Откровенно говоря, меня мучило любопытство. Кроме того, что-то в лице попутчика напомнило мне моих сыновей – Лью и Тилана. Я поднял газету и протянул юноше.
– Не хотите почитать? – спросил я сквозь стук двадцати четырех копыт и скрип самого дилижанса.
Но он лишь покачал головой, даже не улыбнувшись. Как раз напротив, губы его сжались еще плотней, с выражением горькой решимости. Такое не часто встретишь у молодого человека. Трудно в этом возрасте удерживать в себе горечь и решимость, намного легче рассмеяться и забыть о своих злоключениях. Возможно, именно поэтому юноша и показался мне таким необычным.
– Я уже все прочитал, можете взять, если хотите, – сказал я.
– Нет, спасибо, – коротко ответил он.
– Интересные вещи пишут, – продолжал я, не в силах сдержать развязавшийся язык. – Некий мексиканец утверждает, будто бы застелил молодого Уэсли Хардина[44].
Юноша на мгновение поднял взгляд и изучающе посмотрел на меня. Затем снова сосредоточился на своем саквояже.
– Только я не верю в эти слухи, – добавил я. – Еще не родился тот человек, что справится с Джоном Уэсли.
Молодой человек явно не собирался поддерживать беседу. Я откинулся на тряском сиденье и изредка посматривал на попутчика, но тот упорно отводил взгляд.
И все же я никак не мог уняться. Что за странная тяга к общению у стариков? Возможно, они боятся провести последние свои годы в пустоте.
– Должно быть, у вас в сумке золото, – сказал я, – раз вы ее так бережете.
На этот раз он одарил меня улыбкой, но совсем не веселой.
– Нет, не золото, – ответил молодой человек, и я заметил, как нервно дернулся кадык на его худющей шее.
Я улыбнулся и решил поскорее расширить брешь в его молчании.
– В Грантвиль направляетесь?
– Да, в Грантвиль, – сказал юноша, и по голосу я вдруг отчетливо понял, что он не южанин.
И тогда я замолчал. Отвернулся и с каким-то неловким чувством уставился на бесконечную равнину, покрытую удушливой пеленой солончаковой пыли, на выцветшие пятна чахлого кустарника и обширные пустыри между ними. На мгновение моя грудь сжалась от той неприязни, которую мы, южане, испытываем к завоевателям.
Но есть то, что сильнее гордости, – это одиночество. Оно заставило меня повернуться к молодому человеку и снова увидеть в нем что-то напоминающее моих мальчиков, отдавших жизни под Шайло[45]. В глубине души я не мог ненавидеть этого юношу за то, что он родился в другой части нашей страны. Как бы ни переполняла меня непреклонная гордость конфедерата, ненависти во мне не было.
– Собираетесь поселиться в Грантвиле?
Глаза молодого человека заблестели.
– Только на время.
Тонкие пальцы еще сильнее сжали саквояж на коленях, и внезапно он выпалил:
– Вы, наверное, хотите посмотреть, что у меня…
Он не договорил и сжал губы, будто рассердился на себя за эти слова.
Я не знал, что ответить на его неожиданное и не до конца высказанное предложение.
Молодой человек воспользовался моей нерешительностью и заявил:
– Ничего страшного, никто не говорит, что вам обязательно должно быть это интересно.
И хотя я мог возразить, что мне как раз интересно, но каким-то образом понял, что это будет неправильно.
Дилижанс покатил вверх по каменистому склону, и юноша откинулся на спинку сиденья. Резкие горячие волны пыльного ветра хлынули в открытое окно. Молодой человек укрылся от них за занавеской, которую задернул сразу после того, как мы выехали из Остина.
– У вас какие-то дела в нашем городе? – поинтересовался я, прочистив от пыли нос и вытерев песок с губ и уголков глаз.
Юноша подался вперед.
– Вы живете в Грантвиле? – громко спросил он, пытаясь перекричать кучера Джеба Ноулза, понукающего лошадей и хлещущего кнутом по их напряженным от усилия спинам.
Я кивнул и улыбнулся:
– Держу бакалейную лавку. А сейчас ездил на север, повидаться со своим старшим… со своим сыном.
Он, казалось, и не слышал моих слов. Его взгляд наполнился такой решимостью, какой мне прежде видеть не доводилось, во всяком случае вспыхнувшей так внезапно.
– Не могли бы вы сказать мне одну вещь? – начал он. – Кто в вашем городе самый быстрый стрелок?
Этот вопрос поразил меня тем, что явно родился не из праздного любопытства. Я понял, что юноша заинтересован в моем ответе куда сильней, чем это обычно бывает. Пальцы, сжимающие ручку черного саквояжа, побелели от напряжения.
– Стрелок? – переспросил я.
– Да. Кто самый быстрый пистолет в Грантвиле? Хардин? Он часто сюда приезжает? Или Лонгли?[46] Они бывают здесь?
В этот момент я понял, что с юношей не все в порядке. Нетерпение, с которым он задавал вопрос, лежало далеко за пределами обычного интереса.
– Боюсь, я мало знаю о подобных вещах, – сказал я. – В городе хватает проходимцев, и я первый готов это признать. Но я иду своей дорогой, как и многие другие почтенные люди, и мы не ищем себе неприятностей.
– Но как насчет Хардина?
– Боюсь, этого я тоже не знаю, молодой человек. Но кажется, я слышал, что он сейчас в Канзасе.
На лице юноши отразилось острое и искреннее разочарование.
– Ох, – прошептал он и откинулся на спинку сиденья. Затем резко вскинул голову: – Но у вас же есть другие стрелки? Опасные парни?
Я посмотрел на него и пожалел о том, что отложил газету и позволил болтливости взять над собой верх.
– Такие парни, – холодно ответил я, – есть повсюду на нашем разоренном войной Юге.
– А шериф в Грантвиле есть? – задал молодой человек следующий вопрос.
– Есть, – признал я.
Но почему-то умолчал о том, что шериф Клит – не более чем пустое место, что этот человек боится собственной тени и до сих пор держится на своем посту только потому, что окружное начальство находится слишком далеко и не видит, какой бесполезной работой занимается их ставленник.
Этого я молодому человеку не сказал. Испытывая смутную неловкость, я не сказал ему больше вообще ничего, и мы отгородились друг от друга молчанием. Я погрузился в свои размышления, он – в свои, какими бы странными и запутанными они ни были. Он смотрел на свой саквояж, барабанил пальцами по ручке, и его хилая грудь вздымалась и опадала при каждой встряске.
Скрипели и грохотали колеса, мелькали толстые спицы. Покрикивал сверху кучер, и стучали по пыльной дороге копыта. Вдали на холме показались дома Грантвиля – сбившиеся в кучу и выжидающие.
Молодой человек въехал в город.
Грантвиль в те послевоенные годы походил на все другие города Техаса, пытающиеся выбраться из безвременья, барахтающиеся где-то между беззаконием и порядком. По его пыльным улицам разъезжали люди, озлобленные поражением. Казалось, сам воздух наполнен горечью и недовольством – войсками оккупантов, понаехавшими с севера болтливыми политиками, а еще, по странному повороту в суждениях разгневанных людей, злостью на самих себя. Смерть угрожала всем и повсюду, и пыль в городе часто окрашивалась кровью. Я продавал съестные припасы людям, которые порой умирали прежде, чем успевали переварить свой обед.
Джеб остановил дилижанс, и мой молодой попутчик с двумя саквояжами направился по пыльной дороге к отелю «Синий олень». Несколько часов после этого я не видел его.
Меня окликнули давние знакомые, и я забыл про юношу.
Поболтав немного, я зашел в свою лавку. Там все было в порядке. Я похвалил Мертона Винтропа, молодого человека, которому поручил присматривать за лавкой на время моего трехнедельного отсутствия, а потом отправился домой, умыться с дороги и переодеться.
Думаю, было около четырех, когда я распахнул двери салуна «Золотая Нелли». Я никогда не был пьяницей, но уже много лет назад завел приятную привычку приходить сюда, чтобы посидеть в углу, потягивая виски в прохладной тени. Так я пытался остановить время.
В тот день я перекинулся парой слов с Джорджем П. Шонесси, вечерним барменом, и направился к своему обычному месту – подремать перед ужином под шум праздных разговоров и стук фишек за покерным столом в задней комнате.
Именно в это мгновение в салун и вошел мой молодой попутчик.
По правде говоря, поначалу я его не признал. Такая невероятная перемена в одежде и манерах! Вместо городского фланелевого костюма он был одет в черную шелковую рубашку с жемчужными пуговицами и темные обтягивающие брюки, заправленные в высокие блестящие сапоги на каблуке. Широкополая шляпа отбрасывала тень на его мрачное лицо.
Стуча каблуками, он прошел почти через весь бар. И тогда я узнал его и с неожиданной ясностью понял, что он так бережно хранил в маленьком черном саквояже.
Чуть ниже тонкой талии висел ремень, оттягиваемый двумя кольтами сорок четвертого калибра в кобурах.
Признаюсь, я с изумлением уставился на преображенного попутчика. Мало кто в Грантвиле носил сразу два пистолета, тем более если это щуплый приезжий мальчишка.
Я мысленно вернулся к тем вопросам, что он мне задавал. И мне пришлось поставить на стол стакан: у меня задрожали руки.
Другие посетители «Золотой Нелли» лишь мельком взглянули на молодого человека и вернулись к своим делам. Джордж П. Шонесси посмотрел на клиента, улыбнулся, без всякой необходимости протер безупречно чистую стойку красного дерева и спросил, что желает молодой человек.
– Виски.
– Какого сорта?
– Любого, – сказал юноша, с заученной небрежностью сдвигая назад шляпу.
Когда янтарная жидкость почти заполнила стакан, юноша задал тот вопрос, которого я ожидал с того самого мгновения, как узнал его.
– Скажите, кто самый быстрый стрелок в вашем городе?
Джордж поднял голову:
– Прошу прощения, мистер?
Молодой человек с безразличным видом повторил свой вопрос.
– Зачем такому красивому молодому парню, как вы, интересоваться этими вещами? – по-отечески заботливо спросил Джордж.