— Спасибо, — Мытько истово пожал руку следователю. — Я в долгу не останусь.
— А вы мне и не должны, — вскинул на него бровь Горохов. — И вообще, что за бардак у вас в морге творится? Судя по объявлению на входной двери, у вас тут незаконная торговля трупами организована?
— Ну что вы! — всплеснул руками Мытько. — Это патологоанатом Лешка Вязовскин калымил. Людям лапшу на уши вешал, мол, вскрытие и прочая помывка трупов — платная. Но с ним уже беседу провели, проверкой из ОБХСС пригрозили. Исправился, паскудник, вроде.
— Тогда объявление почему не снимете?
— Так сказать, для устрашения. Решили, пусть пока повисит — и Лешке наука будет.
Дверь лаборатории распахнулась и внутрь ворвалась Лена. Моя старая знакомая. Медсестра, которая меня выхаживала с ножевым, а ныне — супруга и помощница Мытько. Легкое летнее платьице ладно сидело на фигуре, которую я сначала не узнал.
При виде меня девушка расплылась в улыбке:
— Петров⁈ Ты, что ли? Ух, какой ты стал. Видный мужик. Ну ниче се-е…
— Смотрю, ты похудела, — немного удивился я, созерцая Лену по габаритам на пару размеров меньше прежней.
— Похудеешь тут, — медсестра зло зыркнула в сторону Мытько, тот поежился и чуть втянул голову в плечи.
— Кобелина! — прошипела Лена, пепеля его взглядом.
— Зайчик, — пролепетал в ответ Мытько, пятясь и сворачивая за стол с Черпаковым. — Я на рыбалке был. Я же уже рассказывал.
— Не ври, скотина такая! — Ленчик наступала и напоминала танк. — Я звонила Михалычу, он сказал, что позавчера в глаза тебя не видел.
Злая супружница бегло огляделась, будто ища, чем бы запульнуть в Павла Алексеевича, но на стеллажах, кроме формалиновых банок с почками и прочим ливером, ничего не было. Тогда женщина решила действовать без метательного оружия, врукопашную.
Коброй кинулась вокруг «разделочного» стола и попыталась изловить бессовестного прелюбодея.
Но не тут-то было. Мытько прыгучим тушканчиком ловко уворачивался от «кобры» и кружил вокруг секционного стола, на котором ни в чем не повинный Черпаков раздражённо потряхивал единственной ногой.
— Ну Лена, зайчик, ну, перестань, люди же кругом, — канючил беглец.
— Где ты был позавчера ночью? Говори! — взвизгнула Лена, не обращая на присутствующих никакого внимания.
После нескольких безуспешных попыток изловить Мытько она остановилась и, чуть отдышавшись, глянула на меня:
— Андрей, будь другом, прострели этому кобелю ногу, не могу его догнать, и хвост заодно прострели, чтобы больше рыбку не ловил.
— Ну, мы, пожалуй, пойдем, — Горохов отчаянно боролся с улыбкой, которая настырно лезла на его, казалось бы, невозмутимое лицо. — Большое спасибо, Павел Алексеевич, успехов вам в семейной жизни. Гы-гы-гы…
Наши потянулись к выходу за шефом, а я чуть задержался:
— Я, смотрю, Ленок, у вас весело. Не скучаете.
— Заскучаешь с ним, — сдалась Лена и отошла от «бегового» стола. Ты-то как? Женился?
— В процессе, — уклончиво ответил я.
— В процессе он, — фыркнула медсестра уперев руки в бока. — Все вы, мужики, одинаковые…
Мы обменялись с Леной еще парой любезных фраз, она чмокнула меня в щеку на прощание, велела заходить в гости и вытеснила меня из секционной, сказав, что дальше будет серьезный разговор с мужем. Вот только бы изловить его, паскуду, как-то.
Я пожелал Лене удачной охоты, Павлу Алексеевичу — никогда не сдаваться и поспешил за нашими. Нагнал их уже на крыльце.
Они что-то обсуждали. А вернее, выглядело это так, будто Погодин выступал с речью.
— А я еще вчера говорил, что Мытько мог убить, ну, теоретически, — вещал Федя. — Получается, что время смерти Черпакова — позавчерашняя ночь. Как раз, когда Мытько не ночевал дома.
— Да отстань ты уже от Павла Алексеевича, — хмыкнул Горохов. — Если бы он был этим Мясником, то зачем бы нас сегодня вызванивал? И сообщал подробности об отравлении угарным газом. Он тогда должен нам работу усложнять, а не помогать.
— А затем, — Федя по-гороховски поднял указательный палец вверх, — чтобы жопу себе прикрыть.
— Не понял, — шеф даже остановился.
— Ну, смотрите, — пользуясь всеобщим вниманием, Федя выражался уже немного степенно и снисходительно. — Вот, допустим, Мытько скрыл этот факт про угарный газ в деле Морошко специально. А по второму убийству — понял, что шило в мешке не утаишь. Ткани на химическое исследование пошли, там вскроется факт отравления. Ведь так? Вот и выставил он это, будто сам диагностировал воздействие оксида углерода на ткани по цитологическим признакам.
Мы раскрыли рты и уставились на Федю.
— Ты где таких слов нахватался? — брови шефа встали елочкой.
— Передачу «Здоровье» мама регулярно смотрит, в отпуске был, тоже приходилось с ней созерцать, — отмахнулся Федя. — Ну, так вот, получается, он сделал себе алиби. Будто обнаружил, признал ошибку и покаялся.
— А по первому трупу почему тогда не боялся скрывать? — впился в Федю взглядом Горохов.
— Так он по первому биоматериал химикам и не отправлял даже, возможно. Ну, там, провел-таки общие анализы. На алкоголь, на наркотики, по-быстрому. Типа, раз голова отрублена, значит, вопросов не будет. А тут нога, пришлось по полной исследование проводить. Вот и всплыл факт отравления угарным газом. Вернее — всплывет, а пока Мытько форсировал ситуацию. Сделал ход на упреждение. Логично же? Ну, что молчите? Ведь так?
— Опасный ты человек, Федор Сергеевич, — покачал головой шеф.
— Это почему?
— Любого под монастырь можешь подвести. Логикой этой своей.
— Андрей, ты хоть скажи, — Федя умоляюще повернулся ко мне. — Рабочая это версия? Да?
— Вполне, — кивнул я. — Вот только не совсем приятная…
— Я и говорю, — оживился Федя. — Мытько надо проверять. И резать он умеет, и, наверняка, машина с гаражом у него есть.
Проходная фабрики музыкальных инструментов встретила знакомыми, но уже подзабытыми запахами лака и растворителя.
На «калитке» дремал дедок-вахтер. Блин, тот же самый, что работал, когда я еще здесь был в семьдесят восьмом. Судя по его безразличному взгляду, он меня узнал и, наверное, думает, что я до сих пор здесь работаю. Моя рука потянулась за ксивой в карман, но старик махнул, мол, не нать пропуск, проходи, не задерживай очередь, хотя за мной никого не было.
Я не стал спорить да светить корочками и просто прошел через скрипучую вертушку. Направился прямиком к основному корпусу.
— Бабкины пассатижи! — раздался престарело-хриплый голос. — Андрюха! Штангель те в ухо! Ты, что ль?
Я обернулся, и на душе потеплело. Фронтовик Петрович сиял вставной челюстью, выставив вперед заскорузлые ручищи. Незаменимый мастер гитарных дел до сих пор был жив. Да что жив, он по-прежнему пахал на заводе. Вот было же поколение! И фашистов били, и трудовые подвиги совершали…
— Петрович! Привет, дорогой! — я шагнул и принял встречные объятия своего бывшего наставника. — Ты когда на пенсию-то свалишь уже?
— Три раза провожали, — отмахнулся мастер. — Все как положено, с водкой, баяном и Машкой из бухгалтерии. Та, как выпьет, так на столе под баян такие кренделя отплясывает, что юбка до ушей задирается. Да только не ушел я, вот все работаю. Не могут мне замену найти. Слушай, Андрей. А давай на мое место! Зарплата под триста, да и Машка с бухгалтерии в придачу. А? Она девка молодая, видная, а я ствол на полку давно сложил.
Глава 7
— Спасибо, Петрович, за предложение, но у меня маленько на другое руки заточены.
— Руки — это от скуки, а для другого они не нужны, для этого бабы есть. А вообще, да, ты прав. Помню, как ты гитару мне во время склейки запорол, аж гриф повело. Да не одну запорол, а оркестр целый загубил. Хороший ты человек, Андрюха, но жопорукость у тебя не отнять.
— Каждый должен заниматься своим делом, — улыбнулся я. — Кто преступников ловить, кто-то Машку с бухгалтерии тискать.
— Расскажи хоть, как служба? — мы отошли в тенек под дерево, и Петрович закурил газетную самокрутку, прищуривая один глаз от едкого дыма. — Чай лейтенант уже? СтаршОй небось?
— Обижаешь, капитан давно.
— Поди ж ты… Когда только успел? А сюда че приперся? Только не говори, что меня уважить, старика проведать.
— Да и не скажу. Жил без твоего ворчания и дальше проживу, — дружески усмехнулся я.
— Эх, дать бы тебе подзатыльника доброго, но не мой подмастерье ты более.
— Ага, еще и при исполнении, замахнись только, вмиг в каталажку упеку, не посмотрю, что фронтовик.
Мы болтали, подкалывали друг друга без всякой злобы, делясь впечатлениями о прожитых «в разлуке» годах. Петрович докурил, а я перешел к делу.
— Про Черпакова слышал?
— Эх… Жалко мужика, — кивнул мастер. — Хоть и никчемный был человечишка, но мужик видный был, любили его бабы, — Петрович понизил голос, отплюнув прилипшую к губам махорку. — Говорят, ему там всё отрезали? Начисто. Я вот что подумал, это бабы его брошенные сговорились и отчекрыжили Черпакову под корень евоные органы важные. Тот еще ходок был. Вот женщины на него и обозлились. Дурачок этот Вадик был, кто ж так с бабами обращается безалаберно? К каждой свой подход нужен, чтобы каждая думала, что она единственная и самая лучшая. Эх молодежь, все учить вас надо.
— Нет, Петрович, вряд ли его женщины порешили. Да и отрезали у него только левую ногу.
— Вот! — Петрович сотрясал морщинистым, но крепким, как молот, кулаком. — Точно баба его расчленовредила! Нога-то левая отрезана, сам сказал!
— И что? Какая разница, левая или правая?
— Ну Андрюшка, ты ж инспектор! Включай мозги.
— Опер я, а не инспектор.
— Хрен редьки не слаще, а черт полена не мягче.
— За черта спасибо! Так при чем тут левая нога?
— А притом! Знак это, чтобы курвец налево не ходил. Понял?
— Ну и фантазия у тебя, Петрович. Но, сколько помню, все у тебя к бабам сводится. А куда ж мы без них, мужик без бабы, что собака без блох… Жить можно, но скучно.