Услышав от царя мидян о том, что ему уже подобрали невесту, Навуходоносор первым делом бросился разыскивать Ша-Пи-кальби. Обнаружил евнуха в своем шатре — тот поедал сладости. Царевич по примеру отца сразу ударил его в ухо, опрокинул на пол. Тот поджал ноги, вскинул руки, закричал.
— Ай, чем прогневал, чем прогневал драгоценного? Ай, ума не приложу, чем обидел, чем досадил повелителю?..
Царевич взял себя в руки, устроился на корточках на полу, застеленному ковром, задумчиво спросил.
— А я ума не приложу, зачем тебя купил? Толку от тебя никакого. До сих пор ни одной стоящей женщины добыть не смог.
— Эх, господин, стоящую женщину разве евнухи добывают? Это уж как кому повезет, как на кого великая Иштар глянет, — уже совсем деловым, заинтересованным тоном заявил евнух. — Вам-то что беспокоиться…
— Как что беспокоиться! Отвечай, раб, знаешь ли ты, что меня собираются женить на мидийской царевне?
Лицо Шапу исказилось от страха, он выпучил глаза и, немного помедлив, ответил.
— Не буду врать, мой повелитель, это для меня новость. Но посудите сами, разве у вашего отца можно что-нибудь выпытать. Он даже когда гадания устраивает и то только один его верный жрец знает, с какой целью ягненка режут.
Навуходоносор долго сидел, изучал матерчатую штопаную стену палатки.
— Хорошо, узнай ее имя, насколько дика, хороша ли из себя, знает ли грамоту, каков нрав.
— Сделаю, господин, непременно исполню…
— И запомни, в следующий раз, если какая-нибудь важная новость пройдет мимо твоих ушей, ты будешь продан самому захудалому арендатору царской земли. Ясно?
Ша-Пи-кальби исступленно закивал.
— Я должен знать все, — веско добавил наследник трона. — Тем более причину, из-за которой совершаются гадания, любой запрос, обращенный к небесам, должен быть мне известен. Тем более ответ богов!.. Я должен знать обо всех разговорах, слухах, появляющихся в лагере. Ты должен быть в курсе всех секретов, которые прячут в головах приближенные отца, из чего сделаны амулеты, которые они носят за пазухой, какую пакость в них упрятали. Ты понял?
— Да, мой господин.
Праздничный выход царя Вавилона Навуходоносора, «смиренного, преданного великим богам и почитающего их, светлого князя-жреца, хранителя храма Эсагилы и Эзиды, сына Набополасара, царя Вавилона», — состоялся в полдень первого дня месяца нисанну, в тронном зале главного дворца. Сюда, к исполинским воротам, выходившим на священную Дорогу процессий, с раннего утра несли подарки, собирались послы и цари, увезенные в почетный плен, либо прибывшие в Вавилон по повелению правителя. Здесь же толпилась местная знать, заметно делившаяся на две группы. Халдейские военачальники и высшие чиновники, называемые царскими тупшару и сепиру,[45] держались отдельно от эну — старших жрецов многочисленных вавилонских храмов, ведавших обрядами, наблюдениями за звездами, календарями, сбившимися в плотную кучку с родовитыми князьями, а также с богатыми гражданами, входившими в состав храмовых советов. Купцы, посредники и землевладельцы, они из поколения в поколение занимали должности экономов и храмовых писцов местных святилищ. Эту группу возглавлял Итти-Мардук-балату, первосвященник храма Бела-Мардука. В сторонке со своими приближенными держался Нериглиссар,[46] зять царя, женившийся на дочери Амтиду Кашайе, один из высших военачальников в вавилонским войске. За время последних походов и благодаря милостям царя он разбогател так, что мог позволить держаться в сторонке и от своих сослуживцев и от местной, примыкавшей к храмам знати, причем, и с теми и с другими он поддерживал самые добрые отношения. Тут же, в окружившей полководца свите, находился и его сын, молоденький Лабаши-Мардук, любимый внук Навуходоносора.
Наконец ударили в гонг — низкий, басовитый, мелодичный гул полетел над городскими кварталами. Дробно и торжественно зарокотали большие барабаны, установленные на крепостных башнях, охраняющих царский дворец. Стражи с завитыми бородами, в позолоченных доспехах, ударили копьями о щиты, обитые давленной медью — массивные, вызолоченные створки ворот дрогнули и принялись расходиться.
Шествие началось!..
Сначала приглашенные попадали на первый двор, ограниченный с юга и севера многоэтажными, тесно прилепленными друг к другу строениями. В них помещалась многочисленная орда великих и мелких чиновников-писцов, ведавших сбором налогов, строительством и ремонтом дорог, поставками в армию и прочими государственными заботами. В нижних этажах помещались дворцовые мастерские, главными из которых считались камнерезный и ювелирный цехи. Слава о стройных узкогорлых кувшинах из молочного алебастра шла по всему миру. Получить это чудо в дар от вавилонского царя считалось в Сирии, Эламе, Палестине, Египте самой почетной наградой.
В западной стене, ограничивающей открытую площадь, были проделаны ворота — через них процессия начала вливаться на следующий, так называемый «малый» двор.
…Толпа полнилась, скапливалась перед третьими — главными — воротами, прорезанными между двух высоченных, прямоугольных, выступающих вперед башен.
Было тихо, на небе ни облачка. Отливала густой синью возвышавшаяся над стеной вершина Этеменанки — возможно, оттуда, с вершины, из своего святилища, во двор заглядывал сам Бел-Мардук. Легкий ветерок накатывал с реки, шевелил алые, расшитые серебряной нитью полотнища, укрепленные на поперечинах шестов, установленных на башнях. Шесты поддерживали боевые царские штандарты — бронзовые диски с изображениями вавилонских драконов, символами Мардука и сына его Набу. Чудовища, называемые мушхушу, были покрыты золотисто-красной чешуей, передние лапы львиные, задние — птичьи, вместо хвостов змеи. Головы узкие, вытянутые, напоминающие морды охотничьих собак, украшены рогами, языки раздвоены… В основании башен возвышались изваяния крылатых быков в два человеческих роста с человеческими головами, шествующими в разные стороны. Головы были покрыты круглыми, ступенчатыми шапками, лица набелены, бороды начернены и завиты в удивительно изящно нарезанные мраморные локоны. Немые стражи ворот молча взирали на замершую в почтительном благоговении толпу — смотрели пусто, поверх голов. Сколько их, двуногих тварей, прошло мимо них!.. Вновь раздался удар гонга, барабаны забили чаще, гуще. Створки следующих ворот дрогнули, в расширявшуюся щель хлынули лучи, разбрызгиваемые по миру солнцем-Шамашем. Слаженно запели хоры, выстроенные на крепостных стенах и на ступеньках, ведущих к тронному залу. Процессия двинулась в сторону, противоположную солнцестоянию.
Здесь, на третьем, открытом свету дворе, участники праздничного приема начали разворачиваться в сторону трех монументальных арочных проходов, ведущих в тронный зал.[47] Центральный, самый высокий проем, предназначался для высших должностных лиц государства и дальних родственников царя, низшие чины, сопровождавшие наместников провинций и высшую воинскую и служилую знать и не имевшие доступа в святая святых дворца, занимали места на ступенях. Правый проход предназначался для союзных властителей, левый для поверженных царей и клиентов Вавилонии.
Главный двор и тронный зал представляли собой единый ансамбль и всегда были доступны свежему воздуху — проходы между открытым пространством и помещением, заключенным под крышу, никогда не запирались. Здесь было чем вздохнуть и от чего затаить дыхание — по весне на главном дворе, внутренние стены которого были украшены помрачающими рассудок рисунками на цветных глазурованных кирпичах, скапливалось столько света и целебных дурманящих ароматов, что у впервые увидевших это чудо начинала кружиться голова. Между величественными, оконтуренными резным мрамором проходами вырисовывались исполинские дерева: справа — дарующая жизнь хулуппу с позолоченными ивовыми листочками и вершинной пальметтой, собранной из драгоценных камней, слева исполинский кедр, когда-то срубленный Гильгамешем в отрогах Ливанских гор. Кедровая хвоя — скопище радужных, посверкивающих на солнце нитей, — а также изгибистые ветви — даже ствол! — были усыпаны плодами, отведав которые человек обретал мудрость. В средней части ствола хулуппу была выложена фигура илу-хранителя нынешнего царя, а на стволе кедра красовалась его ламассу — богиня-покровительница. Первого благословлял на служение Навуходоносору, бог писцов и хранитель таблиц судьбы Набу, вторую осеняла волшебным жезлом сильная Иштар, изображенная в образе Царпаниту, супруги Мардука. На груди у богини висела накладная пластина, представлявший собой рогатый серп месяца с вписанным в него солнечным, перечеркнутым крестом кругом и восьмиугольными звездами — символами трепетной Венеры — поверху. Дерева, проходы, весь обширный, пропитанный голубовато-золотистым сиянием двор охраняли шествующие в разные стороны золотые львы.
Хоры на ступенях и стенах, окружавших дворец, грянули «Славься!..», и первые приглашенные вступили в зал. Здесь тоже хватало света и роскоши. Потолок был вознесен на неимоверную, не подвластную разуму высь, стены, слепившие глаза, были отделаны белым гипсом. Внутреннее пространство равномерно рассекалось чуть скошенными золотистыми световыми столбами солнечные лучи свободно проникали внутрь через округлые отверстия в крыше. Один из таких светоносных потоков падал на возвышение в гигантской, под самый потолок, неглубокой нише, где на троне восседал великий царь.
Глядя на подступающую толпу, Навуходоносор с любопытством прикинул которым по счету был этот торжественный выход? Четвертый десяток уже разменял… Что поделать, годы идут, печаль произрастает, как трава по весне. В прежние времена на хорах, устроенных в правой стороне зала, собирались женщины. Амтиду не пропускала случая полюбоваться на нарядную толпу. Теперь там угадывалась египетская царевна Нитокрис, навязанная ему фараоном Египта как залог вечной дружбы между Страной Реки и Двуречьем. Впрочем, если рассудить здраво, с той же целью отец вешал ему на шею и Амтиду. После гневного вопроса сына, на каком основании его, словно раба, держат в неведении, отец, не моргнув глазом, ответил.