И, пожалуйста, когда она вырастет, я надеюсь, что ты расскажешь ей обо мне. Я надеюсь, что она не будет меня презирать. Я так люблю ее. Я молю Бога, чтобы она смирилась с тем, что я совершил ужасные ошибки, но что я старался и в конце концов сделать как лучше для нее и для тебя, моя дорогая супруга.
Твое прощение – это все, о чем я прошу. Я мечтаю вернуться к тебе, вернуться туда, где мы полюбили друг друга, где ты доверяла мне. Я молю Бога, чтобы я смог когда-нибудь увидеть снова твое прекрасное лицо.
С вечной любовью и обожанием и с моими глубочайшими извинениями, вечно твой,
Эд.
– Ох, – проговорила я, опуская письмо. – Это невероятно печально.
– Значит, он ограбил банк, чтобы спасти свою маленькую дочку, – сказал Грэй.
– Похоже, что так, – согласилась я, чувствуя слезы на своих глазах. – Но его жена так и не получила это письмо. Как ты думаешь, их дочь…
Грэй вздохнул.
– Тогда у людей не было такого доступа к медицинским услугам, какой есть сейчас у нас, – сказал он. – Если ты был беден или если у тебя не было достаточно денег, тебе были недоступны дорогостоящие хирургические операции, о которых теперь можно даже не беспокоиться.
– Что ж, – сказала я, – лучше я буду верить, что его жена нашла деньги и что Патриция жива. Мне больно предположить, что это не так. – Я покачала головой. – Но как, по-твоему, он оказался здесь?
Грэй пожал плечами:
– Может, так же как мы. Разбилось судно.
– Как ты думаешь, он спасся? Или он…
Грэй вздохнул:
– Знаешь, если бы он спасся, неужели он не взял бы с собой деньги?
Я кивнула, а сама думала про Эда. Интересно, как протекала его жизнь на острове? Жарил ли он моллюсков, как мы? Жил ли он один много лет? Как он умер? И птицы склевали его труп, так что остались лишь кости?
Я содрогнулась, потом мне в голову пришла другая мысль.
– Может, сегодня она еще жива, – сказала я, вскочив.
– Кто? – спросил Грэй, рисуя веткой на песке горизонтальную восьмерку. Я вспомнила, как когда-то рисовала такой же символ на дереве – знак моей вечной любви к Робби Шелтону. «Я до бесконечности люблю РШ», – драматически добавляла я.
– Та маленькая девочка, – сказала я. – Патриция. Может, когда мы вернемся домой, мы сможем ее найти и отдадим ей это письмо. Мы покажем ей, как сильно отец любил ее и как он страдал.
Грэй смотрел на океан. Начинался прилив. Он толкал волны все дальше на берег, они набегали на песок, играя и дразня, и медленно, но уверенно приближались к нам. Я подумала, как мало я знала об этом мужчине, с которым оказалась на необитаемом острове. Любые мои попытки заговорить с ним о его жизни кончались ничем. Мне было ясно, что он не хотел говорить об этом. Но почему?
– Я полагаю, что нам пора подумать о том, как жить здесь дальше, – сказал он. – Мы можем застрять тут дольше, чем надеемся. Нам надо…
– О чем ты говоришь? – перебила я его. – Ты не хочешь вернуться домой? Не хочешь, чтобы нас спасли?
Грэй вздохнул:
– Я просто имел в виду, что нам нужно обдумать, как нам выжить, если мы не будем спасены в ближайшее время. Мы должны придумать, как нам хранить еду, может, насушить манго. И нужно построить более надежную хижину, прежде чем начнется сезон дождей.
– Нас уже здесь не будет в сезон дождей, – заявила я гораздо жалобнее, чем ожидала. Мои глаза наполнились слезами. Мне хотелось накричать на него, заорать. Я была готова орать на каждое дерево на острове, на каждую птицу, которая будет слышать меня.
Грэй ласково дотронулся до моего запястья.
– Извини, – сказал он. – Я не хотел тебя расстраивать.
Не думая, я уткнулась лбом в его теплое плечо. Оно пахло песком и морской водой.
– Просто я хочу домой, – рыдала я. – Я до боли хочу домой.
Грэй молча гладил мои волосы, пока я не перестала рыдать. И потом долго не отпускал меня.
Одинокая бабочка глубокого темно-синего цвета села рядом с нами и потом, словно дразня нас, улетела прочь, в сторону океана.
Глава 11
Нью-Йорк, 2 августа 1999 года
Эван рубил лук все утро. Он хорошо поработал и нарезал столько сладкого лука, что наполнил четыре контейнера. Шеф появится к полудню. Эван знал, что к этому времени он должен все закончить. Луковицы должны быть нарезаны аккуратными маленькими кубиками, так, как любит шеф. Эван молил небеса, чтобы он был в хорошем настроении, хотя в последнее время шеф никогда не был в хорошем настроении.
Кухня находилась в подвале старинного городского особняка. Кондиционера там не было, только вентилятор и открытая задняя дверь. У Эвана так слезились глаза, что даже покраснели. Однако он знал, что жаловаться нельзя ни на капризы шефа, ни на лук, ни на жару, ни на что вообще. Ему повезло, что он нашел работу сразу после кулинарной школы в одном из лучших ресторанов Нью-Йорка. В конце концов, это три звезды Мишлена, и, если ему повезет, он сделает здесь карьеру, устроится в каком-нибудь хорошем месте или даже откроет собственное дело. И тогда ему уже не придется рубить лук.
Эван думал об этом, когда резал лук на пластинки и кубики, и сделал маленький перерыв только один раз, когда заметил маленькую фигурку в углу двери, выходящей в переулок. Ярко светило солнце. Он отложил нож, вытер руки о полотенце, заткнутое за завязки фартука, и подошел к двери.
– Привет, малыш, – сказал Эван, протягивая руку к бродячему котенку с короткой черной шерсткой, сидевшему возле его ног.
Котенок громко мурлыкал, словно хотел ему что-то сказать.
– Что ты говоришь? – прошептал Эван.
Он всегда любил животных. Еще в Литл-Рок, когда он был мальчиком, у него было много питомцев, но кошек никогда не было. У его матери, Луизы, была на них аллергия.
Котенок мурлыкал и терся о его ноги.
– Мне надо работать, дружок, – сказал он, возвращаясь к своей доске, но потом подошел к холодильнику. Там он нашел немного паштета – из личного обеда шефа – и взял маленькую мисочку.
– На, ешь, – сказал он, поставив угощение перед котенком. – Только не подведи меня, ладно?
* * *
– Сынок, мы не поняли, куда ты поедешь? – Мать Эвана никогда не понимала своего сына. Когда ему исполнилось восемь лет, он просил подарить ему на день рождения швейную машину, в десять лет он научился печь торты гораздо лучше, чем она, а теперь он хотел бросить свою работу в ресторане… ради чего?
– На Бермуды, – объяснил он. – Супружеская пара из Бостона попросила меня стать поваром на их яхте.
– Но это безопасно? – спросила мать. Если бы Эван прислушался, он услышал бы вдалеке свист поезда. В детстве он жил недалеко от железной дороги. Он любил сидеть на откосе и смотреть, как проносятся мимо поезда, мечтать о том мире, который начинался за их городком. Как ему хотелось сбежать туда!
– Конечно, мама, – ответил он.
– Я не понимаю, почему бы тебе просто не приехать домой, – продолжала она. – Нашел бы себе работу в городе в хорошем ресторане. Чем тебе не нравится папина «Итальянская пиццерия»? Ты мог бы работать там.
– Потому что я не хочу там работать, мама, – ответил он.
На другом конце провода повисло молчание.
– Мама, извини, – сказал Эван. – Я не хотел тебя обидеть.
– Все нормально, сынок, – сказала она. – Ты скроен из другого полотна. Я всегда это знала. – Она тяжело вздохнула. – Мы просто скучаем по тебе, вот и все.
Эван выглянул из своей крошечной квартирки на Манхэттене. Был волшебный час, чудесное время сразу после заката, когда уже не день, но еще и не ночь. Рядом с ним мурлыкал его кот, и Эван гладил место на его брюхе, где были вытатуированы цифры. Эван никогда не понимал, зачем коту татуировка. Кот был неудачником, как и он сам, непоседой, бегающим с места на место. Да, подумал Эван, пришло время для следующего приключения.
* * *
«Пегас» стоял в порту. Мистер и миссис Колдуэлл увидели Эвана и помахали ему. Он познакомился с ними в ресторане во время одного из приватных обедов шефа. Миссис Колдуэлл прониклась к нему симпатией, как это бывает у немолодых и богатых женщин.
– Дорогой мой, – сказала она, расцеловав его в обе щеки. Мистер Колдуэлл, с сигарой в зубах, кивнул и буркнул что-то капитану. Увидев в руках Эвана сумку с котом, он громко рассмеялся.
– Ты не один, – заметил он.
– Я надеюсь, что вы не станете возражать, сэр, – ответил Эван. – Это хороший кот.
– Нормально, – ответил он, пожимая плечами. – Может, это развлечет Долорес.
Эван кивнул и нашел свою каюту, потом отправился в камбуз и стал готовить первый обед на борту.
* * *
Эван заметил, как Долорес поглядывала на него вечером во время ужина и наутро за завтраком. Он старался не встречаться с ней глазами и на верхней палубе, где он сидел, обдумывая меню на текущую неделю. Но она уселась в шезлонге рядом с ним и спросила, приготовит ли он на завтрак яйца бенедикт. Она сообщила, поправляя бретельку на бикини, что любит яйца бенедикт. Она была намного старше матери Эвана, которая никогда не носила бикини.
– Да, мэм, – вежливо сказал он, пытаясь встать. – Конечно.
Долорес протянула к нему руку и ласково дотронулась до его бедра.
– Спасибо, дорогой мой, – сказала она с ленивой улыбкой. – И, милый, тебе не нужно называть меня «мэм».
Долорес заставляла его нервничать, но он ничего не мог с этим поделать, помалкивал и день за днем готовил изысканные блюда.
Шли неделя за неделей. Как-то в штормовой воскресный вечер, когда Эван готовил ростбиф с жареным картофелем, Долорес возникла в дверях камбуза. Тонкая ткань белого платья не скрывала ее голое тело.
– Приходи сегодня вниз, – сказала она, взяв на руки кота. – Я хочу поговорить с тобой.
Он старался как можно медленнее обслуживать клиентов и подольше растянуть ужин, чтобы избежать этого разговора. Мистер Колдуэлл решил рано лечь спать, и его жена поглядывала на Эвана с улыбкой Чеширского кота.