– Долгий срок. – Уэндалл откусил от намазанного джемом тоста. – Может, даже слишком долгий.
– С ним все в полном порядке, – продолжал Моффат. – По крайней мере, было до сих пор. Вот почему мне бы хотелось, чтобы сегодня утром ты посидел со мной на хорах.
– Может, все же показать орган какому-нибудь мастеру?
– Он только согласится со всеми остальными, – горько произнес Моффат. – Просто скажет, что орган слишком стар, слишком изношен.
– Может, так оно и есть.
– Ничего подобного! – Мистер Моффат раздраженно передернулся.
– Ну, не мне судить. Хотя орган действительно очень старый.
– Он прекрасно работал до сих пор. – Мистер Моффат уставился в чашку с черным кофе. – Чтоб их всех… – пробормотал он. – Решили от него избавиться. Чтоб их…
Он закрыл глаза.
– Может, он понимает? – сказал мистер Моффат.
Стук их каблуков, похожий на тиканье часов, нарушил тишину церкви.
– Сюда, – показал Моффат.
Уэндалл толкнул толстую дверь, и они пошли вверх по мраморной винтовой лестнице. На втором этаже Моффат переложил портфель в другую руку и достал кольцо с ключами. Он отпер дверь, и они вошли в пыльную темноту хоров. Они двигались сквозь тишину, два отдающихся слабеньким эхом звука.
– Вон туда, – сказал Моффат.
– Да, я вижу, – отозвался Уэндалл.
Старик сел на отполированную за долгие годы до зеркального блеска скамью и включил маленькую лампу. Конус света разогнал тени по углам.
– Думаешь, солнца не будет? – спросил Уэндалл.
– Не знаю.
Мистер Моффат отпер и с грохотом откинул ребристую крышку органа, раскрыл пюпитр. Нажал на истертую за долгие годы кнопку.
В кирпичной комнатке справа внезапно раздался выдох, гул нарастающей энергии. Стрелка воздушного манометра пробежала по шкале.
– Теперь он ожил, – сказал Моффат.
Уэндалл пробормотал что-то и пошел по хорам. Старик последовал за ним.
– Что ты думаешь? – спросил он, когда они вошли в кирпичную комнату.
Уэндалл пожал плечами:
– Не могу сказать. – Он посмотрел, как работает мотор. – Воздушная струя, – сообщил он. – Движется благодаря воздействию электромагнитного поля.
Уэндалл прислушался:
– Звук вроде нормальный.
Он прошелся по маленькой комнатке.
– А это что такое? – показал рукой Уэндалл.
– Переключатели клапанов. Чтобы воздухопроводы были постоянно наполнены.
– А это вентилятор?
Старик кивнул.
– Хм… – Уэндалл повернулся. – На мой взгляд, все в полном порядке.
Они стояли, глядя вверх, на трубы. Торчащие над полированным фасадом, они походили на громадные золотистые карандаши в деревянной подставке.
– Большой, – сказал Уэндалл.
– Он прекрасен, – добавил мистер Моффат.
– Послушаем его, – предложил Уэндалл.
Они вернулись обратно к кафедре, и мистер Моффат сел за мануалы. Он потянул выдвижной рычаг и нажал на клавишу.
Одинокая нота поплыла по сумраку. Старик нажал на педаль громкости, и нота усилилась. Она пронзала воздух, звук скакал и переливался под куполом церкви, словно бриллиант, выпущенный из пращи.
Старик вдруг вскинул руку:
– Ты слышал?
– Что – слышал?
– Он вздрогнул, – сказал мистер Моффат.
Пока люди входили в церковь, мистер Моффат исполнял хоральную прелюдию Баха «Из глубины взываю я». Руки уверенно двигались по клавишам мануалов, длинноносые туфли танцевали по педалям, и воздух полнился живым звуком.
Уэндалл наклонился к нему и прошептал:
– Солнце все-таки вышло.
Над серебряной макушкой старика сквозь витражное окно просачивался солнечный свет. Радужной дымкой он повисал между рядами труб.
Уэндалл снова придвинулся:
– Звук, по-моему, совершенно нормальный.
– Вот подожди, – сказал мистер Моффат.
Уэндалл вздохнул. Подойдя к ограждению хоров, он взглянул вниз, на неф. Вливающаяся по трем боковым приделам храма толпа растекалась по рядам. Эхо производимого ею шелеста усиливалось и затихало, словно шорох насекомых. Уэндалл наблюдал, как люди рассаживаются на темно-коричневых скамьях. Надо всем и повсюду плыла музыка.
– Псс, – позвал Моффат.
Уэндалл развернулся и подошел к кузену:
– Что такое?
– Слушай.
Уэндалл наклонил голову набок:
– Не слышу ничего, кроме органа и мотора.
– Вот именно, – прошептал старик. – А мотора ты слышать не должен.
Уэндалл пожал плечами.
– И что? – спросил он.
Старик облизнул губы.
– Кажется, снова начинается, – пробормотал он.
Внизу закрылись двери. Моффат скосил глаза на часы, лежащие на пюпитре, потом кинул взгляд на кафедру, где уже появился священник. Он сделал из финального аккорда переливающуюся пирамиду звука, выдержал паузу, затем последовала модуляция меццо форте в соль мажор. Он сыграл начальную фразу из гимна «Восславим Господа».
Священник вскинул руки ладонями вверх, и паства с шуршанием и скрипом поднялась с мест. Через миг церковь наполнилась тишиной. А потом все запели.
Мистер Моффат аккомпанировал, правая рука двигалась привычным маршрутом. На третьей фразе вместе с клавишей, на которую он нажал, опустилась соседняя, и тревожный диссонанс взрезал мелодию. Пальцы старика отдернулись, диссонанс исчез.
– Восславим Отца, Сына и Святого Духа.
Собравшиеся завершили пение долгим «аминь». Пальцы мистера Моффата поднялись над мануалом, он отключил мотор, неф снова наполнился поскрипываниями и шорохами, священник в темном облачении воздел на миг руки и взялся за ограждение кафедры.
– Отец наш небесный, – начал он, – мы, дети Твои, пришли сегодня к Тебе в благоговейном смирении…
Вверху на хорах слабо встрепенулась басовая нота.
Мистер Моффат вздрогнул. Взгляд метнулся на выключатель (нажат), на стрелку воздушного манометра (на месте), на комнату с электродвигателем (все тихо).
– Ты слышал это? – прошептал он.
– Да, вроде слышал, – сказал Уэндалл.
– Вроде? – натянуто переспросил мистер Моффат.
– Ну…
Уэндалл потянулся к манометру и постучал по нему ногтем. Ничего не произошло. Пробурчав что-то, он развернулся и пошел в комнату с электродвигателем. Моффат поднялся и на цыпочках последовал за ним.
– По мне, так он совершенно мертвый, – заключил Уэндалл.
– Надеюсь, что так.
Мистер Моффат почувствовал, как начинают дрожать руки.
Звук органа не должен быть навязчивым во время сбора пожертвований, он призван лишь служить фоном для звяканья монет и шороха банкнот. Мистер Моффат прекрасно это знал. Ни один человек не чувствовал музыку тоньше.
Однако сегодня утром…
Диссонансы совершенно точно не были его виной. Мистер Моффат редко ошибался. Клавиши сопротивлялись, дергались от его прикосновений словно живые – или же это все его воображение? Аккорды бледнели до бесцветных октав, а спустя миг наполнялись звуком – разве это его вина? Старик сидел окаменев, прислушиваясь к неровному музыкальному гулу в воздухе. Когда совместное чтение закончилось и он снова включил орган, тот как будто стал навязывать ему свою волю.
Мистер Моффат повернулся, чтобы сказать что-то кузену.
Неожиданно стрелка еще одного прибора прыгнула с меццо на форте, и громкость увеличилась. Старик почувствовал, как сводит мышцы живота. Бледные руки отпрянули от клавиш, и на секунду осталось только приглушенное шарканье служек и звук падающих в корзинки монет.
Затем руки Моффата вернулись на клавиатуру, и сбор пожертвований снова был приглушен и облагорожен. Старик заметил, как лица прихожан с любопытством поднимались кверху, и он страдальчески поджал губы.
– Послушай, – сказал Уэндалл, когда сбор пожертвований подошел к концу, – а откуда ты знаешь, что это не ты?
– Потому что это не я, – прошептал в ответ старик. – Это он.
– Безумие какое-то. Но если бы тебя здесь не было, он был бы просто хитроумной, но мертвой конструкцией.
– Нет, – покачал головой Моффат, – нет. Он гораздо больше.
– Послушай, ты говорил, тебя беспокоит то, что от него хотят избавиться.
Старик что-то проворчал.
– Так вот, – продолжал Уэндалл, – мне кажется, ты делаешь все это сам, но бессознательно.
Старик задумался над этим. Конечно, орган просто инструмент, он это знает. И звуками управляют его собственные руки и ноги. Без них орган был бы, как сказал Уэндалл, просто хитроумной конструкцией. Трубы, рычаги, неподвижные ряды клавиш, кнопки, педали и сжатый воздух.
– Ну, что скажешь? – спросил Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел на неф.
– Время для «Благословения», – сказал он.
Посреди «Благословения» выдвижной рычаг громкости выскочил, и, прежде чем трясущаяся рука Моффата задвинула его обратно, воздух вздрогнул от громового аккорда, церковь наполнилась всепоглощающим дрожащим звуком.
– Это не я! – просипел он, когда «Благословение» кончилось. – Я видел, рычаг выскочил сам!
– Я не заметил, – сказал Уэндалл.
Мистер Моффат посмотрел вниз, где священник начал читать слова следующего гимна.
– Надо остановить службу. – Голос Моффата дрожал.
– Мы не можем.
– Но что-то вот-вот произойдет, я чувствую.
– Что может произойти? – фыркнул Уэндалл. – В худшем случае прозвучит пара фальшивых нот.
Старик сидел напрягшись и глядел на клавиши. Сцепленные руки лежали на коленях. Затем, когда священник начал читать гимн заново, мистер Моффат заиграл вступительную фразу. Прихожане встали и, после тишины длиной в мгновение, принялись петь.
На этот раз произошедшего не заметил никто, кроме мистера Моффата.
Звук органа обладает тем, что называется инертностью, объективной характеристикой. Органист не в силах изменить качество звука, это попросту невозможно.
Однако мистер Моффат явственно услышал в музыке собственное беспокойство. По спине прошел холодок дурного предчувствия. Он служил органистом тридцать лет. И изучил этот орган лучше всех. Пальцы помнили каждую клавишу, а уши знали каждый звук.
Но в это утро он играл на неведомом ему механизме.