Пьеса состоит из двенадцати картин. Я занята в одной из локальных историй. Играю женщину, которая служит в японском ресторане. Как и главный герой, она тоже изображает. Изображает японку. Опытную гейшу. Мне в своей жизни приходилось играть и француженку («Сирано де Бержерак»), и англичанку («Театр»), и итальянку («Бабочка-бабочка»), и норвежку («Сон об осени»), венгерку («Кошки-мышки»), чешку («Челядь»), немку («Трехгрошовая опера»), но японку еще не играла. Мне было любопытно прикоснуться к этой экзотической культуре. К тому же требовалась известная доля условности: на самом-то деле героиня — наша соотечественница, просто работа у нее такая… В общем, мне интересно было прикоснуться к современной драматургии. Пусть она несовершенна, но театр дело живое, нельзя довольствоваться только сюжетами столетней давности.
Театр меняется. Кажется, в годы моей молодости публика тоже была другая — более эмоциональная, более непосредственная и более благодарная. Я вспоминаю первые Московские кинофестивали, в которых принимала участие. Гостиница «Москва» (которой, увы, уже нет) была набита звездами мирового кино. У парадного входа нас встречали толпы зрителей, от автографов, бывало, рука немела… Я была свидетельницей того, как у служебного входа в Театр Моссовета почитатели ждали выхода Веры Марецкой, Ростислава Плятта, Фаины Раневской. Сейчас такой непосредственности в отношении к артистам нет. Прагматизм настолько заполнил наши будни, что романтики не хватает и на праздники. Человек не успевает переключиться за те два часа, что находится в зрительном зале. Да он, наверное, и боится расслабиться. Выйдя из театра, ты опять сталкиваешься с тем, что «жизнь груба». Тебя вновь окружают жизненные проблемы, которые надо решать, преодолевать, обходить… Это-то напряжение и не дает зрителю свободно погрузиться в более прозрачную, лирическую классическую литературу, которая обращается к душе и сердцу…
Под финал мне бы хотелось поведать читателю один истинно театральный, трогательный эпизод, который на меня, как на ветерана «Балтийского дома» (скоро полвека как мы вместе!), произвел неизгладимое впечатление. Этот эпизод называется «Прощание с занавесом». Помнится, когда я пришла в Театр Ленинского комсомола, кресла и занавес были голубыми. Это было очень нарядно, но со временем небесный цвет потерял свою свежесть, и занавес заменили на бордовый. Потом его сменил коричневый, но и его существование закончилось. И вот нас, работников театра, собрали в зале. Всем, кто, вроде меня, давно здесь служит, подарили в рамочке кусочек старого занавеса, после чего под музыку его стали тихо опускать. Он весь сморщился, пошел складками и наконец коснулся сцены, которой служил много лет… Это было грустно и торжественно. Я пережила три занавеса, а попрощаться довелось только с этим — четвертым. Но жизнь продолжается. Теперь у нас в театре новые кресла и в тон к ним — новый, очень красивый малиновый занавес. Дай Бог, чтобы у него была долгая творческая жизнь. Ведь актер не может такую вещь как занавес не рифмовать с собственной судьбой. Кажется, мы связаны какими-то незримыми нитями… Хочется, чтобы зрители, приходящие к нам в театр, не только любовались красотой занавеса, но и получали удовольствие от того, что происходит на сцене. Чтобы занавес, поднимаясь под колосники, гордился идущими на нашей сцене спектаклями…
При всем этом я не оставляю надежды (или, точнее сказать, имею нахальство мечтать) на то, что когда-нибудь в нашем театре возьмут пьесу специально на меня, именно на меня, чего в моей творческой жизни никогда не было. Если это произойдет, я буду совершенно счастливой актрисой. А в нашей профессии абсолютные величины так редки.
Моя родословная
Когда в душе возникнет вдруг смятенье,
Когда в профессии провал, дыра,
Меня охватывает вдохновенье
И возникает прошлого пора.
Но стоит к той поре чуть прикоснуться,
Как все сегодняшнее пропадает вдруг.
На родичей своих с пристрастьем оглянуться,
Мне хочется узнать, чем их замкнулся круг.
Что радовало, что терзало,
Что волновало, что роднило нас,
Что было в них, моим вдруг стало,
Хочу представить в профиль, в рост и в фас.
Меня уносят прошлых лет виденья,
Хотя восторженности нет во мне.
И сердце бьется от волненья,
Когда я с ними, я на их волне…
Хочу отдать им должное сполна
За жизнь, за творчество, за твердость.
Притронулась ко мне ведь их струна
В экзамене на мужество и стойкость.
Простите, родичи, меня,
К стопам я вашим припадаю
И восхищаюсь вами я всегда,
И вас я никогда не забываю.
Маленькое предисловие
За время моей работы в Театре имени Ленинского комсомола, а это более тридцати лет, периодически менялись директора и главные режиссеры. На моей памяти сменились семь директоров и столько же главных режиссеров. Каждый новый руководитель имел свой вкус, свои привязанности. Соответственно формировались труппа и репертуар. Не скажу, что все руководители были мне по душе, не всем и я нравилась как актриса, и возникали паузы в творчестве. Но я не унывала, а старалась заполнить эти паузы тем, что меня в жизни интересовало помимо актерской профессии.
Заинтересовало меня мое генеалогическое древо, которое оказалось довольно любопытным.
Это же прекрасно, что человек хочет знать свои корни. Ну что же, может быть, нет в той или иной семье графов, героев, великих людей, но есть желание узнать, что это были за люди, чем они жили, что руководило их поступками. Как хорошо, что сейчас есть возможность заглянуть в прошлое, что архивы распахнули свои двери. Я начала знакомиться с документами своих предков. Всякая любознательность — это не равнодушие, не пассивность, это жизнь.
В результате моих исследований родилась эта часть книги, которая может заинтересовать читателя.
Луиза Кессених — женщина-улан
Всю жизнь я вспоминаю три вещи, которые были в нашем доме и висели всегда на почетном месте, — это два портрета и маленькая картинка, шитая бисером, и если не знать ее историю, то можно просто подивиться искусству вышивальщицы.
Но эти три вещи в нашей семье имели свою историю, уходящую в прошлые века. После длительных поисков и работы в архивах появились интересные подробности о личности, которая была изображена на портретах, вот об этом и хотелось бы рассказать. Поздно, да, конечно, поздно — ушли из жизни те люди, которые могли бы направить поиски в нужное русло, и не надо было бы тратить столько времени, вслепую разыскивать человека — мою собственную прапрабабку, которая изображена на портретах. Один портрет был написан маслом, на нем — молодая, очень некрасивая женщина с мужской стрижкой, в зеленом мундире с красным стоячим воротником и с лентой бежевого цвета через плечо. Правой рукой она сжимает эфес сабли, как бы слегка выдвигая ее из ножен. Портрет поясной, приблизительно 40–60 см. На втором портрете — литографии ─ изображена та же самая женщина, но в преклонном возрасте, в чепце и платье того времени с наградами воина на груди — железным крестом и медалью.
Прошли годы, закончилась ужасная война 1941–1945 годов, которая унесла столько жизней, не обойдя и нашу семью — погиб мой брат в возрасте 21 года. Эвакуация, тяжелые послевоенные годы… Конечно, было не до исторических экскурсов. Но в жизненных тяготах и лишениях, переездах и переселениях каким-то чудом сохранились две реликвии — картинка, шитая бисером, и портрет старой женщины с боевыми наградами на груди. Это говорит о том, что моим родителям были дороги эти вещи и они сумели их сохранить. Поэтому я и решила: а почему бы не восстановить биографию этой женщины, почему бы не узнать, за что она получила эти награды, и не заглянуть в XIX век.
И началась работа, причем работа вслепую, я никогда не работала в библиотеках, а тут пришлось перевернуть очень много материалов, справочников, документов. Ушло на это около двух лет.
Первым моим шагом было знакомство с В. М. Глинкой, удивительным знатоком своего дела. Он, когда я описала ему утраченный портрет, сказал, что изображенная на нем женщина служила в прусских войсках, которые сражались с Наполеоном вместе с русскими войсками. В. М. Глинка выяснил, что в Эрмитаже есть такой же литографированный портрет. Но, к великому несчастью, В. М. Глинка скончался, и все свои документы и портрет я получила обратно уже от его вдовы. Что делать? Я не знала, в каком направлении продолжать поиски, но однажды раздался звонок, и мне сообщили, что меня разыскивает родственник, который тоже занимается поиском своих предков и хотел бы меня повидать. Так состоялась встреча с В. А. Кессенихом. Мы объединили наши материалы и стали работать вместе. Дела у нас пошли результативнее и быстрее. Теперь наконец можно составить представление о Луизе Графемус-Кессених, которая изображена на портрете.
Сегодня на основании материалов, которые удалось найти в архивах, сохранившихся в семье документов, семейных реликвий и преданий можно воссоздать ее биографию.
Луиза Мануэ-Графемус-Кессених родилась в 1786 году в городе Ганау, надо полагать, в благочестивой семье, где девушку воспитывали в самых добрых и мирных традициях. Растили ее для семейной жизни, обучали наукам и рукоделию, преуспев в котором, она стала искусной мастерицей. Но судьба ей была уготована совсем иная. В жизни она проявила себя как храбрый воин, преданная дочь своего народа, любящая мать, жена и человек, который умел руководить и собирать вокруг себя людей, чем и прославилась в Петербурге в 1840-х годах. Об этом несколько позже.
На первых порах мне хотелось узнать, как, когда и при каких обстоятельствах эта женщина надела военный мундир и получила воинские награды. И вот в один из счастливых дней мне удалось прочитать статью в газете «Русский инвалид» за 1815 год под названием «Луиза Мануэ, или Женщина-улан». Автор писал: «Издатель сих листов имел уже случай видеть многих воинов, коих мужественные подвиги и тяжелые раны вселяют невольное и весьма живое участие, но еще ни один из виденных им инвалидов не имеет более прав на всеобщее внимание и уважение, как женщина Улан, о которой намерен он сообщить теперь некоторые подробности. Женщина сия имеет двух детей, оставлена мужем, который уехал в Санкт-Петербург, вступил там в Российскую службу и продолжал оную пять лет. Лишь только Луиза Мануэ услышала о вступлении Российских войск в Германию, как уже решилась отыскать отца своих детей.