(Вместе с Конрадом направляется к двери.) Разумеется, я не могу изложить ее буквально, как это делаете вы, но вы совершенно правы — нам нужна свежая мысль. Уверен, что у нас есть полная возможность выйти на выборы под лозунгом продления жизни и признания истории Адама и Евы научным фактом. Это выбьет почву из-под ног оппозиции. А уж если мы победим, кое-кто при первом же представлении получит О. М.{188}(Продолжая говорить, скрывается за дверью, и голос его затихает.)
Конрад провожает гостя.
Оставшись одни, Сэвви с Хэзлемом хватают друг друга за руки и, пританцовывая от восторга, направляются к дивану, где опять садятся бок о бок.
Хэзлем(обнимая ее). Дорогая! Какой неподражаемый пустомеля этот Лубин!
Сэвви. Милый старикан! Он мне нравится. Зато Бердж — большой пройдоха.
Хэзлем. А ты заметила одно весьма характерное обстоятельство?
Сэвви. Какое?
Хэзлем. И Лубин, и твой отец пережили войну, но потеряли на ней сыновей.
Сэвви(мрачнея). Да. Смерть Джима убила маму.
Хэзлем. Однако ни тот, ни другой ни словом не обмолвились о них.
Сэвви. Ну и что? О них не было речи. Я сама забыла о Джиме, хотя очень его любила.
Хэзлем. А вот я не забыл, потому что возраст у меня призывной и, не будь я священником, мне бы тоже пришлось пойти на войну и погибнуть. По-моему, их политическая беспомощность страшнее всего проявилась в том, что они сами послали своих сыновей на убой. Списки убитых и послевоенная разруха — вот из-за чего мне опротивели и церковь, и политика, и все на свете, кроме тебя.
Сэвви. Ох, я тоже была не лучше других: продавала на улицах флаги в самом своем нарядном платье и… Тсс! (Вскакивает и делает вид, что ищет книгу на стеллаже за диваном.)
Фрэнклин и Конрад возвращаются. Вид у них усталый и угрюмый.
Конрад. Вот какой прием ожидает Евангелие от братьев Барнабас! (Опускается в кресло, где сидел Бердж.)
Фрэнклин(вновь усаживаясь за письменный стол). Да, надежды никакой. А вас мы убедили, мистер Хэзлем?
Хэзлем. В том, что люди могут жить три столетия? Честно говоря, нет.
Конрад(к Сэвви). Тебя, очевидно, тоже?
Сэвви. Право, не знаю. На минуту мне показалось, что да. В какой-то мере я способна поверить, что люди могут жить триста лет. Но когда ты перешел к делу и заявил, что это относится и к горничной, я поняла всю несбыточность ваших планов.
Фрэнклин. Вот именно. Нам лучше замолчать, Кон, иначе нас просто высмеют и мы утратим ту каплю доверия к себе, которую снискали своими ошибками в дни, когда были еще невеждами.
Конрад. Пожалуй, ты прав. Но сколько бы над нами ни смеялись, творческой эволюции не задержать. Быть может, даже насмешки станут для нее чем-то вроде смазки для машины.
Сэвви. Как это понять?
Конрад. Так, что первый мужчина, который проживет триста лет, может вовсе не подозревать, какая участь его ожидает, и быть одним из тех, кто станет громче остальных смеяться над мыслью о долголетии.
Сэвви. А почему не первая женщина?
Конрад(примирительно). Женщина так женщина.
Хэзлем. Во всяком случае, это не будет ни один из нас.
Фрэнклин. А вы почем знаете?
Вопрос остается без ответа: присутствующим нечего больше добавить.
Часть IIIСвершилось!
Год 2170 н. э., летний день. Служебный кабинет президента Британских островов. Во всю ширину комнаты стол для заседаний. С обеих его сторон по три кресла; на одном конце председательское кресло, на другом — простой стул. На столе, перед каждым креслом, небольшой коммутатор со шкалой. Камина нет. Задняя стена представляет собой серебристый экран размером приблизительно в две створчатые двери. Слева от зрителей дверь; рядом с нею, на стене, ряд массивных крюков для одежды, подбитых и обтянутых бархатом.
Входит плотный, интересный, жизнерадостный мужчина средних лет. Он в шелковой тунике, чулках, сандалиях с красивым узором; на лбу у него золотой обруч. Он похож и на Джойса Берджа, и на Лубина, словно природа сделала из обоих один фотомонтаж. Мужчина снимает обруч, вешает на крюк и садится в председательское кресло на дальнем, считая от двери, конце стола. Затем вставляет штепсельную вилку в коммутатор, передвигает стрелку шкалы и нажимает кнопку. Серебряный экран темнеет, на нем появляется как бы зеркально отраженное изображение другого кабинета с точно такой же меблировкой и сидящего в нем худощавого неприветливого человека в такой же одежде, но менее яркой расцветки. Его золотой обруч висит на таком же крюке около двери. Человек перебирает бумаги на столе. Он сильно напоминает Конрада Барнабаса, только лицо у него гораздо моложавей и заурядней.
Бердж-Лубин. Алло! Барнабас?
Барнабас(не поворачивая головы). Какой номер?
Бердж-Лубин. Пять — двойной икс — тридцать два — гамма. Бердж-Лубин.
Барнабас вставляет вилку в гнездо 5, переводит стрелку шкалы на двойной икс, вставляет вторую вилку в гнездо 32, нажимает кнопку и поворачивается к Бердж-Лубину, которого теперь и видит, и слышит.
Барнабас(отрывисто). А, это вы, президент!
Бердж-Лубин. Да. Мне передали, что вы просили позвонить. Что случилось?
Барнабас(резко и ворчливо). Я хочу выразить протест.
Бердж-Лубин(добродушно и насмешливо). Как! Снова протест? Чем вы недовольны на этот раз?
Барнабас. Будь вам известно, сколько раз я воздерживался от протеста, вы изумились бы моему терпению. Вы постоянно выказываете мне подчеркнутое неуважение.
Бердж-Лубин. В чем же оно выразилось теперь?
Барнабас. Вы распорядились, чтобы я принял в государственном архиве этого субъекта из Америки и лично присутствовал на демонстрации какого-то дурацкого фильма. Это дело президента, а не верховного статистика. Вы самым недостойным образом расточаете мое время и незаконно перекладываете на меня собственные обязанности. Я отказываюсь быть на приеме. Идите на него сами.
Бердж-Лубин. Дорогой мой, я с величайшим удовольствием снял бы с вас это бремя…
Барнабас. Вот и снимите. О большем я не прошу. (Хочет выключить связь.)
Бердж-Лубин. Не выключайтесь. Выслушайте меня. Этот американец разработал метод, позволяющий дышать под водой.
Барнабас. А я при чем? Мне дышать под водой ни к чему.
Бердж-Лубин. Как знать, дорогой Барнабас! Такое умение никому не вредит. Вы, например, никогда не смотрите себе под ноги, когда погружены в свои выкладки, и в один прекрасный день обязательно угодите в Серпентайн{189}. А метод этого американца может спасти вам жизнь.
Барнабас(раздраженно). Не объясните ли мне, какое все это имеет отношение к вашей привычке сваливать на меня свои должностные обязанности? Я не позволю себя третировать.
Изображение исчезает, экран светлеет.
Бердж-Лубин(негодующе надавливая на кнопку). Попрошу не разъединять: разговор не кончен. Я, президент, вызываю верховного статистика. Вы что там — заснули?
Женский голос. Извините.
На экране снова появляется Барнабас.
Бердж-Лубин. Ну что ж, если вы так это воспринимаете, я заменю вас. А напрасно: американец считает вас крупнейшим современным авторитетом в вопросе о продолжительности жизни и…
Барнабас(перебивая). Считает? Это еще что за новости? Я и есть крупнейший современный авторитет в вопросе о продолжительности жизни. Кто рискнет это оспаривать?
Бердж-Лубин. Никто, милейший, никто. Не придирайтесь к словам. Но вы, очевидно, не читали книгу этого американца?
Барнабас. Только не рассказывайте мне, что сами читали ее или что за последние двадцать лет прочли хоть одну книгу, кроме романов. Я вам все равно не поверю.
Бердж-Лубин. Вы правы, дружище, я ее не читал. Зато прочел отзыв о ней в литературном приложении к «Таймс».
Барнабас. Этот отзыв интересует меня, как прошлогодний снег. Я там упомянут?
Бердж-Лубин. Да.
Барнабас. Неужели? И в какой же связи?
Бердж-Лубин. Там говорится, что за последние два столетия утонуло множество выдающихся людей вроде вас и меня и что, если этот метод дыхания под водой оправдает себя, ваша оценка средней продолжительности человеческой жизни окажется несостоятельной.
Барнабас(встревоженно). Несостоятельной? Моя оценка? Боже правый, да понимает ли этот осел, чем это грозит? И понимаете ли вы сами?
Бердж-Лубин. По-моему, это грозит нам пересмотром Акта.
Барнабас. Что? Пересмотреть мой Акт? Чудовищно!
Бердж-Лубин. И все-таки его придется пересмотреть. Заставлять людей работать до сорока трех лет мы можем лишь при условии, что наши цифры непререкаемы. Вы же помните, какой сыр-бор загорелся из-за этих дополнительных трех лет и с каким трудом мы справились со сторонниками сорокалетнего возрастного предела.
Барнабас. Их победа означала бы разорение Британских островов. Вас-то, впрочем, это не беспокоит. У вас одна забота — собственная популярность.
Бердж-Лубин. Мне кажется, вы напрасно волнуетесь. Большинство людей жалуются на недостаток работы. Они были бы счастливы трудиться и после сорока трех лет. Надо только не принуждать их, а попросить об этом, как об одолжении.
Барнабас. Благодарю, но я не нуждаюсь в утешениях. (Решительно встает и надевает обруч.)
Бердж-Лубин. Куда это вы собрались?