– Я… надеюсь, все будет в порядке.
Кора опустила глаза на Пааля, который оглядывался вокруг сквозь пелену слез:
– Ох, Пааль.
Она наклонилась, погладила его светлые волосы и встревоженно заглянула в лицо.
– Пааль, дорогой, не бойся, – прошептала она.
Он растерянно смотрел на нее.
– Дорогой, здесь совсем нечего…
– А теперь оставьте его, – перебила ее мисс Франк.
Она положила руку на плечо Пааля, не обращая внимания на пробежавшую по спине мальчика дрожь.
– Скоро он вернется домой, миссис Уилер. Но сейчас вы должны оставить его одного.
– Да, но… – начала было Кора.
– Нет, поверьте мне, это единственный способ, – поспешила убедить ее мисс Франк. – Пока вы не уйдете, он так и будет плакать. Поверьте, я такого навидалась.
Поначалу он не хотел отпускать Кору, цепляясь за нее, как за единственный осколок привычного в море неведомого. И только когда тонкие, но крепкие руки мисс Франк разделили их, Кора попятилась и закрыла дверь, бросив на Пааля полный жалости и тревоги прощальный взгляд.
Он остался стоять, вздрагивая, не способный произнести ни единого слова, чтобы попросить помощи. Его сбитый с толку разум пытался отправить слабые сигналы общения, но они разрушались и пропадали в этом хаосе. Он быстро отступил и попытался закрыться, но тщетно. Ему больше ничего не оставалось, кроме как прекратить сопротивление и подставить себя под жалящий поток мыслей, пока они не превратились в ошеломляющее и лишенное всякого смысла цунами.
– Ну, Пааль… – услышал он голос мисс Франк и робко посмотрел на нее. – Проходи скорей.
Слов он не понял, но почувствовал их резкое звучание и безошибочно определил исходящий от нее поток необъяснимой враждебности. Он поплелся вслед за ней, прокладывая тонкую дорожку восприятия к живой поросли юных неподготовленных разумов, в которых память о врожденной способности к осознанию была погребена под толстым отупляющим слоем чужих внушений.
Мисс Франк подвела его к столу и поставила перед классом. Он тяжело дышал, словно все окружавшие его чувства были руками, которые толкали и давили на него.
– Дети, это Пааль Нильсен, – объявила мисс Франк, и звук ее голоса словно провел лезвием по тонкому переплетению мыслей. – Нам придется быть с ним очень терпеливыми. Дело в том, что родители не научили его говорить.
Она посмотрела на него с таким видом, с каким обвинитель в суде мог бы предъявить присяжным главное вещественное доказательство.
– Он ни слова не понимает по-английски, – продолжала мисс Франк.
На мгновение установилась мучительная тишина. Мисс Франк крепче сжала его плечо.
– Значит, мы поможем ему научиться. Так ведь, дети?
Слабый ропот пробежал по партам, тонкий, писклявый:
– Да, мисс Франк.
– Ну, Пааль… – сказала она.
Он не обернулся. Она потрясла его за плечо.
– Пааль, – повторила миссис Франк.
Он посмотрел на нее.
– Ты можешь сказать свое имя? – спросила она. – Пааль. Пааль Нильсен. Ну давай. Скажи свое имя. – Она вцепилась пальцами ему в плечо, словно когтями. – Скажи: Пааль. Па-аль.
Он всхлипнул. Мисс Франк отпустила его.
– Ты научишься, – холодно проговорила она.
Голос ее бодрости не внушал.
Он болтался посреди всего этого, как приманка на крючке, опущенная в воду для жадных голодных ртов, из которых непрерывно раздаются ослабляющие разум звуки.
– Это лодка. Она плавает по воде. Люди, которые плавают в лодке, называются матросами.
В букваре под картинкой с лодкой напечатаны слова о ней.
Однажды отец тоже показывал Паалю картинку. На ней тоже была нарисована лодка, но отец не произносил бесполезных слов о лодке. Отец просто изображал картинками и звуками все, что имело отношение к лодке. Большие синие бугры волн. Серо-зеленые гребни с белыми верхушками бились о борт, раскачивая, подбрасывая и сотрясая кораблик. Штормовой ветер свистел в парусах. Тихое величие океанского заката соединяло алой печатью море и небо.
– Это ферма. На ферме выращивают пищу. Люди, которые выращивают пищу, называются фермерами.
Слова. Пустые, не способные передать тепло влажной земли. Или шорох золотого моря колосьев на ветру. Или вид солнца, садящегося за красной стеной скотного двора. Запах луговой травы, доносимый ветром, легкий перезвон коровьих колокольчиков.
– Это лес. Лес состоит из деревьев.
Не было никакого смысла в этих мертвых черных символах, хоть смотри на них, хоть слушай. Ни звука ветра, текущего вечной рекой над высокими зелеными кронами. Ни запаха сосен и берез, дуба и клена. Ни мягкости столетнего ковра из упавших листьев под ногами.
Слова. Грубо отрезанные фрагменты смысла, которые невозможно оживить или расширить. Черные линии на белом фоне. Это кошка. Это собака. Кошка, собака. Это мужчина. Это женщина. Мужчина, женщина. Машина. Лошадь. Дерево. Стол. Дети. Каждое слово было капканом для его разума. Ловушкой, норовящей захватить в плен изменчивое и безграничное восприятие.
Каждый день она выводила его на возвышение.
– Пааль, – говорила она, указывая на него пальцем. – Пааль. Скажи: Пааль.
Он молча смотрел на нее, слишком понятливый, чтобы не уловить связь между звуками и жестами, но слишком испуганный, чтобы желать продолжения.
– Пааль. – Ее костлявый палец упирался ему в грудь. – Пааль. Пааль. Пааль.
Он сопротивлялся, обязан был сопротивляться. Он гасил взгляд, словно не замечая ничего вокруг, и мысленно сосредоточивался на руках матери. Он понимал, что это война. Каждое новое прикосновение к его сознанию вызывало у него слабость и тошноту.
– Ты не слушаешь меня, Пааль Нильсен, – говорила мисс Франк, тряся его за плечо. – Ты упрямый и неблагодарный мальчик. Неужели ты не хочешь стать таким, как другие дети?
Она таращила на него глаза, сердито сжимала не знавшие поцелуев губы.
– Садись, – говорила она.
Он не двигался с места. Она брала его за плечо жесткими пальцами и уводила с платформы.
– Садись, – повторяла она, обращаясь к нему, как к глупому щенку.
И так каждый день.
Кора проснулась в одно мгновение. Еще через мгновение она встала и торопливо прошла через спальню к двери. За спиной у нее тяжело дышал во сне Гарри. Она отгородилась от этого звука, повернула ручку двери и вышла в коридор.
– Дорогой мой…
Он стоял у окна и смотрел на улицу. Потом обернулся, услышав ее голос, и в слабых отблесках ночных фонарей она увидела ужас на его лице.
– Дорогой, ложись спать.
Она отвела его в детскую, уложила в постель и села рядом, держась за его тонкие холодные руки.
– Что случилось, дорогой?
Он посмотрел на нее широко раскрытыми, полными боли глазами.
– Ох! – Она наклонилась и прижалась теплой щекой к его щеке. – Чего ты испугался?
В темноте ей почудилось, будто перед ней мелькнуло видение классной комнаты и мисс Франк.
– Это из-за школы? – спросила она, уверенная, что эта мысль случайно пришла ей в голову.
Ответ был написан на его лице.
– В школе нечего бояться, дорогой. Ты…
Она заметила выступившие на его глазах слезы, обняла мальчика и крепко прижала к себе. «Не бойся, – мысленно обратилась к нему она. – Прошу тебя, дорогой, не бойся. Я с тобой, и я люблю тебя так же сильно, как любили твои родители. Даже сильней».
Он отшатнулся и посмотрел на нее так, будто ничего не понял.
Когда автомобиль остановился на заднем дворе дома, Вернер заметил, как какая-то женщина отпрянула от кухонного окна.
– Мы ждали известий от вас, но не получили в ответ ни слова, – сказал Уилер. – Вы не можете винить нас за то, что мы взяли мальчика к себе. Мы поступили так, как считали правильным.
Вернер коротко, отстраненно кивнул.
– Понимаю, – спокойно ответил он, – но мы не получали никаких писем.
Они молча сидели в автомобиле. Вернер смотрел на дом сквозь лобовое стекло, Уилер смотрел на свои руки.
«Хольгер и Фанни погибли, – думал Вернер. – Какое ужасное открытие! А мальчик попал к ничего не понимающим невеждам. В каком-то смысле это еще ужасней».
Уилер думал о тех письмах и о Коре. Нужно было написать еще раз. И все же письма должны были попасть в Европу. Не могла же почта все четыре раза ошибиться адресом?
– Итак, – проговорил он наконец, – вы хотите увидеться с мальчиком?
– Да, – ответил Вернер.
Двое мужчин вышли из машины и направились через задний двор к деревянному крыльцу. «Вы учили его говорить?» – хотел спросить Вернер, но не решился. О том, что мальчика подвергли воздействию грубой силы обычной речи, страшно было даже подумать.
– Я позову жену, – сказал Уилер. – Гостиная там.
Шериф поднялся по задней лестнице, а Вернер медленно прошел по коридору в гостиную, снял плащ и шляпу и положил их на спинку деревянного стула. Сверху послышался слабый звук голосов – мужского и женского. Женский звучал взволнованно.
Он услышал шаги и обернулся.
Жена шерифа спустилась следом за мужем. Она вежливо улыбнулась, но Вернер понимал, что его приход ее не обрадовал.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласила она.
Он подождал, пока она не сядет на стул, и сам опустился на диван.
– Так чего вы хотите? – спросила миссис Уилер.
– Разве ваш муж не сказал вам…
– Он сказал, кто вы такой, – перебила его она. – Но не объяснил, почему вы хотите видеть Пола.
– Пола? – удивленно повторил Вернер.
– Мы… – Она нервно сжала руки. – Мы изменили его имя на Пол. Оно звучит привычней. То есть привычней для Уилеров.
– Ясно, – вежливо кивнул Вернер.
Они замолчали.
– Хорошо, – заговорил наконец Вернер. – Вы хотите знать, зачем мне нужно увидеться с мальчиком. Я постараюсь объяснить как можно короче.
Десять лет назад в Гейдельберге четыре супружеские пары – Элкенберги, Кальдеры, Нильсены и мы с женой – решили провести эксперимент на наших детях, еще не родившихся. Эксперимент над их сознанием.
Понимаете, мы исходили из того, что древние люди, лишенные сомнительных преимуществ языкового общения, были телепатами.