– Это неправильно. Он должен сражаться тем оружием, которое сам избрал; он имел право сам избрать себе оружие и воспользовался этим правом. Если он ошибся, пусть ошибка падет на его голову.
– Рыцарь! – вскричал король. – Ты ослеплен страстью; страсть помутила твой разум. Неужели ты убьешь безоружного?
– Если он осмелится это сделать, он даст ответ мне, – сказал сэр Ланселот.
– Я дам ответ всякому, кто пожелает, – крикнул сэр Саграмор запальчиво.
Мерлин снова вмешался, усмехаясь злорадно и самодовольно:
– Хорошо сказано, верно сказано! И хватит разговоров, пусть милорд король подаст знак к бою.
Королю пришлось уступить. Протрубил рог, и мы снова разъехались. Мы стояли в ста ярдах друг от друга, глядя друг другу в лицо, оцепеневшие и недвижные, словно конные статуи. Тишина; прошла минута, казавшаяся вечностью; никто не спускал с нас глаз, никто не шевельнулся. Король медлил; казалось, у него не хватает духа подать знак. Но вот он махнул рукой, и сразу звонко пропел рог. Длинный меч сэра Саграмора описал в воздухе сияющую дугу, и вот он, великолепный, понесся на меня. Я не двинулся. Он приближался. Я не шевельнулся. Зрители были так взволнованы, что кричали мне:
– Беги, беги! Спасайся! Это смерть!
Я не сдвинулся и на дюйм, пока этот громовержец не подскакал ко мне на пятнадцать шагов; тогда я выхватил револьвер из кобуры; гром, молния, и револьвер изчез в кобуре, прежде чем кто-либо сообразил, что случилось.
Конь без всадника пронесся мимо, а на земле лежал сэр Саграмор, мертвый, как камень.
Люди, подбежавшие к нему, онемели, убедясь, что он умер, и притом, по-видимому, без всякой причины, потому что на теле его не было заметно никакой раны. Правда, в кольчуге его, на груди, была крохотная дырочка, но такому пустяку они не придали значения; так как при огнестрельной ране крови вытекает немного, то кровь осталась под одеждой и не протекла сквозь доспехи. Труп поволокли к королю, и толпа разглядывала его. Естественно, все обалдели от изумления. Меня пригласили подъехать и объяснить чудо. Но я остался на месте, как статуя, и сказал:
– Если это приказ короля, я подъеду, но мой повелитель король знает, что я нахожусь там, где повелевают мне находиться законы о поединках, до тех пор, пока есть желающие сразиться со мною.
Я ждал. Желающих не было. Тогда я сказал:
– Если кто-нибудь из присутствующих сомневается в том, что бой был честный и победа заслуженная, я не жду от них вызова и сам вызываю их.
– Это доблестный вызов и достойный тебя, – сказал король. – Назови же имя того, с кем ты хочешь сразиться первым.
– Ни с кем в отдельности, я вызываю всех! Я стою здесь и вызываю на бой все рыцарство Англии – не поодиночке, а всех вместе.
– Что? – воскликнули разом два десятка рыцарей.
– Вы слышали вызов. Принимайте его, или я назову вас малодушными трусами, всех до единого!
Как вам понятно, это был блеф. В такие мгновения вполне разумно дерзнуть и поднять ставку в сто раз выше, чем позволяют вам ваши возможности; сорок девять шансов против пятидесяти, что никто не осмелится принять вызов, и победа за вами. Но на этот раз номер не прошел! В одно мгновенье пять сотен рыцарей вскочили в седла, и не успел я опомниться, как они уже стройными рядами, гремя оружием, неслись на меня. Я выхватил оба свои револьвера, взглядом измеряя расстояние и подсчитывая свои шансы.
Бац! Одно седло опустело. Бац! Другое тоже. Бац! бац! – и еще двое скатились на землю. Я знал, что жизнь моя висит на волоске, – если и одиннадцатый выстрел не убедит их в моей непобедимости, двенадцатый противник убьет меня наверняка. И я почувствовал себя счастливым, когда после падения девятого всадника заметил колебание в рядах врагов – признак приближающейся паники. Если бы я упустил это мгновение, все погибло бы. Но я не упустил его. Я поднял оба револьвера и прицелился. Мои противники остановились, потом повернули коней и бросились врассыпную.
Битва была выиграна. Странствующее рыцарство как учреждение погибло. Началось шествие цивилизации. Что я чувствовал? Ну, этого вы и представить себе не можете.
А брат Мерлин? Его ставка опять была бита. Всякий раз, когда волшебство чернокнижия сталкивалось с волшебством науки, чернокнижное волшебство терпело поражение.
Глава XLТри года спустя
Переломив спину странствующему рыцарству, я больше не считал нужным работать втайне. На другой же день я показал изумленному миру свои засекреченные школы, свои рудники, свою обширную систему потаенных фабрик и мастерских. Иными словами, я выставил девятнадцатый век напоказ шестому.
Выгодное положение нужно использовать быстро. Рыцарство временно унижено, но если я дам ему опомниться, этот паралич не превратится в смерть. Как вы видели, все мое поведение на ратном поле под конец было просто блефом; и они разгадают это, если я дам им возможность. Итак, я не должен дать им опомниться; и я не дал.
Я возобновил свой вызов, выгравировал его на меди и разослал повсюду, где был хоть один священник, который мог прочесть его народу; напечатал его в газете в столбце объявлений.
Я не только возобновил его, но и расширил. Я заявил: назначьте день, и я с пятьюдесятью помощниками выйду на бой с рыцарями всего света и уничтожу их.
Теперь это не был блеф. Я собирался исполнить то, что говорил. Я мог исполнить то, что обещал. Смысл моего вызова был так ясен, что понять его мог всякий. Даже самые тупые из рыцарей поняли, что им остается только сдаться. И они сдались. В течение ближайших трех лет они ни разу не доставили мне беспокойства, достойного упоминания.
Помните, что прошло три года. И посмотрите, какой стала Англия. Счастливой процветающей страной, чудесно изменившейся. Всюду школы и множество колледжей; несколько хороших газет. Появились даже писатели; среди них первое место занял сэр Дайнадэн-Шутник, выпустивший томик поседелых острот, которые были мне известны в течение тринадцати веков. Если бы он хотя бы изъял из него тот старый гнусный анекдот о проповеднике, я не сказал бы ничего; но он оставил этот анекдот. Я истребил книгу и повесил автора.
Рабство было уничтожено; все люди были равны перед законом; налоги взыскивались со всех, независимо от сословия. Телеграф, телефон, фонограф, пишущая машина, швейная машина, пар, электричество мало-помалу входили в моду. Два-три парохода плавали по Темзе, у нас было несколько паровых военных судов, начиналось паровое торговое судоходство; я собирался послать экспедицию для открытия Америки.
Мы строили несколько железнодорожных линий, и линия Камелот – Лондон была уже окончена и вступила в эксплуатацию. У меня хватило ума поставить дело так, что все должности службы движения считались высокими и необычайно почетными. Мой план заключался в том, чтобы привлечь на эти должности рыцарство и дворянство, заставить их работать и тем самым уберечь их от баловства. План отлично удался, и за каждую должность шла борьба между кандидатами. Кондуктором экспресса, отходившего в 4 ч. 33 м., был герцог; не было ни одного кондуктора с титулом ниже графа. Все это были славные ребята, но у всех у них было два недостатка, на которые мне пришлось смотреть сквозь пальцы: они не хотели снять с себя доспехи и прикарманивали плату за проезд – то есть обкрадывали компанию.
В стране не осталось ни одного рыцаря, который не был бы занят каким-нибудь полезным делом. Они и теперь разъезжали по всей стране из конца в конец, но уже в качестве распространителей полезных знаний; благодаря своей страсти и привычке к странствиям они стали лучшими разносчиками цивилизации. Ездили они, как и прежде, в латах, с мечами, пиками и секирами, и когда им не удавалось убедить кого-нибудь испробовать швейную машину, или музыкальный ящик, или проволочную изгородь, или подписаться на журнал общества трезвости, они просто устраняли строптивца и ехали дальше.
Я был очень счастлив. Дело постепенно шло к осуществлению моих давно намеченных планов. Таких планов у меня было два, и оба они были куда обширнее всех прежних. Один из них заключался в том, чтобы низвергнуть католическую церковь и на ее обломках построить протестантизм – не в виде государственной религии, а для желающих; второй же заключался в том, чтобы добиться декрета, вводящего после смерти Артура всеобщее голосование для всех мужчин и женщин или, на худой конец, для всех мужчин, умных и глупых, и для всех матерей средних лет, которые смыслят ведь все-таки не меньше, чем их сыновья двадцати одного года от роду. Артур мог прожить еще лет тридцать; сейчас ему было столько же, сколько и мне, то есть сорок лет, и я полагал, что за это время я без труда подготовлю наиболее деятельную часть населения к радикальной, но бескровной революции. В результате получится республика. Мне совестно, однако я должен признаться: во мне шевелилось недостойное желание стать первым ее президентом. Что поделаешь, и мне человеческое не чуждо.
Кларенс тоже мечтал о революции, но более умеренной. Он хотел республики без привилегированных сословий, но с наследственной королевской семьей во главе ее, вместо выборного главы государства. Он полагал, что у народа, уже изведавшего радость чтить царствующий дом, не следует отнимать этого удовольствия, иначе он захиреет и пропадет с тоски. Я же утверждал, что короли опасны. Он говорил: тогда возведите на трон котов. По его мнению, королевская династия из котов и кошек окажется вполне на месте. Пользы от них будет не меньше, чем от любой другой династии, знать они будут столько же, у них будут те же добродетели и те же пороки, та же склонность к дракам с соседскими царствующими котами, то же смешное тщеславие – а стоить они будут очень недорого. А «Божьей милостью Мурлыка VII, Мурлыка XI, Мурлыка XIV» звучит ничуть не хуже имени любого другого повелителя.
– Как правило, – сказал он на своем чистом современном английском языке, – коты гораздо нравственнее королей, и коронованные коты окажут самое благотворное влияние на нравственность народа, всегда склонного подражать своим монархам. А так как народ уже приучен чтить королевский сан независимо от его носителя, он будет чтить и этих изящных безвредных котов, тем более что очень скоро все заметят, что кот-король никого не вешает, никого не обезглавливает, никого не сажает в темницу, не совершает никаких жестокостей и несправедливостей. Тогда его начнут почитать и любить еще больше, чем почитают и любят обыкновенных королей. Весь мир будет с завистью взирать на нашу гуманную и деликатную систему правления, и царственные мясники внезапно начнут повсюду исчезать; освободившиеся вакансии будут замещаться котятами из нашего королевского дома; у нас будет кошачья фабрика, снабжающая троны всего мира; через сорок лет всей Европой будут править коты, и поставлять их будем мы. Настанет царство всеобщего мира, которому не будет конца… Мяу… ау… ау… мяу!..