Я открыл тяжелую деревянную дверь и вошел. Старинный интерьер перемежался с советскими плакатами, бюстом вождя на окне и суровой табличкой с крупными буквами: «Уходя, гаси свет».
— Здравствуйте, — в помещении меня встретила приятная возрастная женщина с «седой» шалью на плечах и массивным узлом волос на голове. — Вы хотите вступить в Союз писателей?
— Здравствуйте, — улыбнулся я. — Пока нет.
— Ну почему же? От вас потребуются две фотокарточки 3×4, заполнить анкету и три ваши рукописи на рецензию.
— Я из милиции.
Дама, кажется, не смутилась, только пожала плечами:
— Жаль…
— Почему? — уточнил я.
— Извините, не так выразилась, жаль, что вы не прозаик и не поэт. Молодежь сейчас к нам не особо идет, свежих веяний нам не хватает.
— Ну, может, когда-нибудь напишу мемуары по своей милицейской жизни и подумаю над вашим предложением, а пока я хотел бы задать несколько вопросов председателю Союза писателей.
— Председатель у нас в области, а тут филиал, так сказать, — улыбнулась женщина и добавила: — Тут я главная, заместитель, получается. Антонина Арсеньевна меня зовут.
Я представился, и мы прошли в ее кабинет — каморку, заваленную непонятными журналами, неизвестными мне книгами местного разлива и каким-то полутеатральным реквизитом. Уселись за крошечный стол друг напротив друга.
— Слушаю вас, Андрей Петрович. Что-то случилось?
Я решил не выспрашивать в лоб необходимую информацию, а начать издалека. Меня интересовали явно давние, с историей «терки» Светлицкого и его оппонента, товарища Ковригина, на встрече с читателями. Да и про самого детективщика не мешало бы побольше справок навести.
— Ничего не случилось, я больше, так сказать, по личному вопросу…
— Хотите узнать, как стать писателем? — глаза собеседницы снова загорелись. — Если вы стихи пишете, не стесняйтесь. Если вы творите, вы просто обязаны явить свое творчество миру!
— Стихи я писал, но в детстве, а сейчас у меня другой вопрос. Тут такое дело… Ваш широко известный земляк Всеволод Харитонович Светлицкий задумал написать роман, а в качестве прототипа для главного героя хочет взять меня. Понимаете?
— Так это же замечательно! — всплеснула руками женщина. — Наконец-то Всеволод Харитонович напишет про доблестного советского милиционера, который переводит детишек через дорогу, регулирует движение автомобилей, проводит встречи с учащимися школ и штрафует пьяниц в парке, — выдала заместитель председателя свои познания о деятельности советской милиции, — а не про вот эти вот убийства и кровь, что льются рекой на страницах его романов. Так в чем ваш вопрос, Андрей Григорьевич?
Я начал незаметно раскачивать лодку.
— Вы знаете, вот меня берут некоторые сомнения, сможет ли Всеволод Харитонович точно передать дух эпохи и образ советского милиционера? Я знаю, в прошлом он тоже наш, так сказать, сотрудник, из органов. Но как писатель он работал в историческом жанре. Нет, я, конечно, уважаю его как творца, но тут ведь как, одно дело — писать вымышленные истории, а другое — про реального строителя коммунизма. Тут ляпы недопустимы. Я вот хотел бы у вас разузнать, как у стороннего независимого наблюдателя, как вы считаете, можно ли доверить описание такого персонажа человеку, которого, по слухам, попросили на пенсию из органов.
Я добавил с еще более серьезной интонацией:
— Который, мне кажется, не особенно-то и разделяет политические убеждения нашей великой страны. А ведь мы с вами живем в историческое время, в год проведения 27-го съезда КПСС, он определил наш «новый шаг» в будущее. Не какие-то там детективчики. Учитывая, что я сотрудник органов, и по романам Светлицкого, возможно, будут клишировано судить о всех работниках органов. Не хотелось бы, чтобы потом мной занялось политическое управление МВД СССР, посчитав персонажа Всеволода Харитоновича неблагонадежным и недостаточно идейным. И вообще… — я понизил голос, — поговаривают, что мэтр уже не тот. Сдулся писатель…
Последнюю фразу я произнес наудачу. Так, на самом деле, можно раскритиковать любого творческого человека, обвинив его, что тот уже не тот, а вот раньше-то… А ща-ас… Небо и земля.
И я попал в точку.
— Вы тоже это заметили? — прошептала тетя, тараща на меня глаза.
Хотелось спросить, что именно я заметил, но я сдержался и только понимающе закивал:
— Угу… В этом-то и проблема. Не знаю, что и делать…
— Вы совершенно правы, Андрей Григорьевич! — заговорщически проговорила литераторша, озираясь, хотя в тесном кабинете мы уж точно были одни. — Всеволод Харитонович скатился! Да! Да! У меня других слов просто нет… В его раннем творчестве прослеживалось изыскание, духовный посыл, его герой постоянно пребывал в сомнениях, он искал нечто, что находится на краю пропасти. Это была настоящая литература, повествующая о мучительных переживаниях, с которыми сталкивается герой, но продолжает стремиться к единству с принципами бытия. А сейчас что?
— Что? — понимающе кивал я, подливая масло в литературный огонь.
— А ничего! Вульгарная банальность! Этого убили, эта повесилась, а в результате все только и делают, что ищут убийцу.
— Да, действительно, скатился…
— Вот и вы меня понимаете! Где духовность? Где поиск начал? И чему эти книги вообще могут научить?
— Вы правы, Антонина Арсеньевна… Не зря меня мучили сомнения. Скажите, а с чем связаны такие перемены в мировоззрении Светлицкого как творца? Может, вы что-то знаете, может, с ним что-то случилось?
— Насчет этого не знаю, но к нам пришла не так давно одна прелюбопытная анонимка. Там есть очень интересная версия.
— То есть? Про то, как Светлицкий скатился?
Заместитель поводила рукой в воздухе.
— Нет, но логически это следует из текста послания.
— И что же там?
— Извините, Андрей Григорьевич, анонимка порочит честь и достоинство Светлицкого, я не могу вам ее показать. И вообще, ее надо было бы уничтожить, но мы ее пока оставили, чтобы проверить.
— А если я вас попрошу как сотрудник милиции, а не как частное лицо, — улыбнулся я и, вытащив удостоверение, раскрыл корочки. — Вы же знаете, если в анонимке содержится информация, подпадающая под сведения о противоправных деяниях, мы обязаны отреагировать.
— Ну, если как сотрудник, — всплеснула руками тетя, — то я с радостью ее вам покажу.
А я про себя подумал: ай да Пушкин, вот это я навёл собеседницу на улику. Правильно говорят, болтун — находка для опера.
Женщина достала из выдвижного ящичка стола корявый ключ, вставила его в скважину сейфа и извлекла сложенный серый листочек без конверта. Протянула его мне.
— Вот, смотрите!
Я развернул писульку и стал читать. По мере прочтения мои брови все выше уползали на лоб.
Дочитав до конца, я поднял глаза на Антонину Арсеньевну и спросил:
— Это правда? Все, что там написано?
— Я не знаю… — пожала та плечами. — Доказательств у нас нет, но ведь — подумайте сами, просто так такое трудно придумать.
— Вы правы, — я задумчиво зажевал губу.
Несмотря на все мои подозрения, я всё-таки был поражён. Вот ты какой — Всеволод Харитонович Светлицкий…
От автора:
И снова Ревизор от автора Дико Сержа Винтеркея! Новый том про попаданца в СССР Павла Ивлева стартует сегодня. Первая книга серии здесь со скидкой: https://author.today/work/267068
Глава 19
— А где конверт? — спросил я Антонину Арсеньевну. — В чём-то же оно пришло?
— Затерялся, — пожала та плечами, — но там обратного адреса, естественно, не было.
— Это что получается? — я снова уткнулся взглядом в текст, отпечатанный на пишущей машинке. — Что за Светлицкого писал «негр»?
Анонимка вещала о том, что товарищ Светлицкий на самом деле — бездарь и эксплуататор чужих литературных трудов. Якобы все яркие, литературно и психологически проработанные сцены в его самых популярных романах написаны другим автором. Там приводилось подобие доказательств, анонимщик ссылался на фактуру текста, образность языка и прочую писательскую заумщину, говорил, что невооруженным глазом видно, что в разных главах стиль отличается. То взлетает до небес, то скатывается на уровень заметок в школьной стенгазете.
— Какой ещё негр? — литераторша непонимающе на меня уставилась.
Я не знал, есть ли такое выражение сейчас, или оно гораздо позже появится, поэтому перефразировал:
— Человек, который пишет за него — вы понимаете, за определенную мзду.
— Соавтор?
— Нет, он нигде не фигурирует, ни на обложке, ни в правах на рукопись.
Это, казалось, шокировало представительницу местного Союза писателей едва ли не больше, чем сама анонимка.
— Что вы? У нас так не принято! Как можно?
Она широко открыла глаза и приложила руку к груди, причём явно нисколько не играя. Я внимательно наблюдал за ней.
— Тогда анонимка получается — пшик?
Женщина замялась, стояла и теребила кончик пуховой шали, а я продолжил:
— Вижу, у вас все-таки сомнения некоторые появились в честности Светлицкого?
— Вы знаете, — вздохнула литераторша. — Там ведь действительно есть сцены, которые сильно отличаются от общей канвы повествования. Выгодно отличаются. Я не знаю, как это объяснить. Возможно, у Всеволода Харитоновича просто-напросто были вспышки яркого озарения, когда он писал эти фрагменты. Вдохновение, вы знаете, когда за пером не поспеваешь…
Во всякие вспышки я не верю (кажется, и Антонина Арсеньевна не знала, верить ли в такую мысль), а информация любопытная. Это был дым не без огня…
— Вот что, Антонина Арсеньевна, письмо это я у вас изымаю… Нужно два понятых.
— Как? Зачем изымаете?
Увлёкшись нашей беседой и выяснением правды о свойствах текста своего коллеги, она, кажется, и забыла, что я представлял здесь оперативных работников.
— В оперативных целях, тайна следствия, так сказать.
— А-а… Понимаю… — закивала она. — Я уже и не знала, что с ней делать. Всеволод Харитонович сказал ее сжечь, а я вот как знала, что пригодится вам.