Поскольку мы – земляне, то общий снимок всего нашего экипажа – тот самый Восход Земли. На нем видно, кто мы и где мы все вместе находимся в космосе. На нем видно, как красива и хрупка наша планета. Но столь же явно видно, что это и рай, и место, которому угрожает опасность, место, где мы можем испытать величайшие радости и величайшие страдания. На фото видна наша общая система жизнеобеспечения; за время всех исследований мы не нашли ничего подобного во всем мраке, что нас окружает. Глядя на этот снимок, можно ощутить любовь и связь с планетой, а также необходимость уважать ее, заботиться о ней и друг о друге. И ощутить необходимость объединить наши усилия и вместе трудиться как один экипаж космического корабля «Земля».
Здесь, на Земле, мы сталкиваемся со сложными проблемами, и я почти уверена, что большинство людей во всем мире, каждый по отдельности, ощущают себя несколько вне своей зоны комфорта. Ги и Скотт, несомненно, оба были в таком положении, когда учреждали свои организации, и они, вероятно, продолжают сталкиваться с новыми проблемами по мере движения вперед.
Ги был глубоко потрясен истиной, обнаруженной в статистике смертей в результате использования грязной воды, а Скотт оказался физически погружен в неприятную реальность этой статистики, когда стоял перед 5 тыс. больных, надеющихся, что им сделают одну из возможных 1,5 тыс. операций, и когда видел детей, страдающих от употребления грязной воды. Оба столкнулись, причем в крайне неприятных обстоятельствах, с одной из серьезнейших проблем планетарного масштаба: как обеспечить всему человечеству доступ к важнейшему ресурсу, к свежей воде, имеющей огромное значение для выживания.
Действие, которое они сочли необходимым предпринять в ответ на постигшее их озарение, убедительно и ярко показывает всем нам, насколько сильно может изменить ситуацию один человек. Вполне естественно ощущать, что нам не под силу позитивно влиять на стоящие перед нами планетарные проблемы, но мы можем черпать вдохновение из их историй. Не знаю, будет ли у меня когда-нибудь возможность создать организацию вроде «Одной капли» или charity: water, но в моих силах оказать им поддержку. В моих силах открыть для себя существующую вокруг реальность, копнуть глубже и узнать о ней больше, а также найти способ проявить личную инициативу. В моих силах использовать для этого свое время и таланты. В моих силах стать активным участником решения проблемы.
Возвращаясь к обращенной к друзьям и родственникам просьбе отца Скотта Харрисона молиться за него, ибо он «стал блудным сыном», я вспоминаю, как поразили меня эти слова, когда я впервые прочитала их. Я знала, что это – слова отца, который тревожится за своего сына и желает, чтобы другие поддержали его своими молитвами, дабы помочь вернуть его «домой». Помню, как улыбалась.
Полагаю, мое изумление было вызвано пришедшей в голову мыслью о том, что, так или иначе, все мы стали «блудными детьми». Всем нам необходимо искупление. Возможно, мы сбились с пути, отделив себя от осознания взаимосвязи с матерью-природой. Вероятно, мы стали равнодушны к животворящей природе нашей планеты, и в результате нам нужно пережить собственный момент потрясения и прозрения, вернуться от безразличия к сопереживанию и действию. Молитвы отца Скотта были услышаны. Возможно, наше искупление – путь блудных детей домой – начнется, если мы обязуемся перестать вести себя как пассажиры и начнем действовать, чтобы жить как члены экипажа космического корабля «Земля».
4Не стоит недооценивать важность жучков
Вечером 20 июля 1969 года я сидела перед черно-белым телевизором в гостиной дома, где провела детство, и жевала сэндвич с сыром на гриле, наблюдая за посадкой лунного модуля Eagle, выйдя из которого, астронавты NASA Нил Армстронг и Базз Олдрин сделали первые шаги по Луне. Даже в 6 лет я понимала, что это – невероятное достижение. Довольно многие астронавты полагают, что именно благодаря этому моменту высадки на Луну целью всей их жизни стал полет в космос. Со мной все было иначе. Хотя летала я на самолетах, сколько себя помню, мне всегда казалось, что стать астронавтом суждено лишь «особым» людям. Тем не менее мне всякий раз было очень приятно оказаться в самолете высоко в небе и смотреть вниз на машины и дома, которые казались на земле такими большими и далекими и все равно напоминали из иллюминатора миниатюрную игрушечную страну.
Первые мои воспоминания о полетах в качестве пассажира связаны с самодельными бипланами[42] отца, они назывались Starduster-2 и Skybolt. Отец был бизнесменом, ему нравилось строить маленькие самолеты и летать на них. Всей семьей мы проводили много времени в местном аэропорту. Поскольку отец делился со мной тем, что любил, я тоже полюбила полеты, отрыв от Земли и ощущение высоты. А еще мне захотелось узнать, откуда берется умение летать.
Аналогичный дар я получила от мамы, которая лелеяла самые разнообразные интересы, и ей я обязана своим увлечением искусством. Моя мама – медсестра и очень творческий человек. Когда мы были маленькими, большая часть одежды, которую носили мы с сестрами, была сшита ее руками. На дворе были 1960–70-е годы, поэтому она увлекалась макраме и керамикой, крючком вязала коврики и приглашала нас присоединиться к ней. Мама также считала, что мне важно быть физически развитой, посоветовала записаться в балетную студию и стать членом районной команды по софтболу.
Именно мама старалась, чтобы мы с сестрами проводили время в городском аэропорту моего родного города Клируотер в штате Флорида. У аэропорта было подходящее название – Clearwater Airpark[43], потому что нам, детям, он больше напоминал парк, а не аэродром, и нас ждали там всевозможные приключения и находки, которые можно было исследовать. Там была одна поросшая травой взлетно-посадочная полоса, пара рядов металлических ангаров, несколько крытых мест стоянок самолетов и небольшой трейлер, где размещался офис, а вокруг были широкие открытые поля и небольшие группы деревьев со скамейками для пикника.
Больше всего мне нравилось летать на самолетах, но значительную часть времени мы проводили на земле. Кроме родителей другие взрослые тоже приводили своих детей в аэропорт. Мы играли, пока взрослые работали над проектами самолетов со своими друзьями или просто общались, что чаще всего сводилось к разговорам о самолетах за кофе и сигаретами (очень модными в 1970-е годы) и время от времени к полетам.
В «нелетное время» мы, дети, искали другие развлечения. Когда мне было около 7 лет, главным приключением для нас с сестрой Шелли стало наблюдать за равнокрылыми стрекозами и гоняться за ними. Стройные и изящные, с маленькими сегментированными, похожими на палочки телами и круглыми, выпуклыми глазами, большинство стрекоз были темными, со светлыми прозрачными крыльями, но время от времени мы видели бирюзовых, отливающих изумрудом или фиолетово-синих красоток с темными или разноцветными крыльями. Все они казались неземными созданиями, словно крошечные феи Динь-Динь танцевали вокруг аэродрома. Мы не знали, что это были за насекомые, и звали их просто стрекозками. Взрослые, бывало, указывали нам, что «вот это – не стрекоза», но они тоже не знали как эти насекомые называются по-настоящему, и мы продолжали звать их по-прежнему.
Вот тогда мы обнаружили одно важное отличие между красотками и стрекозами: красотки не кусаются. Каждый раз, когда мы приходили туда, нам казалось, что вокруг роятся тысячи красоток-насекомых, и мне всегда хотелось быть прямо посреди них. Я поняла, что, если стояла совсем неподвижно, вытянув вперед руку, иногда одна из стрекозок присаживалась мне на кончик пальца. Помню, однажды я заглянула в хорошенькие маленькие глазки и подумала, что они похожи на крохотные летные очки. Красотка будто тоже в упор смотрела на меня, словно в ответ старалась рассмотреть получше. Иногда я ждала встречи со стрекозами даже с большим нетерпением, чем с самолетами.
Размышляя сейчас о всех красотках, понимаю, что не думала о них десятилетиями. Они исчезли из моих мыслей по мере того, как я росла, и мои интересы смещались от погони за летающими насекомыми к желанию научиться летать самой. Я поступила в колледж и стала проводить меньше времени на аэродроме, а поросшие травой взлетно-посадочные полосы в конце концов заасфальтировали. Радость, которую я когда-то испытывала, играя со стрекозками, пропала, а я этого даже не заметила.
Как получилось, что нечто, занимавшее в детстве такое яркое и важное место, просто исчезло из моего сознания? Может, став старше, во время визитов на аэродром я стала больше интересоваться тем, как летают самолеты. Может, я считала само собой разумеющимся, что красотки носятся там по своим делам. Мне казалось, что стрекозки летают там всегда, и я была уверена, что так оно всегда и будет.
И вот сейчас, когда я пишу эту главу и вспоминаю, до чего весело было играть со стрекозами, я понимаю, что не помню, когда в последний раз видела красотку-насекомое даже возле аэродрома Clearwater Airpark. Рада сообщить, впрочем, что на момент написания этой главы они по-прежнему живут на Земле. Тем не менее мысль о том, что я давно их не видала, стала тревожным сигналом. Хотя и говорят, что они до сих пор живут на одной планете со мной, печалит и шокирует, что попытки увидеть их там, где, как я помню, они в изобилии водились в прошлом, оказываются безрезультатными. И я намерена использовать пример «пропавших» стрекоз, чтобы напоминать себе быть внимательнее, обращать внимание на окружающую среду, не забывать замедляться, чтобы замечать не только то, что я вижу, но и то, чего я больше не вижу, и начать разбираться почему.
За неделю до моего 16-летия отец погиб: его маленький самолет разбился. Хотя потеря эта была ужасна, все же я выросла с его любовью к полетам. Улетая в тот день, он с нетерпением ждал нового полета. Мы строили дом на озере, чтобы отец мог сажать на воду, прямо на заднем дворе, свой новый самолет-амфибию, который строил. Мама закончила строительство этого дома, и я жила там до поступления в колледж. А мама жила там, пока не продала дом в 1997 году.