ак была, в перчатках:
— Вам не нравится, что я села здесь.
— Садитесь, где удобно. — Рыжий повел плечами.
— Тут больше негде. И в квартире, где живет ваш друг, неудобно всюду.
— А-а, — протянул сыщик. — Знаете уже. Вычислили. Мы же раньше не встречались.
— Слушайте, Головко, ну не показывайте себя глупее, чем вы есть. Не включайте это. Мне не нужно.
— Вы о чем?
— То есть придется объяснить. Считайте, загнали на скользкое. — Она сложила тонкие губы в прямую линию, машинально расстегнула еще одну верхнюю пуговицу, осталась сидеть. — Труп молодой женщины с признаками насильственной смерти обнаружили в квартире некого Олега Кобзаря. Два года назад он уволился из органов по собственному желанию. До того служил в отделе особо тяжких преступлений. Тут. — Она похлопала ладонью по колену. — В Святошино. Жил неподалеку от своего бывшего управления, что вполне логично. Не менее логично и правильно, что близкий друг Кобзаря примчался на место происшествия, как только узнал. Даже если не его дежурство, но это уже вообще детали. Убийство раскрывают всем отделом, коллективная работа.
— И вы узнали про здешние расклады у себя в главке вот так, за два часа?
— Два часа — много, капитан. Мне хватило шестидесяти минут. Согласитесь, ситуация нестандартная. Информация пришла сама собой… если целесообразно так сказать.
— Никогда с вами не сталкивался, Вера Павловна. Когда услышал, что сюда почему-то едет сама Холод, даже немножко, знаете, затрепетал.
— Не паясничайте. — Она немного подумала и решила не щадить Головко. — Не всякий рыжий должен притворяться клоуном.
— Слышал, резкая вы. — Тот не обиделся или скорее не подал виду. — Донецкий стиль, фирменный.
— Рыжий — не оскорбление. — Ее лицо мгновенно окаменело. — Чего не скажешь про только что употребленное вами слово. Сейчас «донецкий» тут, в Киеве, звучит как диагноз. Неизлечимая болезнь, носителей которой нужно изолировать или даже уничтожать.
— Не только в Киеве звучит, — парировал Головко.
— Вы только что в который раз пояснили мне, почему началась война. И я понимаю: это мне за рыжего. Мужчину вы бы ударили.
— У женщин из Донецка мужские характеры. Вас ударить — сдачи дадите.
Она встала. Взгляды скрестились.
— Извините, — выдавила она наконец. — Не хотела вас зацепить.
— Хотели.
— Согласна. Хотела. Вижу — удалось. — Губы ее обозначили легкую усмешку. — Один — ноль в мою пользу, капитан Головко. Признайте. И выкиньте Павловну, называйте Верой. Мне так удобнее. Считайте, знакомство состоялось. Хватит лаяться.
Из коридора к ним заглянул толстый опер, похожий в вязаной шапочке на молодой гриб-подосиновик, кашлянул:
— Тут вроде все, Артем.
— Сейчас, Костя, — сказал Головко, не оборачиваясь на голос; когда гриб исчез, шагнул немного в сторону, прислонился широким плечом к косяку. — Буду вас называть, как удобно мне. Говорят, со следовательницей Холод нужно дружить.
— Не хотите? — Брови дернулись вверх.
— Нет. Друзья работают вместе. А вы тут, чтобы забрать дело себе и заниматься им без моего участия.
— Допустим, на то есть причины.
— На что?
— Забрать у вашего отдела и вообще вашей управы это дело. На месте вашего начальства я бы вздохнула спокойно. Конечно, как вы говорите, работать будут все. Но вести буду я. Имею в распоряжении другую группу, в которую вы, Головко, не сможете влиться даже по моему желанию.
— Почему это?
— Опять включаете идиота или правда не дошло? — Вера поднялась. — Вы не заинтересованы раскрыть преступление. Ваш интерес — обелить друга, которого уже объявили в розыск, потому что других подозреваемых нет. И вообще, Головко, вам придется еще сегодня сесть и написать, желательно в подробностях, о своих контактах с Кобзарем хотя бы с начала нынешнего года. — Она перевела дух. — Передать дело мне заставляет одно весомое обстоятельство. Но если бы не оно, вас ни на шаг не подпустило бы к расследованию ваше здешнее, святошинское начальство. По тем самым причинам, Головко. И заставило бы писать то же самое, что прошу я. Вот так.
Рыжий молчал.
«Два — ноль», — с триумфом подумала Вера.
— Возможно, Кобзарь не причастен прямо. Но все равно имеет к убийству какое-то отношение. Мог видеть убийцу, например.
— Где?
— Здесь, в этой комнате.
— Как?
— Надо выяснить. Между ними тут что-то произошло. Видите. — Она обвела вокруг себя рукой. — Следы борьбы. Все разбросано.
Головко не сдержался, хохотнул.
— Что с вами?
— И это все? — Рыжий продолжал смеяться, что выглядело совсем неуместным там, где нашли изувеченный труп девушки. — Недалеко вы так зайдете, Вера Павловна, ох, недалеко. Бдительность следовательницы Холод преувеличена.
Лицо ее снова окаменело.
— Кажется, я просила вас не паясничать, Головко. Не всем рыжим идет.
— Разве я против, что родился рыжим? — Он понемногу овладевал собой. — Следы борьбы, говорите? Когда Кобзарь еще служил, у него на рабочем столе каждый день оставались такие следы борьбы. Вера Павловна, у Олежки ни одна вещь никогда не знала своего места. Образ жизни, понимаете? Ну, вот такой человек! — Он развел руками. — Не везде дерутся, где бардак.
Два — один.
— Не привыкла к неряшливым людям, — произнесла она уже спокойнее.
— Черта характера не лучшая, — согласился Артем. — Однако совсем не означает, что человек, разбрасывающий вещи по квартире, непременно маньяк.
Теперь Вера начала точно так же неспешно застегивать пуговицы.
— Видите, как вы кстати вспомнили. А ведь я собиралась объяснить.
— Вспомнил о чем?
— О ком. Маньяк. Как раз хотела объяснить, почему дело у вас забирают, а вы заговорили-заморочили. Это пятое убийство, Головко.
— Как? — Настала его очередь ловить ртом воздух.
— Следствие непременно установит, к чему тут бывший офицер милиции Олег Кобзарь. Но помимо того с прошлого ноября в разных местах Киева нашли уже четырех мертвых девушек. Приблизительно одного возраста. Все задушены, с отрезанными сосками. Последняя жертва найдена десять дней назад. Хотя вот так, в квартире — впервые. — Обтянутые кожей перчаток пальцы справились с последней пуговицей. — После третьей жертвы дела объединили, передали в главное управление. Веду дело я.
— Почему? — ляпнул Головко.
— Почему я? — переспросила Вера. — Наверное, потому, что обо мне говорят правду. Потому что я резкая. И у меня фирменный донецкий стиль. — Она протянула визитку. — Захотите о друге поговорить, вот мои контакты. Думаю, достаточно.
Рыжий промолчал.
Три — один.
2
Ей исполнилось восемнадцать, когда она стала «Мисс Донецк».
Вера Холод, до замужества — Юрченко, принадлежала к тем женщинам, которых тяготит собственная красота. Красавицы, еще и модельной внешности, использовали природные данные как высокоточное оружие. Ей же собственная привлекательность только усложняла жизнь. Ведь она выбрала для себя профессию, которая считается преимущественно мужской.
Характер.
Так закалялась сталь.
В Донецке, как и повсюду на Донбассе, не выживали — жили, и если не достигали цели, то по крайней мере ощущали себя в относительной безопасности только те, кто выбирал жесткий стиль общения. Грубый, как подошва. Шершавый, будто пиджак. Резкий, больше для бойца, чем для дипломата. Переговоры и вообще какие-либо договоренности — только с демонстрацией силы, и побеждает сильнейший. Слабых тут согнут, раздавят, и прежде всего это касалось женщин. Вера для себя такой судьбы не хотела.
Ей пришлось остаться яркой внешне и со стальным стержнем внутри.
Нажила из-за этого проблемы.
Пока она училась на юриста, преподаватели-женщины ненавидели ее за то, за что любили учителя-мужчины. Голова шла кругом от путаницы. Вера никак не могла понять настоящий уровень своих знаний и способностей. Потому что женщины откровенно, подчеркнуто валили первую красавицу университета, в то время как мужчины отчаянно флиртовали и наперегонки делали поблажки.
Ни то ни другое Вере не улыбалось. Но не было худа без добра: ее личная сталь начала закаляться уже тогда. Она научилась держать и отбивать удары, доказала, что обладает не фарфоровой головкой с красивым личиком, окончила с отличием. В адвокатуру не пошла. Подвернулась возможность устроиться юрисконсультом на одно из многих богатых, престижных донецких предприятий — не захотела. Пустила в ход весь шарм, чтобы оказаться там, куда даже университетские лузеры не рвались.
Уголовный розыск.
Правда, в поля, к реальной работе ее долго не подпускали. Сперва Вера протестовала. Потом один мудрый ветеран на пальцах растолковал: публика, с которой ей приходится иметь дело, не воспринимает всерьез следовательницу, которую проще представить на глянцевой обложке полуголой, чем в казенном кабинете, одетой строго и консервативно. Самые противные типчики, выдернутые из городских и пригородных шалманов, на допросе начинали строить глазки, намекая или прямо говоря: ей тут не место. Женщины же, пьяницы и наркоманки, убийцы нагулянных младенцев и осточертевших любовников, перед ней замыкались в непробиваемый панцирь. Кое-кто еще и письменно требовал поменять следака.
В итоге Вера смирилась, получив более-менее спокойную, компромиссную должность в городской прокуратуре, где и познакомилась с Иваном Холодом. Будущий муж был адвокатом и впрягался за всякого, у кого отжимали бизнес. Под его влиянием Вера даже пересмотрела взгляды на жизнь, попрощалась с текущим местом работы и перешла в частную адвокатскую контору.
Детей не заводили. Муж очень хотел, момент оттягивала сама Вера. Всякий раз представляла, как придется отойти от привычной жизни, которая превратилась в ежедневную борьбу. Ту самую бурю, в которой она увидела покой. Не готова была сидеть дома, спать и просыпаться только вместе с младенцем, окунуться в привычные, даже желанные для многих материнские хлопоты. Не представляла, как будет звонить Ивану каждый день, чтобы не забыл купить подгузники, молочные смеси, еще какие-то необходимые вещи. И, стараясь не признаваться в этом себе, как можно дальше отгоняла мысль о перспективе испортить форму груди, свою тихую гордость. Боялась — груди потеряют упругость, превратятся в описанные не раз ушки спаниеля, муж перестанет возбуждаться от взгляда на них. Хотя знала: у них с Иваном сложилось не из-за ее бюста и вообще внешности, за что она любила и уважала его еще больше.