Бердж-Лубин. Ну, тише, тише! Возьмите себя в руки. К лицу ли такие нелепые заявления вам, потомку великого Конрада Барнабаса, человека, поныне памятного потомкам своим мастерским «Жизнеописанием черного таракана»?
Барнабас. А вот вам было бы очень к лицу сочинить автобиографию осла. Я подниму всю страну против этой мерзости и против вас лично, Бердж, если вы проявите здесь хоть малейшую слабость.
Конфуций(подчеркнуто). Вы раскаетесь, если сделаете это.
Барнабас. Раскаюсь? Это еще почему?
Конфуций. Потому что все смертные — и мужчины, и женщины — возымеют надежду прожить триста лет. Произойдет такое, чего вы не предвидите, и это будет нечто страшное. Семья распадется; родители и дети потеряют представление о том, кто старший и кто младший; братья и сестры, после столетней разлуки, будут встречаться друг с другом, как чужие; узы крови утратят в глазах людей всякую святость. Человеческое воображение, спущенное с цепи перспективой трехсотлетней жизни, выродится в безумие и разрушит общество. Сегодняшнее наше открытие надлежит хранить в глубочайшей тайне. (Садится.)
Барнабас. А если я откажусь хранить ее?
Конфуций. Попробуйте проболтаться, и я на другой же день засажу вас в сумасшедший дом.
Барнабас. Не забывайте, что я могу сослаться на архиепископа — он подтвердит мои показания.
Конфуций. Я тоже. Как вы полагаете, кого он поддержит, если я объясню ему, что вы разглашаете его возраст для того, чтобы его убили?
Барнабас(в отчаянии). Бердж, неужели и вы против меня, заодно с этой желтой образиной? Кто мы — государственные деятели и члены правительства или отпетые негодяи?
Конфуций(невозмутимо). А вы слышали хоть об одном государственном деятеле, которого злые языки не обозвали бы отпетым негодяем, как только кто-нибудь неосмотрительно рассказывал о нем больше, чем следовало?
Барнабас. Помолчите, нахальный язычник! Я говорю с вами, Бердж.
Бердж-Лубин. Видите ли, милейший Барнабас, Конфуций — очень неглупый малый. Я понимаю его позицию.
Барнабас. Понимаете? Тогда знайте, что я никогда больше не заговорю с вами кроме как по служебным делам. Слышите, никогда!
Бердж-Лубин(беззаботно). Заговорите, заговорите!
Барнабас. И вы тоже не смейте ко мне обращаться. Слышите? (Идет к двери.)
Бердж-Лубин. А я буду. Да, буду. До свиданья, Барнабас! И да хранит вас бог!
Барнабас. А вы живите вечно и будьте посмешищем для всего мира! (В бешенстве вылетает из кабинета.)
Бердж-Лубин(снисходительно посмеиваясь). Ничего, он сохранит тайну. Я его знаю. Словом, беспокоиться не о чем.
Конфуций(встревоженно и серьезно). Тайна лишь тогда тайна, когда сама хранит себя. Подумайте хорошенько. Государственный архив располагает кинохроникой. Мы не в состоянии воспрепятствовать главному архивариусу опубликовать открытие, сделанное его учреждением. Мы не заставим молчать ни американца, — разве можно вообще заткнуть рот американцу? — ни тех, кто принимал его сегодня. К счастью, кинопленка доказывает лишь одно — внешнее сходство.
Бердж-Лубин. Совершенно справедливо. К тому же все это сущий вздор, верно?
Конфуций(поднимая голову и пристально глядя на него). Теперь, когда вы осознали всю сложность положения, вы решили ничему не верить? Чисто английский метод. Но в данном случае вряд ли применимый.
Бердж-Лубин. Какие, к черту, здесь английские методы? Это просто здравый смысл. Понимаете, эта парочка нас загипнотизировала. Тут не может быть сомнения. Они наверняка водили нас за нос. Скажете — нет?
Конфуций. Однако, всмотревшись женщине в лицо, вы поверили ей.
Бердж-Лубин. Вот именно. Этим-то она меня и взяла. Повернись она ко мне спиной, я ни за что не поверил бы.
Конфуций медленно качает головой.
Вы в самом деле считаете… (Обрывает фразу.)
Конфуций. Архиепископ всегда казался мне загадкой. Как только я научился отличать одного англичанина от другого, я подметил в них ту же особенность, что и эта женщина: лицо у англичанина — не как у взрослого человека, ум — тоже.
Бердж-Лубин. Бросьте, китаеза! Если на свете существует нация, которая самим провидением предназначена опекать незрелые народы, руководить ими, воспитывать и охранять их, пока они не вырастут и не переймут наши институты, то эта нация — мы, англичане. И в этом наше отличие от других наций. Вот так-то.
Конфуций. Это выдумка ребенка, который нянчит куклу. Но еще во сто раз ребячливей с вашей стороны оспаривать самый лестный комплимент, какой вам когда-либо делали.
Бердж-Лубин. Вы обзываете нас взрослыми детьми и считаете это комплиментом?
Конфуций. Вы — дети, но не взрослые, а просто пятидесяти-, шестидесяти- и семидесятилетние. Зрелость у вас наступает так поздно, что вы не успеваете ее достичь. Вами должны управлять расы, созревающие к сорока годам. Это значит, что в потенции вы самая высокоразвитая нация мира и были бы ею в действительности, если бы жили достаточно долго и успевали созреть.
Бердж-Лубин(схватив наконец его мысль). Конфуций, а вы ведь, ей-богу, правы! Мне это в голову не приходило, а это все объясняет. Мы действительно школьники — тут не поспоришь. Заведите с англичанином серьезный разговор — с минуту он будет слушать не без любопытства, как слушают классическую музыку, а затем, словно резина, которую растянули и отпустили, вернется к своему морскому гольфу, автомобилям, самолетам и женщинам. (Увлекаясь.) Да, вы совершенно правы. Мы все еще не вышли из младенчества. Мне, например, место в детской колясочке; и еще мне нужна няня, которая бы ее катала. Это верно, это безусловно верно. Но в один прекрасный день мы вырастем и тогда уж, клянусь всеми святыми, покажем себя.
Конфуций. А вот архиепископ — взрослый. Ребенком я подчинялся людям, которые, как мне теперь известно, были слабей и глупее меня. Я боялся их потому, что в самом их возрастном превосходстве таилось для меня нечто мистическое. Не стану лгать, я и теперь побаиваюсь архиепископа, хотя, конечно, этого не показываю.
Бердж-Лубин. Между нами, Конфуций, я — тоже.
Конфуций. Именно это убедило меня. Именно это убедило и вас, когда вы посмотрели женщине в лицо. Их новая роль в истории человечества — не шарлатанство. Я даже не удивляюсь ей.
Бердж-Лубин. Даже не удивляетесь? Полно! Никогда ничему не удивляться — ваша обычная поза, Конфуций. Но если вас не удивляет и это, вы — не человек.
Конфуций. Это потрясло меня, как взрыв потрясает того, кто заложил заряд и поджег шнур. Потрясло, но не удивило, потому что, занимаясь философией и эволюционной биологией, я пришел к выводу о неизбежности подобного развития. Не подготовь я себя к тому, чтобы уверовать, никакие кинохроники, никакие красивые речи ничего бы мне не доказали. А теперь я верю.
Бердж-Лубин. А дальше что, черт побери? Каков наш следующий шаг?
Конфуций. Следующий шаг делать не нам. Его сделают архиепископ и женщина.
Бердж-Лубин. Вы имеете в виду их брак?
Конфуций. Кое-что поважнее. Они совершили колоссальное открытие, установив, что они не одни такие на свете.
Бердж-Лубин. По-вашему, есть и другие?
Конфуций. Должны быть. Каждый из них считает, что чудо произошло только с ним. Но теперь архиепископ узнал правду. Он поведает ее долгожителям в выражениях, понятных только им. Он объединит их и организует. Они стекутся к нему со всех концов земли. И станут огромной силой.
Бердж-Лубин(слегка встревоженный). Неужели? Впрочем, вполне вероятно. Пожалуй, Барнабас был прав, и нам следует вмешаться.
Конфуций. Мы не властны этому помешать. Да в глубине души и не хотим: Жизненная сила, породившая эту перемену, парализует наше сопротивление, если мы окажемся настолько безумны, что попробуем сопротивляться. Но мы не попробуем: ведь и вы, и я тоже можем оказаться в числе избранных.
Бердж-Лубин. Да, это нас остановит. Но как же быть, черт побери? Сделать-то ведь что-нибудь надо.
Конфуций. Посидим, помолчим и подумаем, какие у нас перспективы.
Бердж-Лубин. Честное слово, вы правы! Давайте подумаем.
Сидят и думают. У китайца это получается естественно, у президента — нарочито и с видимым усилием: он словно впивается глазами в будущее. Внезапно раздается голос негритянки.
Негритянка. Господин президент?
Бердж-Лубин(радостно). Да, да. (Хватает вилку.) Вы из дому?
Негритянка. Нет. Омега, ноль, икс в квадрате.
Президент торопливо сует вилку в коммутатор, поворачивает стрелку шкалы и нажимает кнопку. Экран темнеет, появляется изображение негритянки в роскошном туалете. Она стоит на чем-то, напоминающем мостик паровой яхты; вокруг в лучах солнца сверкает море. Коммутатор, через который она говорит, установлен рядом с нактоузом.
Конфуций(оглядывается и, вздрогнув от отвращения, вскрикивает). Ах! Прочь! Прочь! (Выбегает из кабинета.)
Бердж-Лубин. В каком вы месте побережья?
Негритянка. В бухте Фишгард. Почему бы вам не приехать сюда и не провести со мной вечер? Я решила наконец не быть такой недоступной.
Бердж-Лубин. Но ведь это же Фишгард! Двести семьдесят миль!
Негритянка. К вашим услугам экспресс Ирландской воздушной линии. Отправление в шестнадцать тридцать. В бухту вас парашютируют. Купание пойдет вам только на пользу. А я выловлю вас, обсушу, и мы замечательно проведем время.
Бердж-Лубин. Великолепно. Хотя и чуточку рискованно, правда?
Негритянка. Рискованно? Мне казалось, что вы ничего не боитесь.