– Что у вас стряслось? – спросил Баженов. – Разгерметизация? Двигатели вращения? Это все лечится.
– Да ничего. В том-то и дело, что ничего. Если не считать того, что я бездарно растратил свою жизнь на баб, которые вытирали об меня ноги. Думаете, эта соска меня любит? Ей просто страшно. Знаете, я даже рад, что ничем не могу ей помочь. Это справедливо.
Карков стряхнул девушку с себя, опять сунул руки в карманы и пошел дальше.
– Он электронщик! – Катя семенила рядом, цепляясь за него. – Он может все исправить! Остановите его!
– Жизнь не исправишь, – буркнул Карков. – И смысл жизни, которого нет. Понимаешь, дурочка, тебе кажется, что смысл жизни – продавать свою дырку направо и налево, быть успешной шлюхой, более успешной, чем остальные…
– Да нет же! Ты не понимаешь! Это все ради счастья, это же радость, папа! Человек создан для счастья! А ты всегда был хмурый, и как же нас изводила твоя вечная русская тоска… Как она меня мучает! И маму измучила! Это ты виноват!
– Вот! – Карков сокрушенно кивнул. – Что и следовало доказать! И я еще виноват! В чем? В том, что жизнь абсолютно лишена смысла? Но ведь это истина, единственная истина на свете. И все это знают, даже ты, глупая девчонка, просто все прячутся от этого знания. Трусы – в религию, слабаки – в алкоголь…
Он остановился у палисадника, где, лежа в цветах, постанывал, сжимая руками голову, контуженый дебошир. Сейчас было слышно, что и в этом доме тоже плачет женщина.
– А молодежь прячется в молодость. Нормальный взрослый человек, наверное, должен залезть в петлю… Но не сегодня. Я сначала погляжу, как тут все развалится.
Он расстегнул штаны и обильно полил контуженого. Тот не возражал.
– Извините, – бросил Карков через плечо. – Захотелось. А кто его так?..
– Я, – сказал Германн. – Надеюсь, вы ничего не имеете против. Да, вам же все равно.
– Отнюдь. Это последний любовник моей жены. Хронологически последний. Я как раз шел на него посмотреть. Думал, он хотя бы красавец. Но даже тут меня ждало горькое разочарование. Эх, тоска-а… Ну ничего. Скоро все кончится. Останутся тут одни роботы.
Катя снова заплакала.
– Господин Карков, – сказал Баженов. – Я капитан «АПК‑10» Андрей Баженов. В силу форс-мажорных обстоятельств я сейчас обладаю некоторыми правами… Но можно просто по-человечески вас попросить дойти с нами до офиса Генерального диспетчера? Это ненадолго. Смысла жизни не обещаю, но будет хотя бы не так тоскливо.
Карков застегнулся, посмотрел на Баженова, потом на Германна, потом на Катю.
– Ты. К матери – пошла. Рыдайте там вместе, ничтожества, оплакивайте свою никчемную жизнь. А я – с этими клоунами.
Катя, всхлипывая, шагнула было к Баженову, но тот развел руками.
Девушка отвернулась и, повесив голову, пошла на заплетающихся ногах в ту сторону, откуда появился ее отец.
– За мной, охламоны. Нам второй переулок направо, – прогудел Карков. – И давайте ходу, я держусь на чистой злости. Бочка-Восемь проживет без людей на полном автомате много лет. И комбинат будет работать как часы. Все налажено отлично. Мы тут совершенно не нужны. И когда я думаю об этом, прямо не терпится повеситься.
– Ты зачем его позвал? – шепнул Германн на ухо Баженову.
– Да жалко мне его, – сказал тот.
В офис Генерального диспетчера капитан Баженов вошел уже с большущим синяком под глазом.
Диспетчер, пожилой, но не старый еще мужчина, худощавый и седовласый, с пепельно-серым лицом смертельно уставшего человека, сидел в кресле, вяло поворачивая туда-сюда одним пальцем трехмерную карту Бочки-Восемь. В углу кабинета шумно дрожал неизвестный в белом халате, свернувшись калачиком на полу.
– Викто́р, – сказал Баженов.
– Андрэ́, – сказал Генеральный, даже не подняв на капитана глаз.
– Первая наша встреча после училища, мой мастер, – я так надеялся, что будет весело…
– Обхохочешься. – Диспетчер по-прежнему глядел мимо.
Германн украдкой рассматривал карту.
Карков прошел в угол и легонько пнул ногой человека в белом халате. Тот взвизгнул, будто его собрались резать.
– Отставить! – У диспетчера прорезался командный голос, и стало ясно, почему он Генеральный.
– А чего он тут? – буркнул Карков.
– Лучше тут, – непонятно ответил диспетчер. – Так я хотя бы его вижу.
– Анализ воздуха сделал? – спросил Баженов.
– Зачем? – тускло, через силу, удивился диспетчер.
– Это же депрессант в атмосфере, разве нет? Не обязательно диверсия, такое случается. Просочилась какая-нибудь химическая дрянь, реагент с комбината, ну, чего вы там обрабатываете… Занесли ее случайно на челнок, там она вступила в реакцию с воздухом и на челноке приехала сюда уже готовенькая. И отравились твои люди. Я, даже не глядя в базу МЧС, только по памяти назову минимум два похожих случая. Правда, там массовый психоз шел только как побочный эффект…
– А ты совсем не изменился, Андрэ, – пробормотал диспетчер. – Все тот же хороший мальчик. Добрый.
– Та-ак… – протянул Баженов.
– Ну, ты же привел с собой Каркова, значит, о чем-то догадывался… Хм, когда я звал это чудовище, оно не шло. Ссылалось на отсутствие смысла жизни.
Чудовище присело в углу рядом с человеком в белом халате и теперь осторожно трясло его.
– Оставьте в покое главврача, Карков! – рявкнул диспетчер, слегка оживая. – Черт с ним! Все равно бы на всех не хватило! – Он повернулся и впервые поглядел на Баженова. – Вот ответь мне, студент, если бы тебе сказали, что главврач станции может подвести под списание весь наличный запас стимуляторов и продать их, – какой ответ на зачет? Он сам больной, его лечить надо, верно? Незачет! Диспетчера лечить надо!
– Да что у вас творится, мастер?! – шепотом взмолился Баженов.
– Все продал на Бочку-Девять… Понятно, чего они там из них понаделали… А я только на прошлой неделе узнал, и то случайно, остолоп! Спрашиваю: как ты мог, скотина, а этот мне: а зачем нам стимуляторы? У нас же и без них все отлично! И долю предложил… Сдохни теперь, падла, сдохни! – заорал диспетчер и, словно вложив в этот крик все силы, поник.
– Стимуляторы у меня есть, – сказал Баженов. – Немного, конечно, но хватит проколоть человек десять. Только я не очень…
– Мы в этой заднице – три часа. Каких-то жалких три часа. А продержаться надо трое суток. Всей Бочкой. Иначе… не имеет смысла, – произнес диспетчер, повторяя в точности интонацию Каркова.
Он теперь говорил так тихо и слабо, что Германн был вынужден подкрасться к его креслу сзади вплотную и все равно навострить уши.
– Я по-прежнему ничего не понимаю, – сказал Баженов.
– Хочешь, чтобы я признался вслух? Капитану корабля МЧС? Да пожалуйста, мне все равно уже. Позитив у нас сдох, Андрэ. По-зи-тив-чик.
– Твою мать! – Германн даже слегка подпрыгнул.
Генеральный диспетчер тоже подпрыгнул, совсем как нормальный живой человек, у которого громко крикнули над ухом.
– Герман Германн, – представил товарища Баженов. – Ты его не помнишь, он с инженерного и на два курса младше… Ну, в общем, ты уже уволился тогда.
– Дюран. – Диспетчер не глядя поднял вялую руку; инженер поймал ее.
– Капитан Дюран, – поправил Баженов. – Мой капитан.
– Кончился твой капитан, – буркнул диспетчер.
– Это мой мастер, как ты уже понял, – сказал Баженов Германну. – Отличный учитель, но заскучал по реальному делу, не прошел медкомиссию и вместо корабля пошел на Бочку…
– Был неплохим учителем и оказался плохим диспетчером… – перебил тот. – Даже позитив, и тот у меня развалился. Такие дела, молодые люди. Можете презирать. Разрешаю. Ну и вы обязаны о преступлении доложить. Понимаю.
– Вообще это бред какой-то… – протянул Баженов. – И давно у тебя позитив?
– У меня?! Он тут с самого начала. Корпорация ставила его на всех Бочках. Собрали Бочку – воткнули позитив. Здесь, на Восьмой, он сто лет работал без перерыва. Вот и сдох. Выдал утром пиковый импульс, такой, что я лично чуть не кончил на рабочем месте, – и накрылся.
– Но… Зачем?!
– Здесь же… Великолепно, – пробормотал Германн. – Потрясающе.
– Ага, – диспетчер кивнул. – Потрясающе. Изобилие, чистота, красота, а счастья как не было, так и нет. Видите Каркова? Без позитива все были бы такие. Ну, наш Ваня уникум, его и позитивом не проймешь…
Баженов покосился на Каркова с опаской, Германн – с уважением. Значит, не шутила девушка Катя про русскую тоску отца.
– Если счастья нет, вариантов развития событий на обитаемой станции ровно три – наркомания, алкоголизм, религиозное сектантство, – продолжал диспетчер. – На Земле то же самое, просто оно там размыто и не так пугает. А представляешь секту в космосе? Десять тысяч идиотов в железной бочке? А если это твоя станция, ты в нее вложил средства, здоровье, креатив, душу практически?.. И вдруг на станции ересь, и твои сотрудники говорят – отвали, капиталист, мы теперь сами по себе, поклоняемся Микки-Маусу, а ты свободен. Корпорация очень хорошо это представила, я так думаю. Я ее не оправдываю, если что.
– Извини, я в шоке, – сказал Баженов.
– Ты просто не имел дела с большими коллективами. В экипажах кораблей проблема утраты мотиваций решается исходной психологической подгонкой кадров. Просто набирают славных ребят, с которыми не пропадешь. Вроде тебя. И то иногда бывает трудно. Славных ребят на всех не хватает. Теперь представь экипажи по пять, шесть, семь, восемь, десять тысяч человек… Сейчас это специфическая проблема Бочек, но дальше будет только хуже. Бочки пока еще маленькие. Без контроля над эмоциональной сферой персонала любая крупная станция может превратиться в черт знает что. И заранее не угадаешь.
– Погоди, но Корпорация… Даже если не трогать моральную сторону вопроса – как они так рискнули? Это ведь запрещенная медицинская технология… Психиатрическая…
– Да хоть ветеринарная. Андрэ, ну что за наивность? Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Редкоземельные элементы – это такая золотая жила, что сюда воткнули бы любую технологию, лишь бы все работало. Корпорация рискнула – и выиграла: люди на позитиве сто лет просидели! Вон Бочка-Девять, ближайшая к нам, самая молодая станция в окрестностях Пояса, ей уже тридцать! И там у Марлен… Нет, ты не знаешь Марлен. Короче, у нее такой же позитив, как у нас, не отличить вообще.