слова, от страха даже не узнала собственного голоса, то вдруг напротив, в окошке регулятора, я увидела не один, а целую компанию разноцветных огоньков. Они светили радостно, ободряюще, всеми цветами, как старые добрые знакомые. И, взглянув на них, я успокоилась, справилась с возникшим волнением. Все последующие годы, когда я выходила на сцену, эти милые мерцающие огоньки сопровождали меня во всех спектаклях. Они знали, когда у меня большая роль, и тогда светили ярко, разными цветами и, как мне казалось, радовались вместе со мной. А как понимающе скромно освещали они мое сценическое пространство в маленькой, незаметной роли!
Я мечтала, что настанет час — и опять засветятся огоньки, мои лучики, и когда я обрету второе дыхание, они мне так будут нужны, мои путеводные звездочки. Наступило время, когда фортуна повернулась ко мне не лицом, а, скажем, в профиль, и один за другим стали зажигаться мои огоньки. И теперь, когда я поднимаю глаза к осветительному пульту, я вижу, как разноцветно они подмигивают мне, словно хотят сказать: давай, дава