Как Тарик мог пойти на такое?
Райф криво улыбнулся, хотя его взгляд выражал нестерпимую печаль.
— Не расстраивайся. Я выжил. Как только ты привыкаешь к игле, уже не так больно. С моей матерью он обошелся куда хуже.
В то же мгновение Райф понял, что не должен был говорить так много о своих родных — в конце концов, это его прошлое и у каждого есть свои скелеты в шкафу. Сострадание превратило глаза Касии в два янтарных озера, в которых он потерялся минуту назад. Не потому ли он упомянул о матери, что купался в лучах солнца?
Сострадание. Оно делает человека слабым, зависимым и… часто беспомощным.
— Твоя мать? Ты хочешь сказать… — Касия опустила глаза, отчаянно теребя пояс халата. Он понял, что она не хочет произносить это слово. — Прости, но все, что я знаю, только слухи…
Шейх ждал, что она скажет это слово. Слово, которое он не раз слышал в адрес своей матери. Отношение к ней переносили и на него, и он ненавидел ее за это, но отказывался признать, что стыдится, пытаясь убедить всех, в том числе и своего брата, что он гордится тем, что он сын проститутки.
И когда два года назад из дневников отца он узнал о матери правду, единственным чувством, которое он испытал, вместо гнева, сожаления или печали о женщине, которая родила шейху сына и умерла во время родов, было смутное чувство разочарования. Всю свою жизнь он боролся за то, чтобы доказать единственную истину: не имеет значения, что его мать была такой, какой на самом деле она никогда не была.
— Она была платной компаньонкой Тарика, — наконец выдавила из себя Касия.
Она пыталась пощадить его чувства. Хотя Райф никогда не был сентиментальным. Он вообще считал себя грубым и неотесанным мужланом, не способным на какие-то человеческие эмоции. Ровно до того момента, пока не встретил эту необыкновенную женщину. Она изменила всю его жизнь, ворвавшись в нее как вихрь.
— Ты хотела сказать — проституткой? Называй вещи своими именами, — наконец проговорил он после долгой паузы.
Касия яростно покачала головой, закрыв глаза руками.
— Я бы не стала использовать это слово.
— Почему, если это правда? — Правда о его матери была более сложной, но как бы она отреагировала, если бы его мать действительно была шлюхой, в чем его так долго пытались убедить?
Осудила бы его? Его мать? Или ее нежность и сочувствие все же были настоящими?
— Потому что это унизительное слово, — сказала Касия. — Надо учитывать, что заставляет женщин делать такой выбор. Вероятно, ты и правда слишком мало знаешь об их чувствах.
Возможно, она и в самом деле была такой, какой казалась.
Шейх спросил себя, а как могла бы сложиться его жизнь, если бы он встретил ее до того, как ложь о его рождении заставила его слишком рано повзрослеть, превратив в того циника, каким он был сегодня? Он потер грудь, желая избавиться от глупой боли в сердце. Они не могли повернуть время вспять. Да, он стал жестким, циничным, невосприимчивым к любви, но он не хотел меняться.
— Да, она не была шлюхой. — Он решил сказать Касии правду. — По крайней мере, до тех пор, пока не забеременела.
— Я не понимаю. Я думала, она умерла, когда ты родился.
— Да, — сказал он, наблюдая, как она устанавливает связь. Его мать начала принимать мужчин только тогда, когда забеременела.
Ему хотелось, чтобы Касия поверила, что вся эта история была правдой, с которой он жил всю жизнь. Какая разница, почему его мать стала шлюхой?
Глаза Касии наполнились слезами. Ей было очень плохо.
— Наверное, она оказалась в ужасном положении. Я даже представить себе не могу, что бы делала в подобной ситуации.
Никто никогда не оплакивал его мать. Даже он сам. Но когда он увидел, как по щеке Касии скатилась слеза, ему вдруг стало не по себе — еще ни от одного человека на свете шейх не встречал искреннего сочувствия. Райф почувствовал стыд. За себя, а не за свою мать.
Но если Касия могла плакать по женщине, которую по-настоящему никогда не знала, а слышала о ней только самое худшее, то почему он сам не мог до конца примириться с собственным прошлым?
— Она была в отчаянии, — сказал он, больше не в силах отрицать правду, которую никогда никому не доверял. — Она была девственницей. Ей было всего шестнадцать, когда шейх затянул ее в свою постель, а когда она забеременела, то бросил ее, заклеймив как проститутку. Ей было стыдно возвращаться в Холади, поэтому она оказалась в борделе Зафари. — Он назвал город, частью которого был и Золотой дворец.
Госпожа, хозяйка борделя, взяла меня во Дворец после того, как моя мать умерла во время родов. И женщины приняли меня как родного. Мой отец, конечно, был в ярости, но даже он не мог приказать выбросить в пустыню беззащитного младенца, в котором текла его кровь, пусть и испорченная. Но он так никогда не признал меня. И не хотел меня видеть. К тому времени, когда во дворце появился Зейн, я уже подрос, и тогда Тарик приказал меня выгнать. Мне всегда говорили, что моя мать была шлюхой, и я верил в это, но два года назад, когда Зейн дал мне прочитать его дневники — дневники старого шейха, — я узнал, что это не вся правда.
Какого черта Зейн это сделал? Райф ничего не чувствовал к своей матери, его сердце уже ожесточилось, но он сразу же заподозрил мотивы брата.
Почему Зейн вообще решил, что он захочет копаться в этой истории? Выяснять обстоятельства своего рождения, что, в свою очередь, заставило бы пересмотреть основные принципы, на которых он строил свою жизнь. Может, Зейн ожидал от него благодарности за это? Что он предоставит Нарабии какие-то политические или экономические преимущества? А может, брат просто хотел ослабить его позиции?
Зейн наверняка понимал, что борьба и трудное детство закалили его, сделали сильным — следовательно, доказательство того, что его мать была просто жертвой, могло подорвать его силу.
— Так вот почему… — Касия замолчала, в горле у нее пересохло. — Так вот почему ты настаивал, чтобы мы поженились? Почему ты хотел подчиниться Закону о браке шейхов.
Пытался ли он таким образом исправить то зло, которое старый шейх причинил его матери и ему самому? У Касии не было ответов на эти вопросы. И согласится ли Райф поделиться с ней своей историей…
Касия отвергла его требование, чтобы они поженились, как простой пережиток прошлого, которому не было места в современном обществе, но все оказалось куда сложнее. Сначала она поставила его в невыгодное положение, не сказав о своей девственности, а потом усугубила свою вину, отвергнув его попытку решить проблему.
Сейчас Касия чувствовала нестерпимую вину: ведь она лишь пользовалась Райфом. Рядом с ним ей было так хорошо, как ни с одним человеком на свете. И чем же она ему отплатила? Что отдала взамен?
— Я не знаю, — шейх пожал плечами, его движение показалось Касии неоправданно резким, — не знаю, о чем я тогда думал. Я был потрясен, что ты девственница… Хотя нет, приятно удивлен, так ближе к истине. Я этого не ожидал. Как и того, что было после. Такой интенсивности ощущений. С тобой я чувствовал нечто совершенно невероятное… Хотя женщин, как ты, наверное, догадываешься, у меня было немало.
Касия покраснела и не знала, куда деться от смущения. Ее сердце бешено колотилось. Значит, она не единственная, кто был ошеломлен.
— Но потом, — продолжал Райф, — когда я целыми днями лежал в Золотом дворце и вспоминал наши последние минуты, проведенные вместе, не мог понять, почему я был таким непреклонным, настаивая на браке. И мне пришло в голову, что, возможно, то, что я узнал о прошлом моих родителей, на меня подействовало гораздо сильнее, чем я думал.
— Мне жаль, что я поставила тебя в такое положение, — сказала Касия. Это был не первый раз, когда она извинялась за то, что не сказала ему о своей девственности. Но такой откровенности она не ожидала от себя. Что вдруг побудило ее на это признание?
Касия так мало знала о нем. Его честь была важна для него не потому, что он был заносчивым гордецом, а потому, что ему приходилось каждый день бороться за нее.
Он взял ее руку и нежно провел пальцем по запястью.
— Возможно, это я должен извиниться, — сказал он и на какое-то время замолчал.
Молчание не пугало и не сбивало с толку. Наоборот, Касии казалось, она прекрасно понимает, о чем он сейчас думает.
— За что?
— За свою глупую настойчивость. Если бы я не выдвинул такого нелепого требования, мы могли бы лучше провести наше время в оазисе, не так ли?
Она заставила себя улыбнуться, подавив легкий укол сожаления, что теперь он считал брак «нелепым требованием».
Стоит ли сейчас сказать ему о ребенке? В ней опять заговорило чувство вины. Но зачем разрушать этот момент близости? Она все равно ему все расскажет, но потом. Нужно только привести мысли в порядок и собраться с силами.
По крайней мере, теперь Касия знала, что ей не следует бояться последствий этого разговора. Райф должен ее понять.
— Возможно, нам обоим следует извиниться друг перед другом, — сказала она мягко.
Он улыбнулся:
— Отличный компромисс.
Тепло в его взгляде согрело Касию. Конечно, она обязательно скажет ему о беременности, но не сейчас. Сегодня ей просто хотелось насладиться его обществом, смотреть в его глубокие глаза, наслаждаться его влюбленным взглядом, устремленным лишь на нее.
В дверь внезапно постучали.
— Мистер Хан. Обслуживание номеров. Мы доставили ваш заказ.
Трогательный момент их единения был нарушен, Райф выругался.
— Думаю, мы все же должны их впустить, — проворчал он.
— Должны ли? — спросила она, поддразнивая его.
— К сожалению, да, моя маленькая ведьма. — Горячее обещание в его глазах заставило ее вспыхнуть. — Тебе нужно основательно подкрепиться, чтобы набраться сил для предстоящей ночи.
Глава 12
На следующее утро Касия проснулась с ощущением приятного тепла и удовлетворенности. Большая рука Райфа обнимала ее за талию, его ровное дыхание ласкало ее затылок, мускулистые ноги касались ее лодыжек.