Проведя три месяца на МКС, я вернулась на землю на борту шаттла «Атлантис», став членом экипажа STS-129, в который входили шесть моих друзей: Чарли Хобо, Бутч Уилмор, Лиланд Мелвин, Рэнди Брезник, Майк Форман и Бобби Сэтчер. Они прибыли на МКС 18 ноября 2009 года и провели там 6 дней, работая с шестью астронавтами, находившимися на тот момент на станции. Помимо напряженной работы в соответствии с графиком экспедиции, мне больше всего запомнилось, как мы все вместе отметили мое 47-летие (праздник особенно удался благодаря тому, что прибывшие астронавты доставили нам стаканчики ванильного мороженого Blue Bell и домашний шоколадный торт, который испекла моя хорошая подруга и коллега-астронавт Марша Айвинс).
В последние дни перед возвращением домой я часто пыталась украдкой еще раз выглянуть в иллюминатор или еще раз перевернуться через голову и сделать сальто из одного конца станции до другого. Я касалась космической станции, стараясь напоследок еще раз почувствовать уникальность этого места и ощущения, которое теперь стало частью меня самой. Однако я также все время предвкушала радость встречи с семьей дома, на Земле.
В день отлета со станции, 24 ноября 2009 года, в последние минуты перед тем, как выплыть в шлюз, покидая космическую станцию и войти в шаттл «Атлантис», я крепко и долго обнимала каждого из товарищей по экипажу МКС, а затем мы все вместе обнялись на прощание.
Когда остающиеся отпустили меня, и я поплыла к шлюзу, почувствовала, как кто-то хлопнул меня по спине. Джефф Уильямс, которому предстояло остаться на МКС вместе с другими товарищами по экипажу, завершающими свои экспедиции – Максом Сураевым, Бобом Терском, Фрэнком Де Винне и Романом Романенко, – приклеил мне на рубашку зеленый стикер, и я стала называться «груз #914, возвращение на Землю».
Оказавшись на «Атлантисе», мы выполнили все этапы отстыковки от космической станции. Когда пилот Бутч Уилмор отвел «Атлантис» в сторону от МКС, командир Чарли Хобо объявил: «Хьюстон и станция: физического контакта нет». Меня охватила грусть, пока я смотрела, как мы удаляемся от них. По радио я услышала традиционный сигнал и сообщение Джеффа Уильямса с МКС центру управления полетами: «Шаттл Соединенных Штатов “Атлантис” с экипажем и Николь Стотт, членом экипажа МКС, отбыли».
Все это время я не отрывала лица от иллюминатора: мы облетели станцию по идеальной дуге, а я все смотрела на МКС, пока мы не разошлись так далеко, что она стала казаться крохотной светящейся точкой, а потом и вовсе пропала из виду.
Два дня спустя, готовясь к спуску на Землю, мы принялись одеваться. Оранжевые скафандры, в которых мы совершаем запуск и приземление, называются advanced crew escape suits (ACES) – защитные спасательные скафандры. Они предназначены для защиты астронавтов в случае чрезвычайной ситуации во время запуска или посадки. Под оранжевый скафандр мы надеваем синюю теплоотводящую одежду, вроде термобелья со вшитой системой разветвленный трубок, позволяющих подключать индивидуальный кулер для прокачки по трубкам холодной воды. Оранжевый скафандр – компрессионный костюм, он состоит из резиновой прокладки и внешнего оранжевого огнестойкого слоя Nomex, который в сочетании с перчатками ботинками, шлемом и парашютом обеспечивает защиту жизни астронавта во время чрезвычайных ситуаций внутри шаттла или при эвакуации. Также у каждого астронавта в карманах на брючинах скафандра лежит комплект для выживания и рация.
В последний раз мы надевали эти скафандры, покидая Землю. Скафандры были сложены и убраны, так как мы сняли их вскоре после прибытия на орбиту. Я улыбалась, вспоминая подготовку к запуску. Несмотря на то, что мы тренировались, надевая скафандры, в тот раз нам потребовалась помощь узкоспециализированной команды, отвечающей за то, чтобы с нашими скафандрами все было в порядке, а мы упаковались в них правильно. Та команда была настолько дотошна, что, наверное, они предпочли бы своими руками запихнуть нас в эти скафандры, лишь бы только мы вообще к ним не прикасались.
Но в космосе мы были предоставлены сами себе. Пока мы старались обращаться со скафандрами как можно бережнее и влезать в них как можно осторожнее, было при этом в невесомости какое-то особое чувство свободы. Одной из самых странных мыслей было ощущение «рождения», когда мы изо всех сил пытались просунуть голову в резиновое уплотнение у ворота.
Мы облачились в скафандры, упаковали свои вещи и подготовили шаттл к возвращению, а затем дали кабине хорошенько остыть. Хотя мы и были уверены, что теплоизоляционная обшивка шаттла выполнит свою работу по защите ракетоплана (и нас) от температур выше 1650 °C, которые возникнут из-за трения корпуса о воздух при входе в атмосферу, знали, что жар затруднит поддержание комфортной температуры внутри. Так что мы установили кондиционер на такой холод, что казалось, будто находимся в холодильнике. Дополнительным преимуществом холода является меньшая вероятность воздушной болезни для астронавтов, если они ощущают прохладу и комфорт.
Мы пристегнулись к креслам и параллельно с заданиями по контрольному списку системы начали «загрузку жидкости». Каждый из нас выхлебал по литру соленой воды или даже больше, в зависимости от веса тела и времени, проведенного в космосе. Поступление жидкости в организм увеличивает объем крови и помогает противодействовать одному из самых опасных физиологических изменений, которые могут испытать астронавты в момент посадки: ортостатической непереносимости. У астронавтов, ощущающих ортостатическую непереносимость – неспособность сохранять вертикальное положение, – при переходе в вертикальное положение резко меняется артериальное давление, а питание мозга сокращается. Результатом этого может стать головокружение и даже потеря сознания; я уж только этого и не хватает на космическом корабле, стремительно несущемся к Земле.
Час спустя, оказавшись над точкой, прямо противоположной предполагаемому месту посадки в Космическом центре Кеннеди, мы включили несколько небольших двигателей орбитального торможения, которые развернули наш шаттл задом наперед и выдали тормозной импульс для схода с орбиты.
В этом положении «хвостом вперед» многоразовый шаттл включает два самых мощных своих двигателя, называемых двигателями орбитального маневрирования, чтобы начать уход с орбиты – процесс изменения траектории нашего движения. Такое торможение замедляет шаттл настолько, что он может начать вход в атмосферу. К сожалению, в космосе нельзя просто нажать педаль тормоза. Необходимое для замедления маневрирование точно просчитано, чтобы шаттл совершил безопасный вход в атмосферу под нужным углом и с нужной скоростью – медленно, но не слишком. При посадке у нас только одна попытка. Если шаттл войдет в атмосферу под слишком большим углом или слишком быстро, он сгорит или развалится на части; малый угол атаки может привести к тому, что шаттл «застрянет» в атмосфере и пропустит предполагаемое место посадки; при излишне медленной посадке корабль не попадет на посадочную полосу и разобьется.
Через несколько минут после выполнения ухода с орбиты мы снова развернули шаттл носом вперед, чтобы свести к минимуму нагревание корпуса при спуске в атмосферу. Примерно через полчаса мы уже покинули космос, а плотность атмосферы начала расти; мы все еще были на высоте около 130 км над Землей и примерно в 8 тыс. км от места посадки; и 31 минуту до посадки мы летели с максимальной скоростью 25 Мах[108], или в 25 раз быстрее звука.
Как только мы начали спуск в атмосферу, все, казалось, стало происходить очень быстро. От такого стремительного движения внешняя часть корпуса корабля раскаляется, и корабль окружает горячая, пылающая оранжевая плазма, температура которой доходит до 1650 °C. К счастью, защитные материалы обшивки шаттла не дают горячей плазме прожечь корпус космического корабля. При этом столь «зажигательное» возвращение домой проходит на удивление плавно.
По мере того как мы продолжали снижаться, шаттл перешел от полета космического корабля к планированию, а мы, испытывая определенные перегрузки, вновь начали ощущать силу тяжести. (Термин g относится к силе тяжести: на Земле мы ощущаем силу тяжести в 1 g.) Сначала мы ощутили всего 1/20 g, и это было едва заметно, но примерно через минуту, когда наш командир (позывной «Ожог») выкрикнул: «0,1 g», и я почувствовала, что меня вжимает в кресло, и удивилась, неужели это только одна десятая. До чего это было впечатляюще – снова всем телом ощутить тяжесть гравитации! Мы редко обращаем внимание на гравитацию в повседневной жизни на Земле, но при возвращении из космоса никак нельзя было ее не заметить. Примерно за 10 минут до посадки мы достигли пиковой перегрузки в 1,5 g, а к моменту приземления вернулись к значению в 1 g.
На высоте примерно 25 км мы снизили скорость с 25 Мах до 2,5 Мах (более 28 800 км/ч), но нам оставалось еще примерно 100 км до посадочной полосы и 5,5 минут до касания. Пока мы продолжали нестись сквозь атмосферу, по-прежнему двигаясь быстрее звука, в разных частях Флориды сработал двойной звуковой сигнал (два отчетливых хлопка с интервалом менее секунды), означающий наше скорое приземление.
Шаттл замедлился до дозвуковой скорости, когда мы были примерно в 40 км от места посадки. С этого момента и на протяжении всего последнего этапа посадки шаттл снижался к посадочной полосе со скоростью более 3000 м/мин (по сравнению с коммерческим авиалайнером во время посадки: примерно в двадцать раз быстрее и под углом, который в семь раз круче). Хотя я и знала, что мы движемся невероятно быстро и практически рыбкой ныряем в атмосферу, я осознала, до чего быстро и под каким крутым углом мы движемся, лишь краем глаза успев заметить облака, мелькнувшие в иллюминаторе на более низких высотах.
Как только шаттл замедляется до дозвуковой скорости и командир берет управление кораблем на себя, шаттл маневрирует и продолжает круто снижаться над посадочной полосой, пока не будет готов для захода на полосу приземления. Примерно в 11 км от нее, когда посадочную полосу уже можно было рассмотреть в передние иллюминаторы, мы снизили скорость примерно до 640 км/ч, а до посадки оставалось около 1,5 минут.