— И что?
— И погиб, — сказала Сюзанна. Голос ее дрогнул. — Спустя всего три месяца. — Она долго молчала, будто собиралась с мыслями. Затем опять заговорила: — Но прежде чем это произошло, дело приняло дурной оборот. Один из преподавателей как-то узнал об отношениях Фредди и Лотиана. Однажды вечером Джас пер Лотиан пришел ко мне в комнату и потребовал, чтобы я убедила этого человека в том, что мой брат увлекался только женщинами и ничего подобного с ним никогда не случалось. И если бы это произошло, я бы знала, потому что у нас с Лотианом был… даже не роман, а настоящая любовная связь. Это была гнусная клевета, и я не собиралась сама себя позорить, тем более безвинно, однако Лотиан заявил, что если я этого не сделаю, то он расскажет родителям о Фредди. И намекнул, что экзамены мне не сдать. И я… пошла на это. Не знаю, поверил ли мне тот преподаватель, но, как бы то ни было, я сказала ему все, как требовал Лотиан. Я сама себя возненавидела, была себе противна. Самое смешное, что меня никогда не волновали вопросы подобного рода, я имею в виду гомосексуализм. И я не находила в этом ничего предосудительного. Мы с Фредди постоянно говорили на эту тему. Брат утверждал, что он таким родился… ну, то есть вообще никогда не интересовался девушками.
— Страшно представить, — сказал Гай, — ведь Лотиану грозила тюрьма.
— Да, наверное. — Сюзанна снова надолго замолчала. — Так или иначе, прямо перед моими выпускными экзаменами мы получили известие, что Фредди погиб. Экзамены я сдала очень плохо, и Лотиан меня стыдил при всех. Он сказал, что я его подвела, опозорила весь колледж. Не знаю, наверное, все навалилось как-то сразу, я не справилась, и вот тогда у меня и случился нервный срыв. И я несколько месяцев пролежала в больнице. Лотиан несколько раз навещал меня, вроде бы заботился, интересовался, все ли в порядке, а на самом деле просто хотел удостовериться, что я не разболтала о них с Фредди во время гипноза или под воздействием лекарств. Он неустанно повторял мне, что никто никогда не должен об этом узнать. Честно говоря, мне показалось, он пытался внедрить эту мысль мне в подсознание. А между тем перед моими родителями он предстал добрым и по-отечески заботливым человеком. Лотиан выказывал живейший интерес к моей болезни, к лечению и уходу, предлагал каких-то знакомых психиатров, готовых мне помочь. Мои родители — люди простые, они почитают авторитеты, и такие личности, как Лотиан, производят на них огромное впечатление. Они знали, что он учил Фредди и был его наставником, чуть ли не другом, а тот постоянно внушал им, каким блестящим студентом был Фредди, как легко далась бы ему степень бакалавра и что вообще его ждало блестящее будущее. Под этим как бы косвенно подразумевалось, что мне и не снились такие успехи и в университете мне, честно говоря, не место и так далее. В общем, он сильно унизил меня в глазах родителей.
— Но почему вы позволили ему так себя вести? — спросил Гай.
— Не забывайте, что я действительно была очень больна, — улыбнулась Сюзанна. — И не в силах была одолеть его. Родители уверовали в то, что он замечательный, постоянно твердили, как мне посчастливилось иметь такого учителя и друга. Он стал мне мерзок, просто отвратителен. Слава богу, уже два года, как я с ним не общалась. Держалась подальше от колледжа, никогда не ходила на встречи выпускников и прочие мероприятия. Лотиан поддерживал отношения с моими родителями, всегда интересовался мной, посылал им рождественские открытки, звонил. Но когда я выяснила, что вы мне прислали письмо, а он велел им не отдавать его, я сразу поняла: тут что-то крайне важное.
— Да, так и есть, — кивнул Гай, — крайне важное. Я так благодарен, что вы мне все рассказали. Хотя и не вполне понимаю, почему вы решились на это.
— По двум причинам, — объяснила Сюзанна. — Я не люблю, когда мной манипулируют. Особенно Джаспер Лотиан. А потом, мне нравился ваш кузен, и меня убедила ваша история. Если бы не это, я ничего не сказала бы. Ответила бы просто, что в Кембридже было замечательно, и только. Единственное, чего мне не хотелось бы, — добавила она, — это упоминать имя Фредди публично, потому что это станет ударом для моих родителей.
— Оно не будет упомянуто, — заверил Гай, — обещаю вам. Ба, а времени-то сколько! Позвольте, я вас провожу обратно до дома.
— Не нужно. Я прекрасно доеду сама. — И она грустно улыбнулась. — С головой у меня все в порядке, как вы поняли. Так что я вполне способна добраться из Кью до Илинга. Если вы дадите мне денег на билет.
— Но мне просто хочется вас проводить, — пояснил Гай, — честное слово.
— Вы очень добры. Но лучше вам не выходить со мной из поезда. Я вполне серьезно говорю. Если отец или мать нас увидят, они обо всем догадаются. А я этого не хочу.
— Ну хорошо, тогда я просто доеду с вами до Илинга.
— Да, и еще, — сказала Сюзанна, — как вы собираетесь использовать то, что я вам рассказала?
— Пока не знаю. Для начала поговорю с кузеном. Клянусь, я ничего не скажу издателям. Во всяком случае, о вашем брате.
— Спасибо, — улыбнулась Сюзанна, — я вам верю.
Глава 32
Селия сидела у себя в комнате на краю кровати, обняв близняшек и глядя на них сквозь пелену слез. Они тоже смотрели на нее и неуверенно улыбались. Перед этим она плакала. Венеция услышала ее плач и позвала Адель, встревоженные девочки обе вошли к ней, чтобы утешить.
— Ты же никогда не плачешь, — сказала Венеция, — что бы ни случилось.
— Не нужно плакать, — добавила Адель, — успокойся, пожалуйста.
Огромным усилием воли Селия взяла себя в руки.
— Что случилось? — спросила Венеция. — Расскажи нам, мамочка.
Но Селия не могла этого сделать. Что она им расскажет? Она посмотрела на них и подумала, как же крепко она их любит и как близка к тому, чтобы их бросить, и снова заплакала. Затем приказала себе успокоиться, подумав, что дети — прекрасное средство от любой тоски.
— Ничего, — наконец произнесла она, — ничего серьезного.
— Ты что-то скрываешь от нас, — сказала Адель. — Из-за ничего не плачут. Кто-то обидел тебя?
— Нет, — ответила Селия, подумав, что обида — это пустяк.
— Ты снова заболела?
— Нет. — И Селия почти пожелала, чтобы так случилось.
— А где папа?
— Наверное, на работе.
— Давай мы ему позвоним? — Им очень нравилось звонить по телефону — тогда они чувствовали себя взрослыми.
— Нет, Адель, это ни к чему. У него сейчас и так много волнений.
— Может быть, ты поэтому и плачешь?
— Может быть.
— Бедная мама. Хочешь чего-нибудь попить?
«Если только яда?» — подумала Селия.
— Нет, спасибо, родная.
— А сигарету хочешь? — спросила Адель.
— Она бросила курить, — заявила Венеция, — правда, мама?
— Правда.
— Ах вот почему ты плачешь, — догадалась Адель, и лицо ее просияло. — Когда няня запретила нам есть сладкое во время Великого поста, мы тоже все время плакали. Как это ужасно — не иметь того, что тебе нравится.
— Да, ты права, и из-за этого, — силясь улыбнуться, сказала Селия.
Вот оно! Адель права: она лишилась того, что ей по-настоящему нравилось. Единственного, кто делал ее счастливой, и этот человек уже через двенадцать часов покинет страну. Она потеряла того, кто ее по-прежнему ждал и надеялся, что она придет. В самый последний момент.
Селия услышала, как близнецов зовет няня.
— Бегите, вам пора пить чай. Спасибо, что подбодрили меня.
— Не за что, — важно произнесла Венеция. — А на твоем месте я бы выкурила сигаретку. Мы никому не скажем. Барти заболела, — добавила она с порога. — Она не выходит из своей комнаты.
— Я знаю. С ней творится что-то странное.
В доме на Примроуз-Хилл Себастьян усердно паковал вещи. Он заставил себя поверить в примету: если он будет полностью готов к отъезду, если все будет вовремя уложено и вынесено в прихожую, то непременно возникнет необходимость остаться. Все очень просто. Уверенность в том, что Селия придет, постепенно возрастала в нем. Если бы она окончательно решила остаться, то уже сообщила бы ему. Определилась бы, как всегда, твердо и смело, и позвонила бы. Нерешительность являлась хорошим знаком — знаком того, что он изменил Селию, изменил навсегда, сделал ее уязвимой, менее независимой. Он покончил с ее самодостаточностью, с ее эгоизмом. Он заставил ее полюбить его, заставил в нем нуждаться. Селия придет к нему — он это знал.
— Мне просто не верится, — сказал Джереми, — нет… у меня нет слов.
— Ну разве не удивительно? Не грандиозно? Добрались мы до него. Теперь ему не отвертеться. Старый выродок!
— Да, добрались. Вернее, ты добрался. Ну и история. Боже! Еще интереснее, чем в твоей книге.
— Ну спасибо. Да ладно, я не обиделся.
— И что ты теперь намерен делать? Рассказать Оливеру Литтону?
— Нет, пока не буду. Я обещал Сюзанне, что ее брат останется в стороне, поэтому я пойду другим путем. Я хочу повидаться с Лотианом.
— Когда?
— Завтра утром. Теперь несколько поздновато.
— Да. Один день роли не играет.
— Конечно. Я сначала собирался обо всем сообщить Оливеру. Думал, что так будет лучше, но он ведь начнет подробно расспрашивать, и возникнут сложности. И я решил, что лучше предъявлю ему все это дело уже в законченном виде. Представляю, как он обрадуется.
— Это уж точно.
— Она такая милая, Джереми. Я про Сюзанну. Ты ее помнишь?
— Да, теперь вспоминаю. Она и мне нравилась.
— И ты ей нравился, вот что. Она сказала, что решила быть со мною откровенной потому, что я напомнил ей тебя. А какая она привлекательная.
— Да? Мне все эти синие чулки казались на одно лицо, немного занудными и… ну, блеклыми, что ли.
— О Сюзанне ни того ни другого не скажешь. Она совсем не занудная. Кстати, она очень худенькая, ничего не ест. Я пробовал угостить ее обедом, но она и слышать не захотела, ограничилась маленьким бутербродом. Так что завтра я первым делом еду в Кембридж. Можно я сегодня останусь у тебя? Тут совсем рядом до Ливерпуль-стрит.