– А позади самих немцев больше нет никаких частей? Например, саперных, или минометных.
– Нет, дальше немецких окопов в степи ничего нет. Мы проехали на запад несколько километров, и везде было пусто. Такое впечатление, что можно ехать до самого Котельниково или Абганерово – и никого не встретить.
– Что ж, это как раз то, что нам и требуется! – воскликнул Уколов и в радостном возбуждении прошелся возле стола. – То, на что рассчитывало наше командование, когда задумывало операцию «Уран». Тонкая линия фронта, которую можно прорвать одним ударом. А за ней – пустая степь… Да, и скажи еще, какую ты там легенду излагал румынам и немцам?
– Румынам я вообще ничего говорить не стал, – ответил Шубин. – Проводится инспекция, и не их дело спрашивать о ее цели. А немецкому офицеру сказал, что советские части хотят провести отвлекающую атаку. Отвлечь доблестные немецкие части из Сталинграда. Мне кажется, они в это поверили. Я же не мог не изложить никакой легенды! Они и так на меня очень подозрительно смотрели.
– Да, я понимаю, – кивнул Уколов. – И все же лучше было бы вообще не произносить слова «наступление». Наше командование очень боится, что информация о нем просочится к противнику.
– Я понимаю, как важна секретность, – заявил Шубин. – И там, во время рейда, я тоже об этом думал. И, кажется, придумал, что для ее соблюдения можно сделать.
– Ну, давай, излагай, что ты там придумал, – сказал Уколов. – Я уже понял, что голова у тебя работает хорошо, ерунду не предложишь…
– Нам нужно не просто скрывать подготовку к наступлению – этого мало, – заявил Шубин. – Нужно провести специальную операцию по дезинформации противника!
– Ну-ка, ну-ка, это интересно! – воскликнул Уколов. – Что за операция? Как ты думаешь ее провести?
– Нужно сделать так, чтобы в руки немцев или их союзников румын попал некий важный пакет, якобы из штаба генерала Еременко, – начал Шубин рассказывать свой план. – Причем у них не должно быть сомнения, что пакет подлинный, что им его не подбросили…
– Это я понимаю! – нетерпеливо произнес полковник. – Я тебя спросил о деталях. Как ты это все собираешься устроить?
– Представьте, что по степи в районе Райгорода едет штабная машина, – продолжил излагать свой план Глеб. – В ней сидят двое: водитель и, скажем, советский полковник. И обормот водитель сбивается с курса и выезжает прямо к линии окопов румын. Доблестные румынские солдаты, естественно, открывают огонь и останавливают машину. В ней они обнаруживают мертвого советского полковника с толстым портфелем. Портфель и документы из портфеля они, естественно, передают своим немецким союзникам… Вот и весь замысел.
– Так-так-так… – произнес Уколов. Как видно, план Шубина его увлек, он в задумчивости прошелся по комнате. – И кто же будет изображать убитого полковника? У нас в армии не так много полковников, и всем жить хочется…
– Полковника, естественно, будет изображать убитый немец, – ответил Шубин. – Желательно только что убитый, чтобы кровь текла.
– А водителя? Тоже мертвый немец?
– Нет, конечно. Водителем, думаю, буду я. И я надеюсь остаться в живых. Я теперь знаю, какие румыны стрелки. Так что надежда спастись есть.
– Интересно, интересно… – произнес Уколов, все так же расхаживая по кабинету. – А что будет в пакете? Какая деза?
– Вот это лучше вы придумаете, – сказал Шубин. – Тут я не специалист. В общем, в портфеле должны быть «совершенно секретные планы советского командования». И из этих планов должно быть ясно, что сил у нас вовсе нет и думаем мы только об обороне. И страшно боимся немецкого и румынского наступления.
Несколько минут начальник разведки Сталинградского фронта ничего не говорил. Он все так же расхаживал по маленькому кабинету, обдумывая сказанное Шубиным. Потом воскликнул:
– Черт возьми, а ведь интересное предложение! Да, отличное предложение. Твой план должен сработать… Назовем эту нашу операцию… ну, скажем, назовем ее «Пакет». Но дать санкцию на такую операцию может только сам Андрей Иванович Еременко. Завтра же я ему доложу. Если в конце октября провести эту операцию, то она нам очень поможет. Решено!
Он снова повернулся к Шубину.
– Ну, герой, ты теперь отдыхай. Два дня даю тебе на отдых. Сегодня у нас двадцать четвертое… Нет, уже полночь прошла, значит, двадцать пятое. Вот, двадцать седьмого ты снова должен быть здесь. И я скажу тебе решение командования относительно твоего предложения. Да, и теперь тебе не надо жить в казарме для вновь формирующихся частей. Я тебе выделил небольшое такое здание под разведгруппу. Оно там же, где казарма, на следующей улице. Так что будет у тебя собственный штаб. Я дам солдата, он тебя проводит. В здании можно разместить человек семь.
– А мне больше и не надо, – проговорил Шубин. – Только у меня еще один вопрос остался. Вернее, два.
– Надо же, целых два вопроса! – Уколов покачал головой. – Ну, давай твои вопросы по порядку.
– Первый – насчет Грубера. Он себя во время рейда показал молодцом. И назад, к немцам, ему дороги нет. Предлагаю организовать как можно быстрее принятие им присяги бойца Красной армии. И тогда я готов зачислить его в свою группу. Из него выйдет отличный разведчик.
– Что ж, предложение принято, – кивнул Уколов. – Разумеется, Смерш должен провести проверку твоего Грубера, выяснить его прошлое. И если он эту проверку пройдет, я готов подумать над вопросом принятия им присяги. А какой твой второй вопрос?
– Если мне дают два дня отдыха, могу я сплавать в Сталинград? – выпалил Шубин. И, в виде оправдания, пояснил: – Хочу товарищей по оружию повидать. Все-таки неделю вместе воевали.
Он не стал говорить начальнику разведки о том главном «товарище», из-за которого он так стремился в Сталинград, – о Кате Измайловой. К чему такие подробности?
Да такая откровенность и не потребовалась – полковник Уколов в знак согласия снова кивнул.
– Конечно, ты можешь использовать свои два дня по своему усмотрению. Я и бумагу тебе выпишу, чтобы тебя на баржу взяли. Больше вопросов нет?
– Нет, Иван Трофимович, больше ни одного вопроса! – бодро ответил Шубин. – А вы прямо сейчас не можете мне такую бумагу дать?
– Почему не могу – могу, – ответил Уколов. – Ну да, ведь сейчас ты можешь уплыть, а завтра утром уже не отплывешь…
Он быстро написал записку для капитана баржи и для любых проверяющих, если такие встретятся, и вручил ее Шубину. А тот, получив нужную бумагу, тут же, в здании разведки, переоделся в свой китель. Потом оглядел в осколок зеркала свою заросшую физиономию и решил, что бриться все равно негде и некогда – и так сойдет. И почти бегом отправился на пристань.
Ступив на баржу, Шубин отправился искать место, где можно было соснуть. И отыскал его возле зениток, за снарядными ящиками. Постелил шинель, лег и проспал до самого Сталинграда. Его не разбудили ни раздававшиеся над головой команды, ни даже орудийная стрельба, ни взрывы бомб за бортом. Но как только баржа остановилась возле сталинградского берега, разведчик моментально проснулся. Схватил шинель и одним из первых спрыгнул на берег.
Он надеялся, как в прошлый раз, сразу услышать голос Кати, отдающей команды санитарам. Но девушки слышно не было. Вместо нее погрузкой раненых командовала громогласная Серафима Андреевна – медсестра, которую Шубин уже видел здесь, на берегу.
– А где Катя Измайлова? – спросил у нее Шубин. – Куда она подевалась?
Спросил – и сразу испугался возможного ответа. Ведь он не видел девушку уже пять дней. А пять дней на войне совсем не то, что пять дней или даже месяц в мирной жизни. За это время с человеком может случиться всякое, в том числе самое худшее…
Однако ответ Серафимы Андреевны принес ему облегчение.
– Да никуда она не делась, твоя Катя, – ответила женщина. – В медпункте она осталась, легкораненых перевязывает. А ты что, не знаешь, где наш медпункт? Вон туда, правей иди. Там такая тропочка есть между развалинами. И по ней придешь в подвал. Там Катю и увидишь.
И Шубин побежал искать тропочку, ведущую к подвалу. Если бы не приобретенные в разведке навыки, он эту тропочку вряд ли бы нашел. Но сумел. Он отыскал подвал, вход в который был занавешен тяжелым пологом. Откинув полог, разведчик увидел большой подвал, тускло освещенный двумя керосиновыми лампами и уставленный двумя рядами самодельных кроватей, сколоченных из досок, – их тут было больше двадцати. На каждой такой кровати лежал раненый боец. В дальнем углу подвала возле одного из бойцов хлопотала медсестра, перевязывала раненому голову. Услышав, что кто-то вошел, она повернулась к входу. Свет от ламп падал так, что Шубин видел лицо девушки, а вот она видела лишь смутный силуэт человека возле входа. Однако Катя почему-то вздрогнула и едва не выронила бинт, который держала в руках.
Ни он, ни она ничего не сказали. Шубин так и остался стоять у входа – ему не хотелось на глазах у множества людей подходить к Кате. Он понимал, что не сможет сдержать свои чувства, но и показывать их всем не хотел. Видимо, девушка испытывала то же самое.
Вот она наложила последний слой бинта, спросила раненого, удобно ли ему, бережно опустила его голову на подушку и встала. Прошла по проходу между койками и вплотную подошла к Шубину. Взглянула на него – к удивлению разведчика – сердито, совсем неласково, и спросила:
– Что, капитан, вас никак ранили? Лечиться пришли?
– Нет не ранили, – ответил Шубин, не понимая причины такого неласкового отношения к нему Кати. – Я вас пришел повидать. Специально из штаба фронта сюда приплыл…
– Вот оно что! – каким-то неестественным тоном воскликнула Катя. – Вы теперь при штабе. Ну конечно, там гораздо удобней, чем на «Баррикадах», откуда вы так внезапно исчезли.
Теперь Глеб, кажется, начал понимать, почему так изменилось поведение Кати. Причиной стало его внезапное исчезновение пять дней назад. Ну да, он ведь ни с кем не попрощался – исчез, и все. И вряд ли майор Воробьев, и уж тем более полковник Уколов стали объяснять медсестре Кате Измайловой, куда подевался этот отчаянно храбрый капитан, который успел так ей понравиться.