– Был тут у нас один парень, – вспомнил Чарли. – Утверждал, что проглотил бомбу. Грозил: если мы его усадим на электрический стул, тюрьма взлетит к чертям собачьим.
Надзиратель хихикнул:
– Мы просветили его рентгеном. Ничего он не глотал. А потом ему пришлось проглотить хорошую порцию электричества.
Узник отвернулся и пошел к койке. Сел.
– Второй был похлеще первого, – продолжал Чарли. Он нарочно повысил голос, чтобы слышали и другие узники. – Этот назвался Христом. Говорил, что его невозможно убить. Пообещал через три дня воскреснуть и пройти сквозь стену.
Надзиратель кулаком почесал себе нос:
– Больше мы о нем не слыхали. Но я на всякий случай присматриваю за стеной.
Грудь Чарли затряслась от хохота.
– А теперь и третий выискался.
Узник ответил ему взглядом, полным жгучей ненависти. Чарли пожал плечами и отошел от камеры. Сделав несколько шагов, он вернулся.
– Да, скоро мы будем тебя стричь! – крикнул он узнику. – Есть пожелания насчет фасона?
– Убирайся.
– Может, оставить бачки? – прищурился Чарли, словно предвкушая удовольствие.
Узник отвернулся к окну.
– А как насчет челки? – засмеялся Чарли. – Эй, Мак, не сделать ли нам большому мальчику челочку?
Узник согнулся и закрыл трясущимися ладонями лицо.
Дверь камеры отъезжала вбок.
Услышав звук, узник вздрогнул и поднял голову. Он оцепенело взглянул на Мака, Чарли и третьего. Третий что-то держал в руках.
– Что вам надо? – осипшим голосом спросил он.
Чарли усмехнулся.
– Парень, это просто шикарно, – сказал он. – Ты не знаешь, что нам надо?
Усмешка сделалась язвительной.
– Решили подстричь большому мальчику волосики.
– Где священник?
– Священствует где-то…
– Заткнись! – раздраженно оборвал его Мак.
– Сынок, я надеюсь, ты не доставишь нам хлопот, – сказал узнику третий.
Узник почувствовал, как у него на затылке натянулась кожа. Он уперся головой в стену.
– Постойте, – боязливо проговорил он. – Вы схватили совсем другого человека.
Чарли поперхнулся от смеха и протянул к нему руки. Узник отполз к стене.
– Нет! – закричал он. – Где священник?
– Хватит! – прикрикнул на него Чарли.
Глаза узника метались между Маком и третьим тюремщиком.
– Вы не понимаете! – истерично закричал он. – Священник звонит моей жене в Сент-Луис. Она скажет вам, кто я на самом деле. Я не Райли. Я Филип Джонсон!
– Довольно, Райли, – сказал ему Мак.
– Джонсон! Джонсон!
– Джонсон, Джонсон, надо стричься. Джонсон, Джонсон, наголо, – затянул нараспев Чарли, хватая узника за руку.
– Пусти меня!
Чарли рывком сдернул узника с койки и заломил ему руку. Лицо надзирателя раскраснелось от злости.
– Хватай за другую, – процедил он Маку.
Мак схватил узника за другую руку.
– Ну как еще мне вас убедить? – вопил узник, извиваясь между двух надзирателей. – Я не Джонсон! То есть я хотел сказать – не Райли!
– Нам все равно, кто ты, – тяжело дыша и потея, сказал Чарли. – Начинаем. Стриги его наголо.
Они толкнули узника на койку, заломив ему руки. Он продолжал кричать, пока Чарли не ударил его тыльной стороной ладони по губам.
– Заткнись!
Узник сидел, дрожа всем телом, а его волосы темными клочками разлетались по полу. Несколько клочков застряли на бровях. Из уголка рта вытекала тоненькая струйка крови. Глаза узника были полны ужаса.
Когда третий освободил голову узника от волос, он нагнулся и располосовал по швам брюки приговоренного.
– Ну и ну, – хмыкнул он. – Обожженные ноги.
Узник резко опустил голову. Его рот беззвучно зашевелился, а потом он закричал:
– Тепловые ожоги! Видите их? Это результат атомного взрыва. Теперь вы верите мне?
Чарли усмехнулся. Они убрали руки, и узник рухнул на койку, но тут же вскочил и вцепился в руку Мака.
– Вы смышленый человек, – сказал он. – Посмотрите на мои ноги. Неужели вы не видите, что это тепловые ожоги?
Мак отодрал его пальцы со своей руки.
– Успокойся, парень, – сказал он.
Тогда узник обратился к третьему.
– Вы же их видели собственными глазами, – умоляюще произнес он. – Вам знакомы тепловые ожоги? Смотрите. С-смотрите. Я говорю правду. Это тепловые ожоги. От атомного взрыва. Никакой другой вид тепла не оставляет таких шрамов. Ну посмотрите на них!
– Да, да, да, – насмешливо отозвался Чарли, выходя в коридор. – Мы поверим тебе на слово. Принесем твои шмотки. И ты поедешь к своей женушке в Сент-Луис.
– Говорю вам: это тепловые ожоги!
Все трое вышли из камеры. Дверь вернулась на место. Узник пытался их задержать, протягивая руки сквозь прутья. Чарли отпихнул его. Узник распластался на койке.
– Ради бога! – с каким-то детским неистовством зарыдал он. – Что с вами происходит? Почему вы не хотите меня выслушать?
Надзиратели уходили, говоря о чем-то своем.
Узник остался плакать в тишине камеры.
Через какое-то время вернулся священник. Услышав шаги, узник поднял голову и увидел отца Шейна, стоящего у двери. Вскочив, он бросился к священнику.
– Вы дозвонились до нее? – спросил узник, хватая священника за руку. – Дозвонились?
Священник молчал.
– Ну скажите, что вы дозвонились!
– По тому номеру мне ответили, что таких у них нет.
– Что?
– Там ничего не знают о жене Филипа Джонсона. Теперь вы прислушаетесь к моим словам?
– Значит, она переехала. Ну конечно! Она уехала из города после того, как я… после взрыва. Вам необходимо ее разыскать.
– Такой женщины не существует.
Узник смотрел на него, не веря своим ушам.
– Но я же вам сказал…
– Я говорю вам правду. Вы все это придумываете в тщетной надежде обмануть…
– Я ничего не придумываю! Ради бога, выслушайте же меня! Неужели вы… погодите.
Узник поднял правую ногу.
– Взгляните! – с жаром заговорил он. – Это тепловые ожоги. От атомного взрыва. Неужели вы не понимаете, что это значит?
– Послушайте меня, сын мой…
– Неужели вы не понимаете?
– Вы способны выслушать меня, сын мой?
– Да, но…
– Даже если то, о чем вы говорите, является правдой…
– Это и есть правда!
– Даже если это правда… вы совершили преступления, за которые должны расплатиться.
– Но преступления совершал не я!
– Вы можете это доказать?
– Я… я… – Голос узника дрогнул. – Мои ноги…
– Это не доказательство.
– Моя жена…
– Где она?
– Не знаю. Но вы можете найти ее. Она вам скажет. Она сможет меня спасти.
– Боюсь, вас уже ничто не спасет.
– Но должен же быть какой-то способ! Разве нельзя найти мою жену? Разве нельзя отложить казнь, пока вы ее ищете? И потом, у меня есть друзья. Много друзей. Я назову вам все их адреса. Я назову имена людей, работающих по правительственной программе. Они…
– И что я должен буду им сказать, Райли? – резко перебил его священник.
– Джонсон!
– Называйте себя, как вам угодно. Что я скажу всем этим людям? Что я звоню им по поводу одного человека, десять лет назад погибшего во время взрыва? Скажу, что он не погиб, а оказался перенесенным в…
Священник умолк.
– Неужели вы не понимаете? – уже другим, умоляющим тоном продолжал отец Шейн. – Вы должны посмотреть правде в лицо. Вы лишь усугубляете свое состояние.
– Но…
– Вы хотите, чтобы я зашел в камеру и помолился за вас?
Узник смотрел на священника. Потом и лицо, и тело вдруг разом как-то осели, у него опустились плечи. Узник молча повернулся и поплелся к койке. Потом он тяжело повалился на койку, уперся спиной в стену. Его пальцы вцепились в воротник рубашки.
– Надежды нет, – сказал он. – Никакой надежды. Никто не хочет выслушать меня. Никто.
Когда за ним пришли, он лежал на койке, уставившись остекленевшим взглядом в стену. Священник сидел на табурете и молился.
Когда его выводили в коридор, узник не произнес ни слова. Только однажды он поднял голову и посмотрел вокруг так, словно весь мир состоял из странной, непостижимой жестокости.
Потом узник опустил голову и послушно зашагал между двумя надзирателями. Священник шел за ним следом, сложив руки и опустив голову. Губы отца Шейна двигались в беззвучной молитве.
Позже, когда Мак и Чарли играли в карты, вдруг погас свет. Надзиратели молча сидели и ждали. В камерах беспокойно двигались другие узники, обреченные на смерть.
Затем свет опять загорелся.
– Тебе сдавать, – сказал Чарли.
Платье из белого шелка
Здесь тихо и во мне тоже.
Бабушка заперла меня в моей комнате и не хочет выпускать. Потому что это случилось говорит она. Наверно я вела себя плохо. Это все из-за платья. То есть из-за маминого платья. Бабушка говорит твоя мама на небесах. Непонятно. Как она может быть на небесах если она умерла?
Я слышу бабушку. Она в маминой комнате. Прячет мамино платье в сундук. Зачем она всегда его прячет? И закрывает сундук. Лучше бы не закрывала. Платье очень красивое и так вкусно пахнет. А еще оно теплое. Я люблю прижимать его к щеке. Наверно поэтому бабушка на меня и сердится.
Но точно не знаю. Весь день все было как обычно. Мэри Джейн пришла в гости. Она живет через дорогу от нас. Она каждый день приходит ко мне играть. Сегодня тоже приходила.
У меня восемь кукол и пожарная машина. Бабушка сказала поиграй со своими куклами. Не входи в мамину комнату сказала она. Она всегда так говорит. Наверно она просто хотела сказать не пачкай. Потому что она все время это говорит. Не входи в мамину комнату. И все.
Только в маминой комнате так хорошо. Когда идет дождь я вхожу туда. Или когда бабушка спит. Я вхожу очень тихо. Просто сажусь на кровать и трогаю покрывало. Как когда я была совсем маленькой. В комнате так вкусно пахнет.
Я представляю как будто мама нарядилась и впустила меня. Я нюхаю ее белое шелковое платье. Ее выходное вечернее платье. Она сама так его назвала только не помню когда.