— Не знаю, мама. Не думаю. — Сообщения о наступлении на Нев-Шапель и огромных потерях, которыми оно сопровождалось, до смерти напугали ее — в первую очередь потому, что она пребывала в полном неведении, был там Оливер или нет. Это сильно усугубляло ситуацию.
Письма его были решительными и бодрыми, но в них сквозил страх: «Мы целыми днями находимся под воздушным обстрелом, шум просто кошмарный и продолжает звучать в голове по ночам. Моя главная проблема — недосып. Вчера мы брали высоту, получив приказ поддержать другую дивизию. День чудесный, солнце светит, небо голубое, и я поддался вспышке счастья и погрузился в мысли о тебе, когда на нас вдруг обрушился шквал артиллерийского огня замаскированных орудий и снайперов. В сторону грезы. Мы потеряли довольно много бойцов и уже начали прорываться к цели, когда обстрел возобновился — он продолжался всю ночь. Но не тревожься обо мне, дорогая, у меня — ни царапины».
Селия плохо спала, в беспокойных снах она постоянно видела Оливера — искалеченного, мертвого, умирающего или, может быть, отравленного и ослепленного ядовитыми газами. Только работа в издательстве помогала ей сохранять здравый рассудок. Селия трудилась лихорадочно, подолгу, помногу, выполняя работу не только за себя, но и за Оливера, Ричарда Дугласа и Джеймса Шарпа, художественного директора. Эта работа особенно нравилась ей: Селия обладала художественным вкусом, и некоторые обложки, сделанные по ее указанию, были интереснее и ярче, чем все, что «Литтонс» выпускало прежде. Она заменила Джеймса и его помощника двумя умными молодыми женщинами, втроем они работали очень продуктивно. Старшая из двух, Джилл Томас, была большой любительницей модных дамских журналов, она разработала в этом стиле образцы обложек для серии женской беллетристики, и книги с такими обложками расходились, как горячие пирожки.
ММ по-прежнему напряженно работала, курируя все, начиная с бюджета и заканчивая погрузкой и отправкой книг, следила за всем — от поставок до контроля складских запасов. Мысль о том, что на какое-то время ей придется оставить дела, причем уже в недалеком будущем, пугала Селию. Она не представляла, кто может заменить ММ. Правда, та наняла и обучила отличную помощницу, с которой в строжайшей секретности были оговорены условия ее найма, но новенькая ни в коей мере не была заменой ММ.
Это заставило Селию кое о чем вспомнить.
— Скажи, «голубятня» сейчас занята? — взглянула она на мать.
«Голубятней» называли небольшое изящное строение, которое лорд Бекенхем часто использовал для своих любовных утех. Домик был круглым, с покатой крышей, увенчанной стеклянной ротондой, и находился примерно в пятидесяти ярдах от террасы, рядом с садом и близ боковой двери главного дома, что позволяло незаметно входить и выходить из него. Внутри домика была маленькая, отделанная деревом гостиная, над которой располагалась спальня. Кухня не предусматривалась, но имелась ванная, снабженная простым, но крайне эффективным водопроводом. Ванная сообщалась со спальней. И, что самое замечательное, рядом был разбит крошечный, обнесенный стеной сад, благодаря чему место получалось совершенно изолированным.
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Я думаю, она понадобится ММ.
— ММ? С какой стати?
— Пожить там некоторое время со своим младенцем, — набрав побольше воздуха, объяснила Селия.
Леди Бекенхем взглянула на нее довольно спокойно. Она гордилась тем, что никогда не выказывает удивления, и считала, что подобное поведение должно быть в порядке вещей.
— Понятно, — вот все, что она сказала. — Что ж, пожалуйста, сообщи ММ, что в любое время «голубятня» к ее услугам.
— Спасибо, — обрадовалась Селия, — скажу.
— Как ты, мам? Без папы?
— Хорошо, дорогая. Нормально. Голова еще побаливает, но жаловаться не на что. Билли очень помогает, он сейчас глава семьи, как велел отец. Единственная проблема — деньги. Нам их вечно не хватает. Я подумываю о том, чтобы найти работу. На фабрике или еще где. Работы сейчас много. Не как вначале, когда все фирмы закрывались.
— Я знаю, тетя Селия мне говорила. Сказала, что закрылось почти сорок четыре процента фирм. Отчасти потому, что мы больше не торгуем с Германией.
— И все-то ты знаешь, — заметила Сильвия. — Ты такой умной становишься, Барти.
— А где Билли? — не обращая внимания на слова матери, спросила девочка.
— В очереди стоит.
— В очереди?
— Да. За едой. Очереди такие длиннющие, целый час стоишь за кусочком мяса. Я их отправляю стоять вместо меня. Теперь все так делают. А Фрэнк еще маленький, ему легко пробраться поближе к началу, так что никто и не заметит.
— Мы, наверное, скоро уедем, — вдруг тихо сказала Барти.
— Уедете? Куда ж это?
— В деревню. К матери тети Селии.
— Это зачем же?
— Потому что здесь могут начать бомбить, говорит тетя Селия.
— Да, я тоже слыхала насчет этого, — призналась Сильвия. — Где-то уже ведь бомбят, правда, не в Лондоне.
— Да. В Ньюкасле. Доки.
— Что ж, поезжай, мне одной заботой меньше, — со вздохом сказала Сильвия.
— Мам, я не хочу ехать. Я тогда не смогу видеться с вами.
— Нужно ехать, Барти. Здесь оставаться нельзя.
— Почему? Я уже большая, могу помогать тебе, я хочу опять жить дома, мам, со всеми вами, пожалуйста, мам, я прошу…
— Нет, Барти. Перестань говорить глупости. Тебе повезло, что можно куда-то уехать вот так, не зная никаких забот. Многие хотели бы оказаться на твоем месте или отправиться вместе с тобой.
— Может быть, они тоже поедут, — взглянула на нее Барти.
— Нет, Селия, прости уж. Я рада принять твоих детей и Барти, конечно. У нее очень милые манеры, но скоро мне предстоит заниматься делами клиники, и я не могу заселять дом посторонними людьми.
— Но, мама, разве ты не понимаешь, что я в трудном положении? Я пекусь о Барти, а между тем ее братья и сестры остаются в опасности в Лондоне.
Графиня взглянула на дочь и после долгой паузы сухо произнесла:
— Селия, как раз это и следовало учесть, когда ты принимала решение взять в свою семью чужого ребенка. Полагаю, теперь уже поздно, и тебе придется расхлебывать дурные последствия.
Селия какое-то время молчала.
— Боюсь, ты права, — наконец со вздохом произнесла она. — Я… пойду-ка проведаю ММ.
ММ с удивительной легкостью согласилась на предложение Селии перебраться в Эшингем.
— Тебе нельзя здесь оставаться, ММ, никто пока не догадывается. Я точно знаю, в основном потому… — Она замолчала.
— Понимаю, — сказала ММ с кривой улыбкой, — потому что никому в голову не приходит, что старая дева может забеременеть.
Как она мужественно ведет себя, подумала Селия: не жалуется, не плачет о своем Джаго, молча принимает удар судьбы. ММ недавно пришло письмо от его командира: тот писал, что Джаго погиб смертью героя во время ночной вылазки и, что показалось Селии важнее всего, он умер мгновенно от немецкой пули, даже не почувствовав этого.
— Пусть это служит тебе утешением, ММ. Представь, если бы он медленно умирал от ран в госпитале или еще как.
ММ была более скептична.
— Удивляюсь тебе, Селия. Ты что, в это веришь? Ты когда-нибудь слышала о том, что солдат погибает не сразу, не как герой, а умирает мучительной смертью, корчась от боли? Может, Джаго и погиб мгновенно. Я очень надеюсь на это, но не обольщаюсь. Все могло быть совершенно иначе.
— Вот что, — решила Селия, — давай-ка подумаем лучше о тебе. Гораздо более полезное занятие. Мне кажется, тебе нужно скорее переехать в Эшингем, где ты будешь в полном уединении. Мама, естественно, тебя не потревожит: ей хватает забот по подготовке дома под госпиталь — ясное дело, очень аристократический, — и ты сможешь рожать либо там, либо в ближайшем родильном доме. А потом решишь, что делать дальше.
— Я уже решила, — заявила ММ. Лицо ее стало жестким, застывшим. — Я отдам ребенка приемным родителям. Я его не хочу.
— Приемным родителям! Да как же так можно!
— А почему нет?
— Да потому… потому что нельзя! Это твое дитя, твое и Джаго. Ты не можешь отказаться от него.
— Могу. Джаго его не хотел, и я не хочу.
— Откуда ты знаешь? — спросила Селия.
— Он бы написал и сообщил мне, если бы хотел. Обязательно написал бы. Ясно, что он пришел в ужас и не знал, что сказать. К тому же с какой-нибудь хорошей женщиной ребенку будет гораздо лучше: она станет заботиться о нем, ухаживать за ним, у него будет хороший дом. — Это прозвучало так, словно ММ говорила о щенке или котенке, а не о собственном ребенке.
— ММ, сейчас ты не вправе принимать такое решение. Поверь, у тебя будут совсем иные ощущения, когда ты родишь.
— Иных ощущений у меня не будет, — отрезала та.
Так и случилось. Персонал родильного дома был потрясен бесчеловечностью ММ. Все восхищались ее стойкостью во время родов, которые были долгими и тяжелыми, но когда ей предложили взять сына на руки, она решительно отказалась.
— Нет, благодарю. Мне это неинтересно, — сказала она, отвернулась и заснула впервые за три дня.
— Шок, — объяснила старшая сестра, — ей пришлось трудно. Завтра все будет хорошо.
Но на следующий день случилось то же самое.
— Я действительно не хочу его, — повторила ММ, — постарайтесь понять. А теперь оставьте меня в покое.
Младшая сестра покормила младенца, перепеленала, пригрела, искренне жалея его. Ребенок был очень красив, с густыми темными волосиками и огромными, почти синими глазами, которые впоследствии, несомненно, обещали стать карими. И у него был такой милый нрав, он каждый раз так хорошо брал соску и, поев, тут же засыпал.
Немного погодя сестра вновь понесла его к ММ.
— Миссис Литтон…
— Я убедительно просила бы вас прекратить эту утомительную комедию. Я не миссис Литтон, и вы это прекрасно знаете, — зло сказала ММ. — Я не замужем и желаю, чтобы мое положение уважали и обращались ко мне как к мисс Литтон. Так что там у вас?
— Я просто хотела поинтересоваться… то есть… миссис… мисс Литтон… вы уверены в том, что не хотите подержать ребенка? Он такой красивый.