Да, на этот раз всё получилось. А с любовью так и вообще, кажется, перебор случился.
Кира, от усердия губу закусив, тихонько — не потревожить бы, не разбудить — выбралась из постели, замоталась в брошенное на пол покрывало. Убедилась, что длины шнура хватает, вытащила его из-за кресла и только потом подхватила тренькнувший телефон, на цыпочках в ванную пробралась.
Долго сидела на холодном полу, прижавшись голыми лопатками к такой же холодной стене, никак номер назвать не могла. Да и когда решилась, выговорила не с первого раза — голос сипел по-разбойничьи. Хорошо, аппарат оказался дорогой, из новых, понимающий. Комментировать не стал, вроде бы даже вздохнул сочувствующе. Тихонько пиликнул, побурчал, соединяя, моргнул красным глазком.
На том конце провода тишина стояла, даже «алло!» не сказали.
— Мам… — шёпотом позвала Кира.
— Брен уже звонил, — отозвалась госпожа Рейсон.
— И что сказала?
— Что ты ещё спишь.
— Где?
— Странно, но этого он не уточнял. С кем тоже.
— Мам… — вроде и не собиралась плакать — слёзы сами собой закипели. Голову задрала, затылком в ледяную мраморную плитку упираясь, а они всё равно пролились, потекли щекотливо по скулам. — Ты на меня злишься?
Получилось совсем по-детски. Да и не стоило, наверное, взрослой, уверенной в себе женщине, только что из постели любовника вылезшей, мокрядь кулаком по щекам размазывать.
— Да Господь с тобой, Кирелла! Мне-то на тебя с чего злиться?
Телефон, какой бы он новый ни был, интонации всё равно передавал плоховато, смазано. Да и мать говорила тихо. Наверное, отца боялась разбудить. Потому и не понятно: на самом деле сердится или язвит по своему обыкновению.
— Я такого наворотила, мамочка…
— Перестань, — одёрнула родительница, — ничего такого ты не наворотила. Пока, по крайней мере. И уж точно не сделала ничего не поправимого. Такое вообще сотворить довольно сложно. Понятно, хорошего мало. Отец вон в истерике полночи бился, даже напиться умудрился, бедолага. — Может, ведьме и показалось, но в голосе госпожи Рейсон прорезалось что-то, сильно смахивающее на снисходительную гордость. — Но лично я для рыданий причин не вижу. Надо просто сесть и подумать, что тебе по-настоящему нужно.
— Я не знаю… — промычала Кира.
Слёзы уже не просто текли, а едва не водопадом низвергались. Вроде бы в глазах не должно быть столько влаги. Да и в носу тоже.
— Никто и не предлагает решать немедленно, — фыркнула мать. — На поезд ты вроде не опаздываешь.
Кажется, госпожа Рейсон ещё что-то говорила, да дочь её не слушала. Точнее, как раз слушала, резковатый голос матери успокаивал, будто она сама по голове гладила — Кира просто в смысл не вслушивалась. Взгляд сам по себе, без всякой хозяйской воли, с предмета на предмет скакал. А мозг безразлично констатировал, будто кто карточки показывал: раковина, зеркало, мужской несессер, щётка для волос. Серебряная щётка для волос, не деревянная, а с кабаньей щетиной. Ручка гравировкой-вьюнком украшена и камешками. Дорогая штучка, явно женская.
— Я развожусь, Кир.
— Из-за меня?
— Нет. Да я и не об этом. Ты поедешь со мной? — подумал и добавил, словно это по-настоящему важно было. — В столицу.
— Да-а, Тейлор, ты на самом деле потрясающий дурак. Какая мне разница, в столицу или в северные поселения?
— Это да или нет? — уточнил, набычившись.
— Естественно, да.
Как всё просто бывает ночью. И почему утром становится так невероятно сложно?
— Я ему не нужна. Не подхожу, — выдавила Рейсон, — совсем.
— Что ещё за глупости ты втемяшила в свою дурную голову? — холодно поинтересовалась мать, то ли всё же разозлившись, то ли обидевшись, что её перебили.
— Это не глупости, а факт. Знаешь, что такое факт, мам? Это конкретное жизненное обстоятельство, с которым норма права связывает возникновение, изменение либо прекращение правоотношений. В данном случае факты говорят, что правоотношения возникнуть не могут. Меня предупреждали, да только я не слушала.
— Оставь свою заумь, — приказала мать тем же самым тоном, которым в детстве велела бяку бросить. — Ты просто боишься.
— Вот именно, боюсь. Он проснётся и… и…
Слёзы окончательно забили нос, даже изнутри по горлу текли — горькие на вкус и совсем несолёные.
— И что? Набросится на тебя с ножом? Предложит расплатиться за оказанные услуги? Скажет, что всё было ошибкой? Кирелла, самое глупое, что ты сейчас сделать можешь — это сбежать, только потому, что примерещилось вдруг, будто ты его не стоишь. Детка, я понимаю, он тебе кажется самим совершенством. Но, поверь мне, это просто мужчина, пусть и не из самых плохих, но уж точно не божество. Да и я тебя не на помойке нашла…
— Я сейчас приду, мам, — решение пришло само и всё сразу стало на свои места, став кристально ясным и понятным. — Если Брен ещё раз позвонит, скажи… В общем, я скоро буду.
— Кира! Не решай ты с кондачка!..
Рейсон тихонько положила трубку, обрывая материн голос. Неловко встала — успела ногу отсидеть, сама этого не заметив. Не удержалась и обернулась, снова на серебряную щётку посмотрела. Тихо открыла дверь ванной, постояла прислушиваясь. По-прежнему на цыпочках крадясь, собрала раскиданную одежду. Но натянуть её решилась только в гостиной, не заботясь об аккуратности: главное, побыстрее и потише. Вышла из номера, мучительно сморщившись, когда замок клацнул.
Понятно, она не видела, как Тейлор глаза открыл. Собственно, инквизитор их и открыл только тогда, когда воровской шорох её шагов совсем стих. Инспектор перевернулся на живот, лицом в подушку, то ли буркнул что-то, то ли рыкнул бессильно. Саданул кулаком по постели — получилось мягко, почти бесшумно и совсем невыразительно. Двинул костяшками по деревянному изголовью. На этот раз получилось лучше, звонче, даже вроде хрустнуло что-то.
Только вот всё остальное осталось по-прежнему. Она свой выбор сделала. И имела на это полное право.
[1] Выщенок (здесь уст.) — щенок от внеплановой вязки.
[2] Формула «жест-взгляд» — магическое воздействие, не требующее заклинаний или использования вспомогательных вещей. Применяется только прямой зрительный контакт и жест.
[3] Мастихин — инструмент в виде лопаточки (мастерка), использующийся в масляной живописи.
Глава 15
Скомканные черновики переполнили корзину, вылезали из неё, как пена из котла с перекипевшим супом. На писчей бумаге управляющий гостиницы не экономил, листы были плотными, мелованными, мялись неохотно, вываливались на ковёр, словно насмехались над тщетными инквизиторскими усилиями.
А труды и впрямь пропадали впустую. Чем больше Тейлор пыжился, пытаясь выдавить осмысленный текст, тем короче получалось. Первый вариант он за один присест написал не отрываясь. Заняло письмо три страницы и все три отправились в корзину первыми. На том листе, что сейчас лежал перед инспектором, синели всего три строчки, да и то зачёркнутые: «Кира!» — гласила первая, отвергнутая, как пример чересчур фривольного обращения. «Госпожа Рейсон!» — было написано на второй, но это показалось слишком официальным. «Милостивейшая госпожа адвокат!» — Тейлор аж три раза перечеркнул.
Собственно, на этом дело и застопорилось. И даже изрядная порция коньяка, в кофе добавленная, мыслительный процесс не подстегнула. Когда не знаешь, как письмо начать, не до его содержания. Собственно, инквизитор не слишком хорошо понимал, что сказать-то хочет. Прощения, что ли, попросить? Пожелать удачи и счастливой семейной жизни? Собственную руку и сердце взамен сурикатовых предложить? Всё одинаково глупо.
Но маячили, маячили в голове странные и, чего уж там, стыдные видения: залитый светом храм, сияющие от снизошедшей благости гости, белое до прозрачности от горя и решимости личико под фатой и сдобный голос, тянущий: «Имеются ли у кого-то из здесь присутствующих причины утверждать, что брачные узы между этим мужчиной и этой женщиной невозможны? Если таковое есть, станет оно произнесено сейчас или не будет сказано никогда». Ну и, конечно, он сам, Тейлор, распахивающий высокие двери, врывающийся в снопе солнца, как карающий ангел: «Имеются!»
Да, мечты в самый раз для инквизитора, уже сединой обременённого. В смысле, обременённого бы, родись он, допустим, брюнетом.
Инспектор усмехнулся, смял лист с так и не придуманным приветствием и отправил его в корзину. Бумажный ком покачался на горке таких же, подумал, да и скатился под стол. Тейлор даже наклоняться не стал — плевать! Понятно, что уже завтра весь этот проклятый городок станет судачить про их с адвокатшей страстный, но несчастливый роман. Да и пусть их, трагедия в самый раз для провинции. А ему наука на будущее. И, вообще, собираться пора.
В дверь постучали так решительно, как умеет стучать только полиция и люди, решившееся на страшное.
— Открыто! — слишком уж поспешно отозвался Тейлор, задвигая переполненную корзину ногой под стол.
Которая, естественно, немедленно перевернулась, рассыпав мятые бумажные комки — один точнёхонько на середину комнаты выкатился.
Сурикат, яростно сверкая очками, распахнул створку с такой силой, что дверная ручка из его пальцев чуть не вывернулась, сводя на нет всю грозность сцены.
— Я знаю, что она провела ночь с вами! — голос, на фальцет съехавший, эффект от тщательно продуманной фразы погубил окончательно. — Не смейте этого отрицать!
— Да я и не собирался, — пожал плечами Тейлор, разворачиваясь к посетителю вместе со стулом.
Пожалуй, не только некроманту, но и инквизитору стоило бы над собственным тоном поработать, например, разочарование убрать. Незачем окружающим, а тем более этому очкастому знать, что совершенно другого человека ждал.
— И этот факт ничего не меняет! — мальчишка вскинул подбородок, выставляя слишком большой кадык. Или просто шея была чересчур худая? — Мне всё равно!
— А это плохо, — хмыкнул инспектор.
— Что плохо? — помолчав, всё-таки спросил аниматор уже гораздо тише и спокойнее.