скорбление» и «посягательство». Но от этого вы бы проиграли еще больше я предвидел это и позаботился об этом. За Рохлиным не стояло ровным счетом ничего. «Нет человека — нет проблемы». За Боровиком — тоже. Иван Орлов, которого вы забрали из тюрьмы, подвергли ритуальной масонской казни и потом сожгли в крематории, просто-напросто пытался взорвать свою машину на Красной площади — идея нехтирая. А вот если бы «скоропостижно скончался», «стал жертвой бандитов» или «бесследно исчез» я, то всем вокруг стало бы очевидно, что надо действовать именно так, как я указал — а те, кто уклонялся бы от этого, отныне стали бы выглядеть в глазах окружающих жалкими трусами; и настоящим бесстрашным коммунистам ничего не стоило бы распознать, кто свой, а кто чужой. У нас было достаточно умных пассионариев, причем известных всей стране. Те же инженеры — создатели песен Сопротивления и постоянные авторы коммунистических газет; молодые юристы, публицисты и философы… А «на подходе» было все больше и больше… Ничего бы не заглохло — все бы только разгорелось!.. И Генеральным секретарем непременно стал бы кто-нибудь из них. И он стал бы делать абсолютно то же самое, что и я. Неважно, кто стал бы им. Им мог бы стать каждый. Перечисление фамилий заняло бы не один час — в стране было полно таких, поверьте мне на слово. Можно вообще не указывать фамилий! Генеральный секретарь Верховного Совета и Генералиссимус Советского Союза! И все! Самое главное, что не «Президент Российской Федерации»!
— Ты хотел остаться в живых?
— Самой заветной моей мечтой было восстановление СССР. Конечно, я хотел дожить до светлого дня Победы. Но для меня главным было не остаться в живых любой ценой, а причинить врагу максимальный урон — в том числе и в случае моей гибели…
— Урон? А почему твоя смерть была бы для нас невыгодной?
— Во-первых, я уже сказал, почему. А во-вторых, вы бы расписались в том, что убиваете своих политических противников, настолько явно, что это стало бы очевидно всем. Не слишком ли много совпадений — те, кто против мондиализма и вашего фашистского режима как сегмента глобальной «пирамиды», «скоропостижно умирают»; а те, кто верой и правдой служил и служит инфернальным силам, даже не стареют?!
— Даже если это и так — ведь убил же Кучма журналиста Гонгадзе? Убил он мне сам признался в доверительной беседе! Этот его устный приказ даже на пленку записали — а в случае с тобой я бы такой оплошности точно не допустил. Да, он убийца. Но ничего не случилось — все поняли, что это было его неотъемлемое право, что это было вполне естественным решением для подобного случая. Того, кто оскорбляет господина и поднимает на него свою рабскую пяту, убивать не только можно, но и нужно — чтобы другим неповадно было! И мы своей внезаконной сущности тоже никогда не скрывали, мы никогда не стеснялись убивать тех, кто против нас выступал… И почему ты вообще решил, что если бы ты умер, то все должны были бы подумать на власть? Мы действительно могли бы добиться твоей смерти, когда ты только-только заявил о себе. Автокатастрофа, воспаление легких, сердечный приступ, нападение бандитов, пусть даже потом пойманных и осужденных; бесследное исчезновение… У меня, повторяю, огромный опыт в устранении тех, кто бросал мне вызов, кто оскорблял меня и угрожал моей власти! И тебя я, конечно, тоже мог бы устранить! Ты разделил бы участь своего любимого «Мира» — я бы тебя в сортире замочил, как Рохлина и Боровика!.. Я бы парализовал всех коммуняк животным страхом! Один за другим, один за другим — без обвинений, без суда! И концы в воду — все выглядело бы вполне естественно!
— Как Рохлина и Боровика? Но я же чисто русский, и я тогда не был ни генералом, ни депутатом, ни всенародно известным журналистом. Я был самым что ни на есть рядовым гражданином, я не был обласкан вашей преступной властью — в отличие от некоторых. Вы просто не имели права от рядового ограбленного «гоя» ожидать чего-либо иного и обижаться на меня… А насчет того, что не подумали бы на вас — ищи того, кому выгодно. Даже если бы непосредственные исполнители действовали вслепую, то все равно «кремлевский след» был бы очевиден. Неважно, каким экзотическим способом вы бы «устранили» меня — главное, я бы ушел из жизни. Но то, что я успел сделать, рано или поздно «устранило» бы вас самих — со мной или без меня.
— У тебя мировоззрение фанатика-шахида — из тех, что взрывали себя в Израиле.
— Да, правильно. Перед тем, кто стопроцентно готов к смерти ради победы, враг абсолютно бессилен. Я понял, что свергнуть вас можно только став шахидом — и никак иначе. Но моя бомба взрывалась бы вечно…
— Ты просто больной…
— Не более, чем вы. Единство и борьба противоположностей… Мы — два края единого целого и в некотором роде похожи друг на друга.
— Я тоже это понял — еще тогда… Вне зависимости от того, как я к тебе отношусь, ты едва ли не самый интересный человек, с кем мне приходилось сталкиваться в своей жизни… Но друг с другом, один на один, мы говорим в первый и последний раз за долгие десятилетия… Как ты стал таким? Кто тебе мозги повернул?
— В раннем детстве у меня было ощущение того, что вся огромная страна принадлежит мне наравне со всеми. Я был уверен, что все, что меня окружает, доступно каждому — и мне в том числе. Возможно, это и есть счастье. Настоящее счастье — как воздух: пока оно есть, его не замечаешь… А когда вы начали проводить либеральные реформы, то я сначала не понял — почему одним даются такие огромные привилегии и возможности, а жизнь других становится все хуже и хуже?.. А вот картинка из августа 1991 года: обезумевшая толпа громит памятник Дзержинскому… Да и вообще «демократическое» выступление отличалась отличной организованностью, неистовой волей, несокрушимой уверенностью и тому подобное — в отличие от того, что произошло два года спустя. И еще — отовсюду выпирала жестокая эгоистическая злость. Да, именно эгоистическая — эти человекоподобные точно знали, чего хотели. Они свергали Дзержинского, мечтая о том, как будут «стричь» «быдло» без всяких препятствий со стороны государства. Отнюдь не за «быдло» они поднимали власовский флаг!
— Ты точно знал, что «господином» не станешь?
— Да, точно знал.
— Знаешь… Я как-то задумался над тем, как плодятся фанатики, подобные тебе, и проконсультировался со специалистами. И вот какой интересный механизм открылся. Наиболее активные и непримиримые фанатики получаются как раз из тех, кто когда-то мечтал стать господином, но по каким-то причинам не смог стать и — самое главное! — вбил себе в башку полную невозможность этого. Или кто-то другой постарался вбить этому амбициозному человеку такую мысль. И поэтому он так рассудил: если мне не удалось, то пусть уж вообще не будет «везунчиков» — а значит, «да здравствует революция!» Признайся — именно поэтому ты мечтал о восстановлении социализма?
— Что значит «именно поэтому»? Нет — все проще, как ни странно. Я видел все то, что творилось. Я точно знал, что для полного избавления от тех мерзостей, что были тогда на каждом шагу, есть универсальное средство кардинальная смена строя. Единственный выход из того кризиса — построение социализма более высокого уровня. Более того — только социализм спас бы русский народ от вымирания! Это было мне полностью очевидно. И именно поэтому я, не задумываясь, готов был отдать жизнь за то, чтобы приблизить Революцию хотя бы на день, хотя бы на час. Внести пусть минимальный, но свой вклад. А если дело дойдет до последней черты… Что ж — тогда я был готов умереть, но перед этим непременно ужалить врага — как пчела… Да и вообще — что мне было терять? Таких, как я — рядовых беззащитных граждан, сплошь и рядом похищали и убивали преступники, выкидывали из квартиры на улицу — ни за что, ни про что. Так почему бы перед вполне вероятной смертью не сыграть на упреждение — не дать сдачи заранее, не укусить, не ужалить? Я, повторяю, был типичным представителем нового поколения коммунистов если и не я, то кто-нибудь из таких же, как я, обязательно занял бы это самое место…
— А приспосабливаться, значит, ты не желал? Полагал, что лучше всего пойти по самому радикальному пути?
— Те, кто приспособился бы, получили бы лишь временные блага. Когда начался бы обвал, то проиграли бы все. А «приспосабливаться» — это не для меня. Это наиболее слабые духом тешили себя идиотскими иллюзиями — но не такие, как я. Ваш строй очень многим сломал душу. Даже те, кто был когда-то на словах сторонником коммунистов, очень часто не выдерживали, поддавались на соблазн. Я знал нескольких подобных людей. Один, например, до выборов 1996 года провозглашал себя «идейным коммунистом» — а после «победы» Ельцина сразу же «перекрасился», потом поступил на работу в буржуйскую газету, стал «огребать большие бабки» и даже на высшее образование «забил» — раз все в жизни удалось, то ему лично изменение строя уже ни к чему… Таких, как я, то есть «непримиримых», было поначалу немного, но они, как оказалось, отражали тенденции, которые должны были проявиться позднее. Источники тех тенденций, которые в данный момент еще не проявились, в любом случае находятся в наличии — даже если и не видны сейчас. Это же элементарная диалектика…
— Но ведь тебе наверняка все говорили, что социализм навсегда ушел в прошлое, что возврата коммунистов уже не будет.
— Дело не в названии, а в сути. Я, напротив, отнюдь не был уверен в том, что режим измены и беспредела, режим вопиющей социальной несправедливости установился навсегда. Пока одни будут наживаться за счет других, коммунисты в любом случае не остались бы невостребованными. Это при Брежневе к ним многие потеряли уважение — за ненадобностью… А если бы их снова свергли — что ж, они бы снова начали борьбу. Ведь терять все равно нечего. Два, три раза, десять раз, сто раз, тысячу — но они бы все равно победили — рано или поздно!..
— Да уж, материальные блага и власть ради власти тебя совершенно не интересовали — даже удивительно…
— Что верно, то верно. А вас, я вижу очень возбуждала власть ради власти, вы ловили кайф от того, что вам задницу лизали?