Филиал издательства «Литтонс» в Нью-Йорке был сравнительно небольшим, но весьма влиятельным. Управлял им представительный молодой человек по имени Стюарт Бейли, которого Оливер переманил из «Даблдей»[10] и назначил главным редактором. Исполнительного директора, ответственного за деловую сторону, нашла сама Дженетт.
— Он управляет одной из благотворительных организаций, с которой я связана. Человек чрезвычайно способный и в целом не чужд искусства. Я предпочла бы, чтобы он и Стюарт предоставляли совместные отчеты. Это лучше, чем просить одного из них отчитываться перед другим. Оба асы в своей области. Возникли бы проблемы.
Оливер, которого, как всегда, впечатлило ее понимание структуры компании, согласился. В итоге — Роберт знал, что так оно и будет, — оба отчитывались перед Дженетт. Вначале компания выпускала лишь то, что издательство «Литтонс» печатало в Лондоне, но несколько месяцев спустя Стюарт Бейли начал обзаводиться собственными книгами и авторами. Он был одновременно и деловым, и творческим человеком, и Селия, как никто, оценила его.
— Он просто безупречен. Вот бы заполучить его в Лондон!
— Мне кажется, — ответил на это Оливер, насмешливо глядя на жену, — в Лондоне маловато места для вас обоих.
К концу первого года компания встала на ноги. Она была еще не вполне прибыльной, поскольку приходилось много вкладывать, но уже наметилась определенная положительная тенденция. Дженетт пребывала в постоянном возбуждении, с головой погрузившись в дело, и настойчиво вела собственные поиски талантов и идей. Роберту казалось, что она все больше и больше становится похожа на Селию: столь же одержимая работой, она так же отдалялась от семьи. Это его тревожило, и отнюдь не потому, что он был ревнив и упрям. Дженетт строила планы на следующий год, собиралась расширить дело, предложила организовать отдел литературы по искусству, говорила о самостоятельной поездке в Лондон с целью обсудить с Оливером свои новшества. Все это казалось Роберту нелепо грандиозным.
Но теперь Дженетт опять ждала ребенка. И пообещала, что ее новая игра — ибо именно так Роберт воспринимал занятия жены — прекратится. Он удивился, что она так легко уступила, но поверил и успокоился.
— Конечно, ребенок важнее, — сказала Дженетт, — и вплоть до его благополучного появления на свет он, разумеется, будет моей главной заботой. — Она улыбнулась мужу. — Уверена, что на этот раз у нас родится мальчик. Твой наследник. Не волнуйся так, любимый. Я буду умницей. И уверена, что, как говорит доктор Уайтлоу, природа знает свое дело.
Однако природа знала не все. И ровно в шесть месяцев у Дженетт начались преждевременные роды, она родила мертвого мальчика и спустя сутки умерла.
Роберт Литтон сидел в одиночестве у себя в кабинете, пытаясь завершить план похорон, когда в комнату без стука вошел Лоренс.
— Я хочу с тобой поговорить, — сказал он.
— Да? Если насчет похорон, я, конечно, выслушаю любые предложения.
Он действительно был рад Лоренсу. Со дня смерти Дженетт мальчик почти не покидал свою комнату, куда ему подавали еду, и выходил только для того, чтобы в одиночестве пройтись по Центральному парку. Лоренс держал мать за руку, когда та умирала, си дел застывши подле нее весь ее долгий и страшный последний день. Он отказался двинуться с места, даже когда Роберт попросил ненадолго оставить его с женой наедине. Спустя несколько минут после того, как врач констатировал смерть, Лоренс встал, поцеловал мать в лоб и вышел — с сухими глазами и мертвенным лицом. Джейми, беспомощно плача, выбежал за ним следом, но почти сразу же вернулся, укрывшись в объятиях Роберта.
Роберт тщетно пытался справиться с собственным горем, оказавшись лицом к лицу с ужасом заботы о своей семье, в том числе о двухлетней дочери. Он тревожился за Лоренса, несколько раз подходил к его комнате, вежливо стучал в дверь и уходил ни с чем.
— Он хочет побыть один, — сказал Джейми, и взгляд его больших голубовато-зеленых, в точности как у матери, глаз, покрасневших и заплаканных, встретился с полусмущенным, полурастерянным взглядом Роберта. — Он просил меня передать тебе, чтобы ты… даже не пытался с ним разговаривать.
— Что ж, это вполне естественно, — мягко ответил Роберт. — Думаю, мы должны уважать его просьбу, верно, Джейми?
Джейми кивнул и попытался улыбнуться. Тринадцатилетний мальчик был слишком потрясен, слишком убит смертью матери, чтобы поддерживать чувство вражды к Роберту. Он любил отчима и ничего не мог с этим поделать и всегда видел в нем человека доброго и веселого. И когда в ближайшую осень после рождения Мод Лоренс отправился в школу, Джейми наконец с легкой душой потянулся к Роберту. Было, конечно, трудно, когда Лоренс вернулся домой, и Джейми попытался создать видимость того, что по-прежнему не имеет с Робертом ничего общего, а потом убедить Лоренса, что отчим хороший, но Лоренс, устремив на младшего брата холодные глаза, сказал:
— Можешь предавать нашего отца, если считаешь нужным, Джейми. Для меня это невозможно. Вероятно, ты поймешь, когда станешь старше. Не волнуйся. Я знаю, тебе трудно.
— Так нечестно! — убежденно заявил Джейми, но Лоренс пожал плечами и ответил, что просто сказал правду, как он ее понимает.
Однажды после смерти матери Джейми проснулся и услышал ужасные, раздирающие душу рыдания, доносившиеся из комнаты Лоренса. Джейми вошел туда, забрался к брату в постель и постарался утешить его. Но Лоренс лежал застывший, как камень, и отказывался говорить. Все, что он сказал, когда Джейми наконец пошел прочь, было:
— Ты же знаешь, это сделал он. Он убил ее, это его вина.
— Не глупи, — ответил Джейми и, изрядно напуганный яростью, звучавшей в голосе брата, вернулся в свою комнату горевать в одиночку. Он так толком и не понял, что́ Лоренс имел в виду.
Но Роберт понял.
— Она умерла из-за тебя, — так начал Лоренс. — Она умерла из-за твоего ребенка.
— Лоренс! Ты говоришь чудовищные вещи. — Но чувство вины всколыхнулось у Роберта внутри; та же самая мысль не только приходила ему в голову — она преследовала его во время бодрствования, заполняла его сны.
— Твоя мать умерла от потери крови, — твердо сказал он, пытаясь подавить дрожь в голосе. — Я понимаю твое горе и даже твой гнев, но, пожалуйста, не выдумывай здесь злого умысла.
— Какой там злой умысел, — возразил Лоренс, — простой случай причины и следствия, скажешь — нет? Ты трахнул ее…
— Лоренс! Как ты смеешь говорить со мной подобным образом? Немедленно извинись.
— Извиняюсь за то, что употребил непристойное слово, — произнес Лоренс, голос его был очень спокоен и холоден, — но не за действие, которое это слово описывает. Из-за тебя она забеременела, хотя была уже не молода и не вполне здорова для таких дел, и в итоге она умерла. Не могу понять, как ты способен уклоняться от признания своей вины.
Роберт молчал.
— В общем, — заключил Лоренс, — я надеюсь, что после похорон, на которых, ясно, должны соблюдаться приличия, мы с тобой больше не увидимся. У меня нет желания ни видеть тебя, ни говорить с тобою.
— Мне жаль, Лоренс, — начал Роберт, настолько оглушенный собственным внутренним протестом против сказанного, что едва мог вообще что-то чувствовать, — но нам все же придется встречаться. У нас один дом, одна семья.
— У нас не одна семья, — подчеркнул Лоренс, — Джейми — мой брат, и мы оба — сыновья нашей матери и нашего отца. А Мод не имеет ко мне никакого отношения.
— Разумеется, имеет. Она твоя единоутробная сестра.
— Тогда сформулируем это иначе. У меня нет желания видеть и ее тоже. Так что я был бы вам признателен, если бы вы покинули мой дом по возможности скорее и забрали ее с собой.
— Лоренс, мне кажется, что твое горе в каком-то смысле свело тебя с ума, — пояснил Роберт. — Это не твой дом, это… в общем, это фамильный дом.
— Он принадлежал моим родителям. Теперь он мой.
— Боюсь, что это не так. На самом деле он мой. И… — Роберт пытался оставаться вежливым и разумным, — и, конечно, ты тоже будешь в нем жить.
— А вы в этом уверены? — ехидно спросил Лоренс, и голос его стал странным, а взгляд — хитрым. — В завещании моего отца особо отмечено, что этот дом переходит ко мне. После смерти моей матери. Это фамильный дом Эллиоттов, построенный еще моим дедом.
— Я в курсе. И разумеется, когда я сам… отойду в мир иной, дом станет твоим. А сейчас, повторяю, этот дом принадлежит семье. А я в настоящий момент являюсь ее главой.
— Главой моей семьи вы не являетесь, — процедил сквозь зубы Лоренс, — и, думаю, для вас станет очевидно, что этот дом мой.
— И ты собираешься жить в нем один, сам по себе? Я правильно понимаю? — спросил Роберт.
— Да, правильно.
— А твой брат?
— Он тоже будет жить здесь. Мы с ним одно целое. Так хотел наш отец.
— Ну, это довольно нелепо. Джейми всего тринадцать лет. Ты станешь совершеннолетним лишь через три года. Так что и речи не может быть о том, чтобы вы жили здесь сами по себе.
— Мы наймем слуг. Они о нас позаботятся.
— Лоренс, это глупый разговор, — оборвал его Роберт, — дом мой. И вопрос о том, чтобы я уехал отсюда, не обсуждается.
— Полагаю, — сказал Лоренс, — вам следует побеседовать с юристами.
— А тебе надо идти на войну, если она будет? Ты пойдешь сражаться? — спросил Джайлз.
— Не знаю, — ответил Оливер, который уже не раз за последние месяцы возвращался мыслью к такой вероятности. — Наверное, да, надо. Но все мы должны молиться, чтобы этого не случилось.
— Надежды мало, — заявила ММ. — Я имею в виду — на то, что войны не будет. Можно лишь молиться, если верить, что это поможет.
Она пришла поужинать с семьей Оливера и заодно обсудить, когда они собираются повидаться с Робертом, если собираются. Маргарет и Роберт были очень близки: они родились с разницей в один год и выросли, практически не разлучаясь. Оливер, родившийся позже и уже от мачехи, так и не смог полностью преодолеть этот барьер, хотя старшие брат и сестра его очень любили.