Кобзарь поскреб затылок.
— Вишь, недаром я к тебе приперся. Со стороны, свежим глазом, оно виднее.
— Это не значит, что тот, кто тебя так гонит, — друг, — заметил Вампир философски. — Шевели мозгами, Лилик, еще шевели. Подставили, подложили труп, но не для того, чтобы тебя посадить. Странный ход, согласись.
— Кто бы спорил — я не буду.
— Молодца. Зачем все эти забавы?
— Ничего так забавы.
— Ага, — ответил Вампир в тон. — Ты кому-то очень нужен на воле. Тебя заставляют делать вещи, которые при других обстоятельствах ты никогда бы не делал. И отказать не можешь.
— Что делать? Кому отказывать?
Донцов выставил руки ладонями вперед:
— Это не ко мне. Как ты там говорил, раньше еще трех задушили и сиськи порезали?
— Четырех.
— Ничего не слышал о таком. Хотя должен был, подобное свинство мимо меня не проходит. Знаешь, как я отношусь к придуркам с вавками в головах. Сам ловил бы, ментам не сдавал.
Теперь Кобзарь вытянул перед собой правую руку:
— Стоп!
— Ну?
— Не знаю, как объяснить…
— Говори, разберусь.
— Чтобы оправдать тебя, нашли убийцу Вани Золотого. Чтобы оправдать себя, я должен найти маньяка, который убивает девочек и отрезает им соски. — В голове прояснилось так, будто с перепоя хорошенько нюхнул нашатыря. — Очень странно все. Выходит, меня спускают на серийного убийцу, перед тем обставив все так, чтобы Мэри стала его жертвой, да еще и у меня в постели.
— Кто-то говорил, что будет легко, Лилик?
— Хорошо, хорошо. — Извилины бешено скрипели, в висках стучали мелкие молоточки, Олег сжал их пальцами. — Разрулю, выгребу. Видишь, мне подумать немножко надо, в спокойной обстановке. Направление движения определить, все такое… И позвонить.
Он полез за телефоном.
Вампир двигался ловко — Кобзарь не успел вытащить трубку, как он уже подбил ладонь снизу. Мобильник упал, Донцов легонько пнул его носком, подхватил, бросил на станок.
И на глазах Олега разбил молотком.
— Вот так.
— Ты… — Кобзарю не хватило слов.
— Я, — легко согласился Вампир. — Отсюда не нужно никуда звонить. Хер знает, кто прослушивает сигнал. А то, что тебя будут ловить по звонкам, яснее, чем божий день.
— Трубка чистая… была…
— Ни разу никого не набрал?
Кобзарь закусил губу. Он-то сбежал, однако Головко остался. Не трудно допустить: рыжего будут крутить, пока не выяснят, как и почему он оказался там, где находился подозреваемый в убийстве, к тому же — его приятель. Среди прочего проверят входящие звонки. Зафиксируют номер, оператора, возьмут на контроль.
— О, видишь, учишься мозговать. — Вампир понял молчание правильно. — Сиди. Дам трубку, которую не вычислят и не выследят. Но не насовсем, одолжу. Все, больше ничего не могу для тебя сделать. И на твоем месте, Лилик, я бы поспал.
Он вышел, плотно прикрыв двери.
А Кобзарь, к своему удивлению, и правда вскоре уснул, сбросив обувь и завернувшись в теплый косматый «лижнык».
Второй день он засыпал без капли алкоголя.
Забыл уже, когда такое было.
11
— Видишь, беда с нашим Лиликом. В такое вступить — нужно уметь.
Вместо ответа Головко налил себе водки из графинчика, рассчитанного на четверть литра. Обычно он таким не увлекался, особенно теперь, когда Нине скоро рожать. Жена терпела запах алкоголя, но не любила, и Артему приходилось считаться с этим. Но после сегодняшнего дня нужно выпить, Нина все поймет. Она звонила уже несколько раз: сидит же дома, юзает Интернет, а стрельба возле Политеха стала чуть ли не главной новостью дня. Помянули всуе его фамилию, но важнее то, что назвали Кобзаря. Конечно, Нина не сдержалась, дергала его по телефону уже четыре раза.
Дома он все ей объяснит.
Головко опрокинул в себя рюмку, запил кофе, затем сказал: вопросов по делу много.
— По каждому делу всегда есть вопросы. Если честно, уже и забыл, как оно бывает.
Тимур Нагорный потянулся к графину.
— Не пью, так хоть налью. Самому себя об-б-бслуживать — алкоголизм, Артемон.
— А меня это не волнует, — пожал плечами Головко. — Суеверия.
— Не мне об этом беспокоиться.
Рожденный левшой, Нагорный знал множество примет про левую руку.
Больше всего предостерегают от того, чтобы ею что-то брать и подавать. Как-то он узнал, что леворуких некоторые религии считают чуть ли не посланцами дьявола. А тот, кто здоровается левой, в правой держит оружие, что делает левшу опасным. С возрастом Тимур перестал заморачиваться и в свои сорок два только смеялся, вспоминая подростковые комплексы. Они были, ведь окружающая среда не приспособлена под таких, как он. Так что все вокруг в детстве казалось враждебным.
В школе Нагорного упрямо пытались переучить.
Он честно старался, но правой не получалось писать красиво. Из-за каракулей учителя сердились, постоянно снижали оценки, даже если все было правильно. Дома родители за это наказывали, чем вгоняли мальчика в депрессию. Тимур старался вырваться из заколдованного круга: исправить все мог, только изменив собственную природу, но такое было невозможно по определению. Из-за этого он понял: лучше наплевать на школьную науку. Зачем знания, когда оценивают не их, а то, какой рукой ты держишь ручку, мел или деревянный молоток-киянку на уроках труда?
Ко всему прочему мальчик заикался. Не сильно, но временами, когда накручивал себя, слова застревали и приходилось прилагать усилия, чтобы протолкнуть их наружу. То есть природа сделала Нагорного дважды не таким. Право быть другим в жестокой школьной среде приходилось отстаивать кулаками. Он мог бы иметь друзей, найти свою компанию. Но агрессия и враждебность прогрессировали стремительно, и левша, который заикался в ответ даже на легонькие шуточки, решил держаться одиночкой.
Вот почему сперва в армию, а потом в милицию Нагорный пришел злым на все и всех. В армии через «не могу» научился стрелять обеими руками, хотя прапорщик намучился с леворуким солдатом, а другие насмехались над неуклюжим. Долго это не продолжалось. Тимур заткнул несколько ртов, выбив зубы именно левым кулаком. После того как самые придирчивые умылись кровью, его не трогали, хотя уважать больше не стали. Нагорный не сближался ни с кем, а выход негативу давал на стрельбищах. Иной дороги, чем в школу милиции, он для себя не видел. Потому что уже знал: будет иметь власть, и никто не рискнет глянуть косо.
Одного не учел: взрослая жизнь устроена так, что до левшей никому нет дела. Когда при приветствии он протягивал левую руку, немного выворачивая при этом, чтобы пожать руку визави, это удивляло собеседника несколько секунд. Потом он начинал воспринимать Тимура немного снисходительно — или Нагорному всякий раз так казалось. Комплексы никуда не делись, он всего лишь загнал их глубоко. А пар выпускал на задержанных, подозреваемых или просто тех, с кем имеет дело всякий оперативник, чей род занятий требует постоянно контактировать с темной стороной жизни.
Его боялись.
Он и не просил себя любить или хотя бы уважать. Свою работу считал грязной, но необходимой. Надо кому-то и такое делать. Начальство же разглядело Нагорного в определенный момент, когда пришло понимание: в их системе люди без тормозов и чрезмерных добродетелей нужнее, чем крепкие профессионалы, которые из последних сил стараются учесть букву закона.
Поэтому именно Нагорного поставили руководить убойным отделом после отставки Пасечника.
А после Майдана никто из тех, кто знал его, не удивился, когда он возглавил некую охранную фирму «Ястреб». Под крыло которой собрал бывших «беркутов», обиженных и озлобленных на весь белый свет. Каждый вчерашний беркут считал себя преданным. Из них сделали демонов, хотя они только выполняли свою работу — так, по крайней мере, думал всякий из них. Но Артему Головко не было дела до «Ястреба» и бывшего начальника. Если бы Нагорный вдруг не удивил его искренне.
Два года он не появлялся.
Головко не знал, что у Нагорного есть его телефон. А сегодня после обеда он вдруг позвонил и без предисловий, будто у них есть общие дела, позвал на встречу. Замороченный событиями дня, Артем согласился машинально, не задумываясь. И вот под вечер они сидели в кафе на Соломенке — тут, по мнению Тимура, их вместе даже случайно не могли увидеть.
— По тебе т-трактор проехал.
— Танк.
Нагорный налил, с сожалением посмотрел на ополовиненный графин.
— За рулем. А так бы…
— Тебе с чего? Это же меня отходили. Знаешь, как бывает, зачем рассказывать?
— И как же теперь бывает?
— Как всегда. — Тут можно было курить, и Артем затянулся. — Крутили, как я оказался там, где уже был Кобзарь. Пришлось расколоться: сам пошел на контакт, сдаться хотел. А тут началась война, он снова убежал.
— Лилик дал о себе з-знать, а ты не доложил, — кивнул Нагорный. — Я бы за такое тоже вздрючил.
— Есть кому без тебя. — Головко сбил пепел в белую ребристую пепельницу. — Честно говоря, я бы на месте начальства тоже себя отодрал.
— Ну да. Ты же правильный. Присуди себе смертную казнь или пожизненное.
Нагорный с первых минут начал напрягать Головко. Тот заметил, но в своей привычной манере не старался сгладить углы. Делал все, чтобы вызвать еще больше неприязни. Артем сидел с ним, потому что так и не услышал пока, зачем Тимур вдруг откликнулся. Был только намек — это связано с Кобзарем. Как именно, не ясно. Нагорный не форсировал, ходил кругами.
— Что там вообще известно? Пробил кое-что. У него в хате мертвую девку нашли. А д-дальше?
— Тайна следствия, — отрезал Головко. — Правда решил, что буду отчитываться? С какой радости?
— Не собачься. Есть тема, Артемон.
— Так говори свою тему! — Пальцы раскрошили окурок. — Ходишь кругами, крутишь тут…
Нагорный выдержал театральную паузу.
— Она не моя, — произнес наконец.
— Кто?
— Тема. Сам ничего не понимаю. Мне что Кобзарь, что мертвяки в его постели, что ты… — Он упрямо не собирался нравиться и даже вызывать малейшую симпатию. — Медвежонок попросил с тобой встретиться.