— Я с ним сейчас поговорю, — неуверенно предложила Рита.
— Нет, — решительно ответила Леля. — Лучше не надо, знаешь. Лучше я сама.
…Илья ходил по саду и, тихо чертыхаясь, распутывал леску для спиннинга.
Кусты крыжовника, стволы вишен, колья изгороди были опутаны длинными петлями, блестевшими на солнце, как паутина.
— Да, — сказала Леля, подойдя, — работы здесь до вечера.
— Прекрасная тренировка нервов, — отозвался Илья. — Знатоки назвали бы это «борода шестой степени».
— Помочь? — предложила Леля.
— Нет, спасибо. Вот если Рита проснулась, скажите ей, что я ее очень жду. У нее это гораздо лучше получается.
— А у меня к вам серьезный философский вопрос, — помолчав, сказала Леля. — Скажите, Илья, вы умеете относиться к людям снисходительно?
Илья удивленно взглянул на Лелю.
— Если эти люди заслуживают снисхождения — безусловно.
— А кто будет решать, заслуживают или нет?
Илья помедлил.
— Наверно, все-таки я.
— А если вас попросят о снисхождении?
— Смотря кто попросит.
— Ну, например, я.
— Стоп, стоп. — Илья положил клубок лески на траву. — Мне кажется, я начинаю кое-что понимать. Маргарита по ошибке стерла мои магнитофонные записи. Я угадал?
— Нет, не угадали, Илюша, это серьезно. Сегодня вечером Иван Федотович будет читать вслух стихи, посвященные вам…
— Мне?!
— Да, именно вам. И я очень просила бы вас быть чуточку снисходительнее, чем обычно.
— Ольга Даниловна, вы меня обижаете. Разве я произвожу впечатление грубияна?
— О нет. Вы очень прямой и откровенный человек. Это качество, безусловно, похвальное, но существуют обстоятельства…
— Ну, какой может быть разговор?
Но тут Илья нахмурился.
— Боюсь только, что Иван Федотович будет просить меня высказаться откровенно…
— И что же тут страшного?
— Ольга Даниловна, я плохой актер. Право, я только сейчас начинаю понимать, что может возникнуть некоторое…
— Послушай, Илья, — сказала, подойдя, Рита. — Ну, что ты строишь из себя, честное слово? Я прекрасно знаю, что к стихам ты глух, как тетерев. И твое мнение, мягко говоря, малоценно. Единственное, что от тебя требуется, это придержать свое мнение при себе и промолчать.
— Промолчать — ради бога. Но ты не учитываешь одной возможности, — Илья усмехнулся. — А вдруг эти стихи мне откроют глаза!
— Кроты обречены быть слепыми.
— Рита, Рита, — укоризненно сказала Леля.
Но было уже поздно.
— А если так, — угрюмо сказал Илья, — то нету смысла кроту притворяться ястребом.
— Тебя никто не заставляет притворяться! — резко ответила Рита. — Промолчать — и все.
Ноздри Ильи побелели от гнева.
— Я с удовольствием промолчу, если мне представится такая возможность. А если нет — не обессудьте.
— Вы знаете, ребята, — медленно проговорила Леля, — я очень жалею, что начала этот разговор. Давайте забудем о нем. Даст бог, как-нибудь обойдется.
— Ольга Даниловна, — осторожно начал Илья, — а нельзя ли отменить это мероприятие?
Леля пожала плечами, повернулась и пошла к дому.
— М-да, — проговорил Илья, вновь принимаясь за свою «бороду». — Положеньице. И все из-за одного чудака, которому нельзя прямо сказать, что он занимается не своим делом.
— Ну как ты можешь? — со слезами на глазах воскликнула Рита. — Как ты можешь судить с такой нетерпимостью?
— Это не я сужу, — отвернувшись, сказал Илья. — Это она его судит. А ей виднее.
— Ну а если и она ошибается?
— Она не ошибается. Дело в том, Маргарита, что искусство, как любое ремесло, должно себя кормить. Грош ему цена, если оно живет на содержании. И тем более грош ему цена, если оно приносит страдание хоть одному человеку. Искусство — не привилегия, это ремесло, изделия которого должны пользоваться спросом и по возможности приносить радость, а не страдания. Я не могу примириться с утверждением, что искусство оправдывает все. Нет такого рода деятельности, который оправдывал бы любые затраты.
— О каких затратах ты говоришь?
— Странный вопрос. Тут целый человек затратил всего себя на обслуживание другого. И ты считаешь это в порядке вещей?
— Мне не нравится слово «затрата». Есть другое название этому: жертва. Добровольная жертва.
— Хорошо, пусть будет так. А кто дал ему право принимать эту жертву? Безусловно, искусство. По-э-зия. Ну так вот: с этим я не соглашусь никогда.
Прощание было коротким, но тягостным. Иван Федотович тоскливо недоумевал. Стоя в сенях, он долго наблюдал, как Маргарита опустошает «летнюю комнату», а Илья с ожесточенным лицом носит вещи в машину, и время от времени вопросительно взглядывал на Лелю. Но «мамуля» только пожимала плечами, всем своим видом показывая: «Я не вмешиваюсь, и ты не лезь». Тогда Иван Федотович пошел в горницу, надел зачем-то свой лучший пиджак и вышел на крыльцо в полном параде.
— Да что произошло, в конце концов? — вполголоса спросил он Лелю, которая тоже стояла на крыльце, не помогая молодым выносить вещи, но в то же время и не мешая.
— Поди и сам спроси, — коротко ответила Леля.
Иван Федотович не заставил повторять эти слова дважды. Он чинно сошел с крыльца и, поправляя на ходу галстук и манжеты, направился к машине, возле которой возился Илья, запихивавший в багажник огромный рюкзак.
— Будьте любезны объясниться, — с достоинством сказал Иван Федотович Илье. — Иначе ваш отъезд будет выглядеть оскорбительным.
Илья захлопнул багажник, обошел вокруг машины, легонько пнул ногой переднее колесо, потом повернулся к Ивану Федотовичу лицом и посмотрел ему в глаза весело и добродушно.
— Поверьте, — приложив руку к сердцу, промолвил он, — поверьте, лично мне очень жаль отсюда уезжать. Я здесь провел несколько незабываемых часов и очень рад, что познакомился с вами… Решение принадлежит не мне. Надеюсь, наше знакомство на этом не кончится.
— Я тоже очень на это надеюсь, — поклонившись, ответил Иван Федотович, и в это время к машине подошли Рита и Леля.
— Что? Что такое? — тревожно спросила Рита, перебегая взглядом с одного на другого.
— Иван Федотович обижен нашим внезапным отъездом, — охотно объяснил Илья, — и пришел со мной попрощаться.
— Иван Федотович, миленький, — залепетала Рита, взяв Гаранина за рукав, — я Ольге Даниловне все объяснила, поймите меня и простите. А что касается вашей поэмы, — она вызывающе посмотрела на Илью, — то я вас очень прошу: дайте мне ее, пожалуйста. Я только перепишу и пришлю вам по почте.
Иван Федотович был поражен. Он отступил на шаг, бросил вопросительный взгляд на Илью (Илья насупился и полез в кабину), потом на Лелю: Леля была невозмутима.
— Простите, я не совсем вас понял, — высокомерно произнес Иван Федотович, оборотившись наконец к Рите. — Поэма? Что за поэма? О какой поэме идет речь?
Рита растерялась.
— То есть как?.. — проговорила она и вдруг, сообразив, покраснела до слез. — То есть, конечно… Я просто думала…
И окончательно смолкла.
— Ну, девочка моя милая, — Леля подошла к ней, обняла ее, расцеловала. — Дай бог тебе счастья. Ты, право, этого стоишь. И вам, Илья, — она протянула ему руку черев открытое боковое окно, — всего самого лучшего в жизни, самого надежного.
Рита заплакала и, вытирая рукою слезы, забралась в кабину на заднее сиденье. Илья помахал рукой, Иван Федотович коротко поклонился, машина тронулась. Через минуту только легкий запах бензина да примятая колесами трава напоминали о приезжих.
— Как ветром сдуло, — с облегчением сказала Леля и, не глядя на оцепеневшего Ивана Федотовича, пошла к крыльцу.
— Что, умотали квартиранты? — окликнула ее со своего огорода бабка Люба.
— Да вот, как-то сразу… — отозвалась Леля. — Скучно им с нами.
— Ага, друг с дружкой им зато интересно, — бабка Люба появилась из-за навеса, над которым курился ароматный дымок. — Поди сюда, чего скажу…
Леля подошла к изгороди, разделявшей обе усадьбы.
— Я-то думала, — навалившись на изгородь и дыша Леле в лицо «духовым зельем», зашептала бабка Люба, — я-то думала, твой тошнее всех, ан бывают еще тошнее. Правду люди говорят: не тянися к богатым, богатые никому не свои. Вот и пропала девка, заест он ее совсем…
Она еще долго рассуждала на эту тему, но Леля ее не слушала. Она зорко следила за тем, что делает «молодой Гаранин». Отстояв на лужайке положенный срок, Иван Федотович повернулся и неуверенной, спотыкающейся походкой побрел к крыльцу. Поднялся в дом, какое-то время пробыл в горнице, потом вышел на улицу кипой бумаг. Подошел к очагу у калитки, присел.
— Гляди-ка, бумаги жжет! — удивленно сказала вдруг бабка Люба. — Отработался, значит?
— Ну, прямо! — устало ответила Леля. — Завтра опять начнет. Экое дело!
Гипноз детали
Вместо предисловия. Приятно иногда поспорить со специалистом по вопросу, в котором сам ты не очень разбираешься. А если этот специалист достаточно деликатен, чтобы не выпячивать свою осведомленность, то спор такой — истинное наслаждение.
С Борисом я постоянно спорил о детективе. Мне нравится это чтение, я предаюсь ему при каждом удобном случае, Борис же, человек экспансивный, доказывал мне, что это занятие для ленивых умов, что настоящего детектива ему еще ни разу не попадалось. «Типичный детектив, — говорил он запальчиво, — построен на настойчивом доказательстве, что следователь тоже человек: имеет семью, обожает детишек, покупает продукты победу, виновато объясняется по телефону с женой. Но ты скажи мне: кто, когда и где пытался утверждать обратное? Зачем ломиться в открытую дверь, забывая, что цель настоящего детектива — расследование? О расследовании всегда говорится как-то между прочим: какой-нибудь дурацкий объясняющий монолог в конце, а заполняют страницы банальные звонки по телефону жене и бесконечное задумчивое курение. Курят, стоя у окна и гуляя по комнате, курят, сидя в кафе и расхаживая по улицам — как правило, под дождем. Где детектив без э