— Ой, божечки! Что теперь будет-то? — на глазах тети блеснули слезки. — Обычный такой мужчина. С вас ростом. Или ниже. Не помню точно. Ни худой, ни толстый. Интеллигентного вида такой.
— Почему интеллигентного?
— Ну, в очках. Под халатом рубашка и галстук.
— Особые приметы? Цвет волос, цвет глаз?
— Глаза за очками не разглядела, — пышка держала руку на сердце, будто давала клятву говорить только правду и ничего кроме правды. — А волосы не видела. Колпак же на голове. Он, может, вообще лысый был. Не разглядела я, простите…
— Ну, хоть какая-то деталь вам в нем запомнилась? Сможете описать для составления субъективного портрета?
— Для чего?
— Рисунка по словесному описанию.
— Не знаю, — растерянно пробормотала медсестра. — Наверное, нет… Но, если надо, попробую.
— Вспомните хоть что-нибудь. Я вас очень прошу.
Та на минуту задумалась — наклонила голову, смолкла.
— Вот что! — выдохнула, наконец, медсестра. — Голос его мне запомнился. Странный немного.
— Что с голосом не так? — с надеждой спросил я.
— Спокойный такой. Холодный. Грудной, как у диктора. Вроде вежливо разговаривал, а эмоций ноль. Не улыбнулся, не поморщился ни разу. Будто маска.
— Так, может, это и была маска?
— Да нет же. Что я, маску от живого лица не отличу?
— Однако вы лицо совсем не запомнили.
— Извините, а оно мне надо было, товарищ милиционер? Я же не знала, что так выйдет. Ох, мать моя родненькая! Как он меня еще не убил?
— А вас-то за что?
— А родственника за что придушил?
— Не родственник он ему. Зовите главврача. Будем опознание проводить. Пусть соберет персонал всех отделений. Посмотрите каждого, может, опознаете.
Опешив от того, что ей предстояло проделать, она еще немного покивала, а потом спешно ретировалась в сторону кабинета начальства.
— Да, конечно…
Хотя в душе я понимал, что толку от такого мероприятия не будет. Скорее всего, за жизнью Сапожникова приходил сам Холодильщик, а не работник больницы. Но и это еще нужно установить — порой приходится поохотиться как раз за ожидаемыми результатами.
Я подошел к столу, где рядом с корявой пустой вазой и потертым телефонным справочником стоял телефонный аппарат. Набрал «02»:
— Это капитан милиции Петров из межведомственной спецгруппы Горохова. У нас убийство в городской хирургии.
Глава 12
— Остолопы! — негодовал Горохов, брызгая слюной в телефонную трубку. — Главного фигуранта убили под носом вашего сотрудника! Да я на вас такое представление накатаю! На гражданку все пойдете! В хозяйство народное, коровам хвосты крутить!
Трубка жалобно оправдывалась голосом начальника местной милиции, но Никита Егорович не стал дослушивать, бухнул ее об телефонный аппарат с чувством и силой, как он это умел. От удара аж стол покачнулся, но корпус прибора выдержал. Такое ощущение, что в СССР телефонные аппарата делали из «бронированного» пластика, по крайней мере, для милиции.
— Бардак! — следователь чиркнул зажигалкой и шумно втянул дозу никотина, чтобы успокоиться, встал и принялся прохаживаться взад-вперед, раздувая щеки.
— Никита Егорович, местные, конечно, накосячили, — вступился я за них, — но не настолько, чтобы их увольнять. Он были не в курсе, что у Сапожникова подельник есть. Как и мы, впрочем, тоже.
— Да, знаю... — отмахнулся Горохов, щелкая пальцем по сигарете, за несколько сильных затяжек он уже успел обуглить ее на четверть. — Это я так... Для профилактики их продернул. Чтобы жизнь малиной не казалась и впредь начеку были. А то привыкли, понимаешь, лапшу на уши вешать. Между прочим, область трубит о снижении преступности. Все у них хорошо, бляха-муха. Вчера на заседании обкома руководство милиции било себя в грудь, что решения пленума ЦК КПСС конструктивно претворяются в жизнь в полной мере. А у самих под носом маньяк действует. А они про кражи куриц рапортуют, что, мол, все раскрыли и виновные наказаны. Нельзя так работать! Перестраиваться надо. Время сейчас другое.
Эх... Знал бы Никита Егорович, насколько он близок к веяниям ближайшего будущего. Уже буквально меньше, чем через два года, перестройка по инициативе человека с пятном будет объявлена новым государственным курсом. Приведет к распаду самой могучей державы и, фактически, превращению Страны Советов из единого государства в исторический регион.
Спасать Союз я не собирался. Это не в моих силах, я не тешил себя иллюзиями, что обрел вторую жизнь для таких вот великих дел. А вот пережить бардак девяностых и стать, например, министром МВД, чтобы попытаться не похерить все лучшее, что есть в системе, и не дать ей переименоваться в полицию — это перспектива вполне себе рабочая. Много реформ переживет милиция, и почти все они не пойдут на пользу. Много отличных и опытных кадров останутся за бортом службы, а ни их место придут безмозглые карьеристы.
Но Никита Егорович о подобном даже и не помышлял, а костерил местных и раздумывал над дальнейшими планами данного конкретного расследования.
С одной стороны, хорошая тактика — сделать местных виноватыми. Ведь потом использовать их на подхвате будет намного легче. Чтобы не родилось пресловутое представление от руководителя межведомственной спецгруппы — начальник милиции теперь на все пойдет и в помощи нам не откажет. Все, лишь бы загладить вину свою и своих подчиненных.
— Итак, что мы имеем? — начал размышлять вслух Горохов. — Человек, придушивший Сапожникова, в больнице не работает. Это факт. Медсестра и постовой милиционер никого из персонала так и не опознали. Получается, это был маскарад с очками, халатом и белым колпаком.
— Если Холодильщик способен перевоплощаться, — заметила Света, — то, возможно, стоит проверить актеров местного драмтеатра.
В театрах мы оказывались уже не раз, в местных и больших, и я знал, что там может быть своя атмосфера и свой «зоопарк». Но чтобы хладнокровный Холодильщик? Кто знает...
— Согласен, — кивнул шеф. — Шапито, блин... У нас, товарищи, не маньяк получается, а перевертыш какой-то.
— Возможно, у него есть еще и милицейская форма, — добавила Света.
— Это почему? — вопросительно уставился на нее следователь. — С чего такие мысли?
— Как-то ведь он всегда оказывается на шаг впереди нас. Откуда он узнал, что Сапожников в больнице? Мы это не афишировали.
— Возможно, он был с нами у церкви, когда брали педофила, — задумчиво проговорил Горохов. — Но там были все свои, вроде. Или нет? Так... Андрей Григорьевич, сгоняй в храм, поговори обстоятельно с попом. Раз он такой бдительный — может, он видел кого-то подозрительного рядом. А ты, Федор, проверь всех оперативников, кто с нами на задержание выезжал. Аккуратно только. Собери инфу, кто чем дышит. Особое внимание обрати на неженатых и разведенных, если есть таковые.
— Вы думаете, Холодильщик работает в милиции? — спросил Федя.
Наверное, Федя, как и я, удивился, как быстро теперь Горохов принимал в работу чуть ли не любые Светины предположения. Впрочем, не только Светины — просто Никита Егорович за время работы нашего отдела, конечно, понял, что возможно буквально всё, и надо обращать внимание на любые мелочи, кажущиеся подозрительными — без проверки-то поди угадай, какая из них окажется ниточкой к преступнику.
— Маловероятно, но надо проверить все возможные источники утечки информации.
— Тогда врачей скорой помощи тоже тряхнуть не мешает.
— Вот и займись этим, Федор. А ты, Алексей, дуй в морг, сиди над душой у них, пока заключение по неопознанному подростку вчерашнему не родят.
— Да, — кивнул Катков. — Но вскрывать завтра будут, тело еще до конца не оттаяло. А следы обуви я проверил. Провел трасологию, сегодня оформлю экспертизу к вечеру. Вывод в заключении такой будет, что следы, обнаруженные на месте происшествия по факту убийства Тетеркина, и на месте обнаружения неопознанного трупа подростка, вероятно, оставлены одним экземпляром обуви.
— Почему это — вероятно? — недовольно зыркнул на него Горохов.
— Категоричный вывод не могу дать, — развел руками Алексей. — Детали не отобразились. По общим признакам, размеру, форме подметки и каблучной части они совпадают. Но этого недостаточно для установления полного тождества.
— Еще что можешь сказать про преступника? Может, он хромой или косолапый? Ты же следопыт опытный. Досконально все проверил? Ничего не упустил?
— Как таковой дорожки следов не было, где такие особенности можно было бы вывести, — замотал головой Катков. — Следы отобразились хаотично, многие вообще в виде наложений. Будто он топтался возле трупов, а не просто так подошел и их бросил.
— Скорее всего, — вмешался я. — Он топтался, потому что укладывал тела. По особенному. По стойке смирно. Но знать бы еще зачем, и что это вообще значит...
— А это вопрос к Светлане Валерьевне, — Горохов посмотрел на Психологиню.
Та сидела и отрешенно грызла кончик карандаша, о чем-то размышляя. Услышав свое имя, отложила карандаш и выпрямилась, высказав свои соображения голосом авторитетной училки:
— Это похоже на некий ритуал. Но других каких-то знаковых элементов при этом нет. Ни символов, ни знаков на теле, ни каких-то посторонних предметов. Все выглядит, будто Холодильщик хочет что-то нам показать. Донести какую-то информацию.
— Какую информацию?
— Пока не знаю. Но подростки все были похищены в разное время, а из морозилки он стал их вытаскивать только сейчас. За последний месяц — три тела подбросил в лес. Это тоже что-то значит.
— Может, ублюдок с нами играет? — предположил я. — Чтобы показать, какой он неуязвимый. Вот и сыпет мертвыми телами, как тучка дождиком.
— Возможно, — кивнула Света, — Но тут нестыковка. Как он может с нами играть, если первые два тела нашли, когда нас и в помине не было еще в Цыпинске? Скорее всего, тут какая-то другая подоплека. К сожалению, материала для психологического анализа происходящего крайне мало, недостаточно. Хотя у меня есть кое-какие соображения, но я их сначала проверю.