— Понял, — кивнул оперативник. — Только больниц у нас раз-два и обчелся. Городской стационар, инфекция особняком стоит. Роддом. Ну морг еще есть.
— Точно, — кивнул я. — Патологоанатомов тоже тряхнуть надо. У врачей так бывает, сегодня он хирург, а завтра терапевт или патологоанатом, — я не стал говорить, что даже лично знаю специалиста с такой карьерой. — А в роддом я сам наведаюсь. Кто там рожениц режет? Акушер-гинеколог? Как врач правильно называется?
— Я в таких делах не силен, — пожал плечами Вахрамеев, — я только зубного знаю и терапевта. Тьфу-тьфу, к остальным не приходилось обращаться.
Здание Зеленоярского роддома оказалось на окраине, в небольшом леске, подступающем вплотную к городу. Будто рожениц хотели специально спрятать подальше от городской суеты и шума.
Несмотря на июньскую жару, здесь царила прохлада. Вековые сосны мирно покачивались, отбрасывая пахнущую хвоей и разнотравьем тень на здание из замшелого кирпича.
Странно… Город молодой, а этому «замку» будто сто лет в обед. Сразу видно, что сначала появился роддом, а спустя много лет — город.
Я вошел в тихий крашеный коридор, пахнуло больницей. Меня никто не остановил. Только об этом подумал, как в проеме нарисовался сутулый силуэт в белой мешковине халата. На голове несуразный колпак. Вместо лица — блеск круглых очков.
— Вы к кому? — это оказался парень, хотя издалека сошел бы за угловатую даму.
— Милиция, — я вытащил удостоверение. — Как мне найти заведующего?
— Так нет никого, — развел парень костлявыми руками.
Я глянул на часы:
— Как — нет? Рабочий день в разгаре.
— У нас сегодня день короткий получился. Завотделения на пенсию провожаем. Праздновать все уехали. Остались дежурный врач, акушер и я. Геннадий меня зовут. Берг фамилия.
— Петров, — я нехотя пожал в ответ протянутую руку. — Андрей Григорьевич.
Собеседник мой оказался юн. Поэтому я не сразу разглядел лицо. Зацепиться взглядом буквально не за что. Ни морщинки, ни следов невзгод и прожитых лет. Только острый нос, невнятный подбородок и пытливые глаза за круглыми стеклами очков.
— А тебя почему на гулянку не взяли?
— Я здесь на практике, — вздохнул парень. — Сказали, молодой еще, чтобы взрослые разговоры слушать.
— Ну ничего, выучишься и станешь еще завотделения. Кстати, а ваш что на пенсию-то собрался? — поинтересовался я. — По старости списали?
— Борис Петрович у нас еще ого-го, — охотно стал рассказывать акушер-практикант. — Молодой еще, по врачебным меркам. Мы сами удивились его решению. Сказал, что устал малость. Хочет переехать в деревню.
— Деревня — это хорошо, — закивал я. — Молоко парное, запах скошенной травы, девки веселые, человек с гармошкой, — про навоз, подъем каждый божий день ни свет ни заря и прочих комаров я промолчал, дабы не портить мечтательный настрой собеседника.
Решил я наладить основательный контакт с местным белохалатником. Для агента — подходящая кандидатура. Легко идет на контакт, общительный. Сразу видно, скучно ему тут. Известно, что скучающий болтун — лучшая находка для шпиона.
— Вот только все равно как-то неожиданно Борис Петрович задумал на пенсию сбежать, — продолжал удивляться практикант. — Он специалист высокой квалификации. Я хотел лично у него учиться, радовался, что так удачно направили. А теперь… Придется у Тамары. Она тоже вроде неплохой врач, но злющая, как кобра. Своих детей нет, а в роддоме работает. Может, поэтому и злится? Как вы считаете, Андрей Григорьевич?
— Всякое бывает, — кивнул я.
Откуда мне было знать, что не устраивало здешнюю мегеру?
— А вы что, собственно, хотели? — спросил Берг. — Я вот, честно говоря, всегда хотел работать в милиции. Но по здоровью в армию не взяли. Пошел на врача.
— Странный выбор специализации для мужчины, — улыбнулся я.
— Ничего странного не вижу, — надулся студент. — Если вы не знали, то мужчины-акушеры более внимательны. В силу своей физиологии они относятся к рождению не как женщины-врачи. Более трепетно. Как к некоему таинству.
— Слушай, Гена, давай на «ты»… Вот ты про милицию заикнулся, а ведь у нас есть внештатные сотрудники. Не хочешь пойти? Там здоровье не важно.
В коридоре было тихо, и наши с ним голоса даже не слишком-то громко отдавались эхом от стен. Ощущение было такое, что роддом пустой. Наверное в этом крыле палат не было.
— С повязкой красной на руке хулиганов ловить? — тот испуганно замотал головой. — Нет, Андрей Григорьевич, то есть, Андрей… Добрый я слишком для таких дел. И забулдыгу скрутить не смогу. У меня даже в школе освобождение от физкультуры было. Астма и рахит. И страсть, как боюсь я этих хулиганов. Со школы еще.
— Ты не понял… Вот, есть внештатники, которые по улицам ходят, в рейдах участвуют, в патрулях, а есть, так сказать, негласные. Никто не знает, что они милиции помогают. Понимаешь?
— Ух ты! — очки практиканта заблестели, он даже приосанился. — Это получается, как Рихард Зорге. Шпион?
— Ну, не шпион, а, скажем так — осведомитель. У нас тут в городе странные дела творятся. Мне нужно проверить ваш роддом.
— Как — проверить? — тот непонимающе на меня уставился. — Это вы про то, что роженица на той неделе умерла? Так у нее сердечная недостаточность. Острая. Ее предупреждали, что заводить ребенка опасно. Но она не слушала. Не сама рожала, кесарево делали, но все равно сердце не выдержало. В таких случаях это не вина врача, понимаете, мы тоже не всё можем.
— А кто операцию проводил? — оживился я.
— Так наш завотделения лично. Борис Петрович. С сегодняшнего дня пенсионер уже. А что мне надо делать? Как вам помогать?
— Сообщать мне обо всех странностях, что тут у вас творятся. Вот как, например, сейчас со смертью роженицы. Вот расскажи мне еще про Тамару. Как там ее по батьке?
— Тамару Павловну? — закивал студент. — Я же говорю. Злая она. На место Бориса Петровича метит. К пациенткам относится, как зверушкам каким-то. Свысока смотрит на всех. Никто ее здесь не жалует.
— А как же коллектив ее терпит?
— У нее муж в горкоме. И дядя в Москве где-то — шишка не последняя. Точно не знаю где, но так говорят.
— Отлично, Гена. С первым пробным заданием ты справился на ура. Сейчас запишу фамилию этой Тамары и Бориса Петровича. Больше ничего странного у вас не происходило?
— Да вроде нет, — Гена наморщил лоб и поправил объемный колпак. На маленькой голове он смотрелся особенно большим и даже немного комичными.
Впрочем, было видно, что к здешней униформе Гена привык давно. Не просто так часы отсиживает и ворон за окном считает.
— Точно? Вспоминай лучше. Никто никому не угрожал, не давил? Казусы были какие-нибудь?
Студент прижался к стене острым плечом и чуть нахмурился.
— Без казусов вообще не бывает. Беременные — народ беспокойный, а то ведь есть ещё и мужья, родители. Все чего-то хотят, тревожатся, больных тревожат. Впрочем, это вам не очень интересно. Но недавно скандал небольшой случился, было дело. Недели три назад приходил один мужик и про дочь свою спрашивал. Мол, обращалась или нет к нам.
— Как это? Он не знает, родила его дочь или нет?
— Он просто корпус перепутал. У нас же гинекология впритык с роддомом. Ему туда надо было, в консультацию. Я ему пытался объяснить, что тут стационар и всё стерильно должно быть, а он чуть меня не зашиб и слушать не стал.
— С чего это он вдруг так разозлился?
— Не знаю… Правда, потом обмолвился, что дочери его в живых уже нет.
— Вот как? А как он выглядел? Вспоминай, дружок. Это очень важно. Вот видишь, какой ты молодец, первый день на службе, а уже столько пользы органам приносить начал.
Студент засиял, стекла очков заблестели:
— Выглядел, вроде, обычно. Мужик как мужик. Только видно, что внутри камень. Несгибаемый. И глаза такие странные. Взглядом будто убить может. Никогда такого взгляда не видел.
— Больше ничего не запомнил?
— Нет.
— Цвет волос, рост, особые приметы?
— Больше ничего в глаза не бросилось, — пожал худыми плечами Гена.
— А фамилия его как? Про дочь когда спрашивал, фамилию же её называл?
— Хоть убейте, не помню. Таких фамилий в день через меня десяток проходит. Всех не упомнишь, ведь это не вчера было-то. А что? Он что-то натворил?
— Скажи, Геннадий. Ты в Москве когда последний раз был?
— Лет десять назад. В школе нас на Красную площадь водили. И в Мавзолей. А что? При чем тут Москва?
Я снова проигнорировал его вопрос.
— А где ты был восьмого июня? — я назвал дату, когда убили Дицони.
— Восьмого? — студент озадаченно снял колпак и почесал жиденькие вихры на макушке. — Сейчас посмотрю. Как так сразу вспомнишь?
Он подошел к настенному календарю-плакату с лозунгом-призывом: «Полностью ликвидируем туберкулез!» и ткнул в столбик дат:
— Вот! Это воскресенье было. Я как раз на первое свое дежурство попал здесь. Сутки проторчал. Думал, помогать буду, а мне тряпку и швабру всучили и коридоры драить отправили. Я тогда обиделся даже, не для того три курса отучился, чтобы за уборщицу работать. А потом мне сказали, что это проверка была. Не чураюсь ли я простой работы.
— Ясно…
— А вот Борис Петрович наш, — студент вдруг затряс указательным пальцев, будто помогая своим воспоминаниям. — Как раз в Москве в это время был. Да, точно… На конференции какой-то или симпозиуме. Я почему запомнил? Когда сюда приехал, думал, что Тамара здесь главная — а мне ведь рассказывали в меде иначе. Расстроился даже. А потом Борис Петрович из Москвы вернулся, и власть обратно к нему перешла. Эх… Жаль, что он уходит…
Я наспех записал в блокнот всю информацию, что наговорил мне вновь испеченный агент.
— Спасибо, Гена… — я пожал руку студенту. — Теперь ты здесь мои глаза и уши. Помни, что ты внештатный сотрудник милиции. И помалкивай.
— А удостоверение мне дадут?
— Конечно, — слукавил я. — когда пройдешь испытательный срок. Три месяца. Только об этом никто не должен знать. Понимаешь?