Между тем джип вылетел из подворотни настолько стремительно, что Игорь даже не успел среагировать. Очевидно, к моменту удара иномарка только начала набирать обороты, так как скорость была около пятидесяти километров. Все произошло как в мистическом сне, верить в который просто не хотелось. Я смотрел на капот «девятки», подлетевший вверх, как кусок картона, мгновенно осыпавшиеся стекла…
Ваня резко нажал на тормоза, и «Лексус», слегка поведя задом и взвизгнув резиной, остановился в двадцати метрах от «Мистраля». Мы затормозили так резко, что я едва не ударился головой о лобовое стекло. Моя матерщина и бешеный крик Ваньки «Мать твою!!!» прозвучали одновременно.
«Жигули» развернуло посреди дороги, и машина, вылетев на встречную полосу, беспомощно уткнулась в столб. Все это случилось за считанные доли секунды, в которые не успеешь подумать о главном. Едва искореженная «девятка» замерла на месте, мой мозг резанул крик: «ИГОРЬ! ДИМА!»
Но их не было видно. После оглушительного удара они, очевидно, повалились друг на друга, и сейчас сквозь разбитые стекла я различал лишь спинки сидений.
Едва мы с Иваном успели толкнуть дверцы, чтобы выскочить, как распахнулись двери и у джипа. Через секунду я понял, что ситуация даже более страшная, чем показалось в первые мгновения. Из иномарки вывалились трое мужиков неопределенного возраста. Понять, во что они одеты и сколько им лет, мешала еще густая темнота. У одного в руках был автомат Калашникова, у второго – помповое ружье. Третьего мне не было видно из-за машины. С криками: «Пидоры, бля!», «Е…ть, совсем лохота ох…а!» они двинулись к останкам машины Игоря.
Для того чтобы констатировать факт глубокой «обкуренности» всех троих, не нужно быть наркологом. «Отморозки» находились в таком состоянии, что их дальнейшие действия не мог предсказать никто. До безумия дикие глаза, полураскрытые рты, заторможенные движения. Возможно, это даже не героин…
– Сидеть и не высовываться!!! – одним словом проорал я Ваньке в ухо и выскочил из машины.
У Димы был пистолет, и стрелял он так, что позавидовал бы сам Клинт Иствуд. Но теперь его жизнь, как и жизнь Вьюна, зависела только от того, что делал я. Выбор у меня отсутствовал. Если бы я отошел вправо, отводя огонь от Ваньки, то мне пришлось бы стрелять в сторону «девятки». Если сдвинулся влево, смещая свой сектор стрельбы от Вьюна и Верховцева, то эти сволочи разнесли бы в клочья Ваньку. До бандитов было метров пятнадцать. Первый, широко расставив ноги, поднял ствол автомата до бедра, почти упираясь им в дверцу Верховцева…
Теперь, Горский, у тебя нет даже секунды на размышления. Делай то, за что потом не будешь себя казнить всю жизнь.
Опережая указательный палец обкуренного автоматчика, я вскинул перед собой обе руки… Я нажимал на спуск до тех пор, пока не почувствовал толчок, подсказывающий, что затворная рама ушла до отказа назад и пора менять магазин. Менять магазин… А был ли у меня второй магазин? Я его никогда не беру. Оставляю в комнате для хранения оружия. А нужен ли он? Господи, как болит голова…
С разряженным пистолетом я подошел к поверженным пассажирам «Мистраля». Бывшим пассажирам. Смерть одного, очевидно, наступила мгновенно. Он лежал, подвернув под себя ногу и уставившись в сторону мутными азиатскими глазами. В полураскрытой ладони лежала рукоятка помпового ружья. Еще двое были, видимо, тяжело ранены. Движения автоматчика едва фиксировались; из простреленной насквозь раны на шее вытекло столько крови, что лужа подползла под мои подошвы. На третьего вообще было страшно смотреть. Он еще жил, и я наклонился к нему. Та же рана на шее. Через десять секунд наступит агония. Бандит скреб ботинками по асфальту, словно старался содрать с него ледяную корку.
Встав на колени, я обхватил ладонями лицо. Мир раскалывался на куски, которые с грохотом разрывались и разлетались на более мелкие фрагменты…
Смерть страшна во всех своих проявлениях. Смерть бывает достойной, но красивой – никогда. Она может быть позорной или бессмысленной, но от этого не меняется ее существо. Тысячу раз, косорото улыбнувшись, она посмотрит в твою сторону и отвернется. А в тысячу первый, когда в ее сторону обернешься ты, она положит тебе на плечо костлявую руку…
Передо мной, стоящим на коленях, лежали три трупа. Тела трех только что убитых мною людей. Во имя чего они отпустили от себя жизнь? И прав ли был я, решая, имеют они право жить или нет?
Эти вопросы разбивают мою голову, стараясь вырваться наружу. Вырваться, чтобы заорать во все горло: «ПРОЧЬ! РЯДОМ С ГОРСКИМ ТОЛЬКО СМЕРТЬ И ГОРЕ!» Я почувствовал, как меня поднимают и ставят на ноги:
– Все в порядке, Андрюха…
На виске Верховцева тонкой декоративной струйкой застыла кровь. Передо мной стояли трое живых друзей и лежали трое мертвых врагов.
Куски мира, который успел уже разорваться до атомов, стали вновь собираться в единое целое. Наверное, я уже что-то соображал, потому что вынул из-за пазухи пакет и протянул его Ване:
– Бери и немедленно уезжай к Насте. Жди нас там.
Глядя вслед убегающему напарнику, я проговорил:
– Значит так. В машине нас было трое. Мое состояние очень хорошо потянет на аварийное. Вы после удара вырубились и больше ничего не помните. Когда очнулись, то увидели меня с пистолетом в руке и три трупа. Все. Меньше свидетелей – меньше допросов. Меньше допросов – больше шансов доказать, что это была самооборона. Если спросят, куда ехали… Улица Академика Павлова, дом восемь, квартира один. Все.
– А если проверят? – осведомился Вьюн.
– А твое дело – вообще молчать как рыба. Ты – наемный водитель. Тебя за нарушение ПДД я заставил отрабатывать на благо родной милиции. А адрес… Пусть проверяют. Это наркоманский притон. Там столько отребья собирается каждую ночь, что не ошибешься.
Первая машина ГУВД, с цветомузыкой под сирену, подъехала через две минуты…
– Что, Горский, опять разбой раскрывал в чужом районе?
Очки Торопова висели на кончике носа. Верный признак того, что мужик мучается от непоняток и не находит ответов на элементарные вопросы. Каждый, кто более или менее знаком с работой правоохранительных органов, знает, что такое «применение табельного оружия». Понятие это экстраординарное для практики службы. Обычно снайпер-участковый или снайпер-опер точкой прицеливания, по возможности, выбирает пятку преступника. Чтобы упаси господи, не повредить его преступный организм или не причинить смерть. Мера воздействия оружием должна соответствовать характеру предполагаемой опасности от действий криминального элемента.
На практике все гораздо проще. Есть «Закон о Российской милиции», который определяет правила применения оружия. Но и здесь неувязка. Милиция – организация, где не просто перегибают палку. Это место, где ее завязывают в узел. Даже если ты поломан-переломан, даже если твоя машина похожа на упавшую с небоскреба и даже если рядом с трупами предполагаемых преступников куча оружия, ты будешь доказывать, что был прав.
И сразу вокруг тебя появляются те, о существовании которых ты успел подзабыть с прошлого раза: прокурор, «чистильщики» из ГУВД, наркологи, сующие тебе шприц в вену. А вдруг пьяный был? Если есть промилле, значит, трое – не преступники, а жертвы. И тогда тебя «приземлят» обязательно. Алкоголя в крови у меня не было и быть не могло, поэтому я не волновался. Но вот слушать бредни недоумков из Службы Безопасности Управления противно.
– А вот скажи, Горский, почему в тебя не стреляли, а ты стрелял? Может, ты их убил, а оружие у них из багажника вынул и около трупов раскидал? У тебя никаких личных отношений с убитыми не было?
Разговор производился по всем правилам искусства СБ. Мой стул стоял посреди комнаты. Вокруг меня ходили, как вокруг елки, мешая сосредоточиться. И задавали, задавали, задавали свои идиотские вопросы… Иногда, словно случайно, кто-то задевал ногой по стулу. Стул сдвигался, что должно было мне напомнить о том, что разговоры «по-хорошему» скоро закончатся. В СБ тоже существуют месячные и квартальные планы. Если нормального опера трясут за количество раскрытых преступлений и число задержанных преступников, то опера из службы безопасности трясут за то же, но внутри УВД. И для них не так уж важно, насколько ты прав. Им ведь тоже хочется звание получить, премию да должность. Как у нас. Тогда почему меня тошнит от одного их вида?
Я промолчал три часа, угрюмо разглядывая до боли знакомый цветок гортензии. С момента моего первого появления здесь его так никто и не полил. А прошло уже полтора года. Ребята заняты более интеллектуальным трудом. Они разоблачают милиционеров-оборотней. Оборотень – это я.
Плюнув напоследок на порог их кабинета, я направился к прокурору. Точнее – меня направили. На дежурном «уазике» доставили прямо в городскую прокуратуру.
Антона Леонидовича Стрельцова, советника юстиции, я знаю столько же, сколько и Уголовный кодекс. То есть без малого восемь лет. Встреч аналогичного характера у нас уже было шесть или семь. Кто только на меня не жаловался прокурору… Последней жалобой было обращение старухи Бражниковой, шестидесятилетней дамы с признаками вяло текущей шизофрении. Она взяла за правило раз, а то и два раза в неделю приходить ко мне в кабинет и «стучать». Хотя наш закон об оперативно-розыскной деятельности и запрещает вербовать в качестве доверенных лиц граждан, чьи мозги сдвинуты по фазе, я бы не отказался от сотрудничества. Но мадам Бражникова приходила ко мне в отдел по раскрытию тяжких преступлений, раскрывала дверь в кабинет ногой, закуривала «любительские», запасенные еще до того, как брали в плен Руцкого, и требовала разоблачить преступную банду, выкрутившую у нее в подъезде лампочку. В другой раз она желала, чтобы старший опер Горский установил круг лиц, занимающихся продажей тухлых кур в гастрономе. Последней «фишкой» была ее жалоба прокурору района Стрельцову. На семи листах формата А4 старая жалилась советнику юстиции на свою поганую жизнь. Человеком, испоганившим оную, являлся «старший сыщик по убийцам