Отбиваясь, изворачиваясь, она успевала нажимать на кнопки и колотить ногами во все попадающиеся на пути борьбы квартиры. Двери мёртво молчали. К какой-то пошаркали шаги – и замерли. В другой вспыхнул жёлтеньким и погас глазочек – хозяева, притаившись, наблюдали за происходящим.
Если даже сейчас звонят в полицию – она может приехать часа через два, такое бывает. Третий этаж. Четвёртый… Не зря говорят, что ночью безопасней находиться в глухом лесу, чем в густонаселённом доме. Изодранное платьишко висело на ней клочьями, не было сил бороться. Тем более мужик прижал к её боку что-то холодное (позже выяснилось: браслет часов): «Убью!»
И тут на предпоследней площадке распахнулась единственная дверь – самая бедная, не подбитая пухлой кожей, не обитая золотыми гвоздиками, не резная лакированная, не толстая сейфовая железная. На этой двери даже номера не было, и звонок чернел, сожжённый дворовыми мальчишками.
Здесь с недавних пор поселились смуглолицые приезжие. Не сказать, чтобы чистенький образцовый подъезд им шибко возрадовался. Семья многодетная – дети как стая шумливых галчат нарушали привычную тишину. Жильцам с досадливой вежливостью нередко приходилось пережидать лифт – пока поднимет и опустит огромные, битком набитые баулы, узлы и сумки «понаехавших торгашей».
На пороге распахнутой двери молча стояли хозяин квартиры и старший сын, подросток – оба из постели, в трусах. И этого оказалось достаточно, чтобы насильника как ветром сдуло – только стремительные, через три ступени, удаляющиеся прыжки – и внизу хлопнула входная дверь.
А с девушкой дома случилась двухчасовая истерика. Два часа она рыдала и в отчаянии выкрикивала одно и то же: «Никто не открыл!» «Никто не открыл!» Она имела ввиду: никто из своих не открыл. Из тех, кто с ней жил здесь много лет, вежливо здоровался, дружно выходил на субботники, организовывал весёлые дворовые праздники.
По материалам круглого стола.
– Мы с мужем-военнослужащим приехали сюда и остались здесь жить. Меня интересуют внешние проявления местной культуры: где они таятся? Музыка, танцы, костюмы, чтобы я могла видеть их каждый день. Вот в Украине праздник так праздник: на улицах пестро от людей в ярких национальных костюмах, лентах, венках, украшениях. Культура подается не как у нас стеснительно, в музеях, по чуть-чуть.
– А вот у меня нет экзотического интереса: кто во что одет, что ест, как поет, скуластый или нет, говорит с акцентом или без. Это – то же самое, что дивиться на дикаря в бусах и набедренной повязке. Главное, человеческие черты: злой или добрый, справедливый или нет, талантливый в своем деле или так себе.
Может, лучше для всех нас поскорее забыть, что наши прабабушки непохоже говорили, непохоже плясали и одевались, готовили непохожие кушанья? Поскорее срастись, перепутаться, смешаться. Слишком легко, как выяснилось, стравливать людей на «безобидной» внешней непохожести. Заставлять жить прошлым, назойливо напоминая: не смей забывать свои корни, ты не такой как все.
ПРОДАШЬ КВАРТИРУ – СОЛНЫШКОМ БУДУ НАЗЫВАТЬ.
Позвонила знакомая учительница. Она плакала: «Как жить дальше? Я боюсь, боюсь!»
Чтобы выжить на небольшую зарплату, она недорого сдаёт квартиру, оставшуюся после смерти мамы. Только что по телефону ей позвонили, на том конце молодой развязный голос с характерным акцентом:
– Э, сдаёшь квартиру? Беру, если сбавишь цену. Смотри, больше никому не обещай. Куплю её потом, если цену не заломишь. В долгу не останусь. Любить буду, солнышком своим называть…
– Мне ваша любовь не нужна – я замужем. И, к сожалению, квартира уже сдана.
После молчания – сквозь зубы, зло:
– У, суки… – и ещё дитя гор добавило слово, которое считается оскорбительным для местных жителей. Гудки в трубке.
Теперь вообразите русского паренька, который приехал, скажем, в Баку и ищет съёмное жильё. И намекает квартирной хозяйке (замужней!) на некую мужскую благодарность со своей стороны. А когда та возмущённо отказывает, грязно её обзывает. Думаю, недолго тому пареньку гулять по Баку…
Или вот ещё призовите на помощь всё своё воображение и представьте картину. В одном из домов многоэтажной кавказской застройки русские новосёлы ночью гоняют на всю громкость запись балалаечного оркестра и лихо, с визгом и дробным топотом отплясывают вприсядку. Когда потревоженный джигит, чьё ухо режут непривычные звуки, пытается урезонить соседей – его вышвыривают и пытаются избить. Он, в порядке самообороны, отстреливается. На защиту плясунов-драчунов как один встаёт мощная влиятельная русская община, давит на следствие. Робкие дети гор боязливо жмутся…
Не можете себе такое вообразить при самой могучей, самой изощрённой фантазии? Я тоже не могу.
Из материалов «круглого стола».
– Вы лучше пишите о Домах дружбы, помогающих сохранению национальных традиций. Где собираться людям? В подворотне, в подъезде, у кого-то на квартире? Дома дружбы сплачивают. Мы встречаемся, пьём чай, готовим национальные блюда, смотрим телевизор, поём песни и пляшем.
– Но не получается ли так, что общается лишь горстка, узкий круг завсегдатаев? При этом огромный круг людей остается вне сферы этой дружбы. Получается что-то вроде небольшого клуба по интересам. И как странно: собираться дружить на специально отведенной территории, чьё содержание, кстати, не дёшево обходится бюджету? И не есть ли самая лучшая дружба народов – неброская, повседневная забота о россиянах всех без исключения национальностей? Давать бесплатные уроки приезжим: как вести себя на новом месте жительства? Скинуться всем миром на операцию русскому или армянскому мальчику. Вставить, наконец, зубы бабушке-мордовке. Расчистить дорогу в занесённую снегом бесермянскую деревню. Или такая дружба будет пресновато выглядеть в отчетах?
– Вы журналистка, разве вы не имеете представления о порядке распределения средств? Деревня находится в подчинении районной администрации, которая и должна изыскивать средства для этих нужд. Почему городской бюджет должен делиться с каким-то районом? Это противоречит законодательству.
– То есть дружба между народами кончается за пределами городской границы. Наши бесермяне – и чужие бесермяне.
АУ, МЕЛКУМ, ГДЕ ТЫ?!
Я постоянная посетительница ближней мастерской по ремонту обуви. Просто беда: все новые сапоги приходится сразу ушивать – ножки в них болтаются, как пестики в ступке.
И всегда меня встречал пожилой разговорчивый армянин по имени Мелкум. Он брал мою очередную обувку, которая тонула в его чёрной волосатой ручище. Качал головой, собирал гармошкой лоб и глубокомысленно замирал над сапожком, как над заковыристой задачей со многими неизвестными.
Чиркал мелом, примерял, стирал и снова чиркал – при этом размахивал руками, страстно со мной советовался (половину слов я не разбирала), тут же меня опровергая и горячо настаивая на своей точке зрения.
Когда при первой встрече он назвал цену – у меня вытаращились глаза: в три раза меньше, чем другие берут за такую же работу! Мелкум истолковал мою заминку по-своему: махнул рукой и щедро снизил сумму ещё вдвое.
Подогнанные сапожки были готовы в срок, сидели идеально и лоснились, по собственной инициативе мастера начищенные душистым кремом(!) Это был Гений, Творец своего дела, чувствующий кожу. Три года я не знала с обувью проблем. И вот она явилась в виде белобрысого сонного увальня-парня в фартуке, который сидел на месте моего армянина.
Он спал, когда заполнял квитанцию – на этот раз я снова ахнула, но уже от безбожно задранной цены. Спал, когда отвечал на мои вопросы. И, судя, по состоянию отремонтированных босоножек, спал и во время работы: грубые неровные швы, нитки не в цвет, перепонка лопнула на следующий день… Дешевле купить новые, что я теперь и делаю.
Ау, Мелкум, где ты?!
По материалам круглого стола.
– Я чистокровный удмурт, жена русская. Она православная, я язычник. Наши дети считают себя русскими – ради Бога. Ещё раз подчеркиваю: нет у нас проблемы ни мордовской, ни башкирской, ни русской, ни еврейской и никакой другой. Есть единая проблема, общая для российского народа, который превращён в бесправную нацию нищих. Мне близка точка зрения Сталина, который говорил: «Я не грузин, я русский». В школе со мной говорили на русском, понимая, что мне надо расти, шагать дальше.
– Спасибо всем гостям. Под конец мне хотелось бы процитировать слова писательницы Ольги Бешенковской об упорном выпячивании принадлежности к какой бы то ни было национальности:
– Как будто национальность – это или орден или клеймо, а не всего-навсего оболочка, фантик, в который завёрнуто обычное человеческое сердце.
БЕСЕДЫ ПРИ ЖЁЛТОЙ ЛАМПЕ
«Добрый свет» – так называются православные беседы, которые по приезде в городок затеял проводить молодой священник. Старенький батюшка Леонид умер, прислали отца Станислава (Изместьева). Высок, волос кудрявый, уста пухлые и алые. Болезнен: то его в краску бросает, то в смертельную бледность – слаб, худощав. Ну да ничего – матушка откормит.
При церкви есть просторный утеплённый пристрой, решили собираться там. На первую беседу народ ломанул: сидели в проходах между скамьями и стульями. Жёны привели мужей-алкоголиков, матери принесли детей с ДЦП, одинокие девы явились с тайным желанием снять венец безбрачия.
Расходились в недоумении: у заезжих проповедников куда всё интересней. Молодой неосанистый священник весь вечер гундосил одно: верь да молись, молись да верь. Стращал скорым божиим гневом. А кому нужны чудеса, сказал строго, – идите в цирк.
В общем, беседы не приобрели популярности. Но сколотился костяк, были четыре постоянных человека, которым полюбились, которые с нетерпением ждали и не пропускали ни одного «православного» вечера.
Библиотекарь Ирина Витальевна всю жизнь искренно и страстно пропагандировала атеизм. А сейчас растерянно разводила руками: «Ну, не знаю. Не знаю. У меня это уже в крови. Но что мне своим читателям говорить? Детям что говорить?!»