— Не то чтобы я всю жизнь мечтала за него выйти, — говорит Элоиз. — Какой-то он уж очень нелицеприятный.
— С лица воду не пить, — говорит Адриан. — Твое дело — свидетельство о браке черным по белому иметь.
— Ваше преподобие, — говорит Листер. — Памятен ли вам тот вечер в прошлом июне, когда Клопштоки уехали и он, на чердаке, вырвался на волю? Помните, мы еще вас вызвали, чтобы вы помогли его поймать и утихомирить?
— Бедный мальчик, ну конечно же, я помню, — говорит его преподобие. — Он не ведал, что творит.
— Официально он так и не был признан невменяемым, — говорит Элинор. — Барон с баронессой — ни в какую, даже слышать не желали.
— Да, правда, — говорит Листер. — И мне хотелось бы привлечь внимание его преподобия к последствиям того июньского буйства. — Листер указывает на Элоиз, а та с улыбкой оглядывает свой живот.
— О боже праведный! — вскрикивает его преподобие. — Вот уж не предполагал в нем подобных ресурсов!
— Не будем же терять время. — И Листер встает со стула. — Приготовь гостиную, Элинор. Сейчас половина шестого. Пойду отдам распоряжения сестре Бартон.
— Мне потребуется несколько дней. — Тон его преподобия непреклонен. — Нельзя же так, с бухты-барахты, сочетать людей.
— Но тут особые обстоятельства, ваше преподобие. Вы не можете отказать. Собственно, вы и не должны отказывать. Посмотрите на бедную Элоиз, в каком она положении.
В погребальном венке, для поддержания свежести опрыскиваемом в душевой при кухне, недостает центрального букетика. Элоиз у себя в комнате держит этот букетик в руках. Восхищенный Пабло стоит рядом.
— А я все свои вещи снова распаковал, — говорит он.
— Дело большое, — говорит Элоиз. — И кто просил паковать? Такие сундуки и чемоданища.
Адриан появляется в дверях с белой норкой, недавно оставленной в гардеробной Виктором Пассера.
— Точь-в-точь к случаю. — Элоиз надевает норку.
— Листер велел, чтобы ее снова в гардероб снесли, немедленно после церемонии, — говорит Адриан. — Полиция заинтересуется, а в чем он был одет. Листер именно хочет, чтобы шубка на глаза полиции попалась. Она об очень многом говорит — Листера слова.
— Спереди не сходится, — говорит Элоиз.
— Очень тебе идет, — говорит Пабло.
В дверь стучат, и входит Айрин.
— Ты что? Вправду замуж за него собралась? — спрашивает она.
— Ну. А чего такого?
— Так тебе же, значит, музыка потребуется, — говорит Айрин. — Как можно — свадьба и без музыки?
— Элинор может на рояле поиграть, — решает Адриан.
— Нет, — говорит Элоиз. — Элинор мне нравится, но у нее на пианино прекрасное туше. Терпеть не могу прекрасное туше.
— Мистер Сэмюэл играет на пианино и еще на гитаре, — говорит Пабло. — Он такой заводной, мистер Сэмюэл.
— Патефон тащите, — решает Элоиз, — так лучше. Мистер Сэмюэл будет потому что фотографии снимать, а мистер Макгир звуковую дорожку сделает. И все запишется. И надо, все чтобы совпало.
— Гроза не проходит, — отмечает Пабло, когда молния на секунду встает в оконнице. Следом ударяет гром. — Небось деревьев в парке повалило!
— Я прикажу, — говорит Элоиз, — чтобы завтра их убрали. Пошли вниз. Там ждут.
Сверху слышны возня и вой.
— Разве не так принято, чтобы жених являлся первым? — говорит Айрин.
— Ничего, если он и задержится по причине плохого своего здоровья, — говорит Пабло. — Ну, пошли.
— Клара, — говорит швейцар, — твой чай, душенька. Почти полшестого, я сегодня рано. Как-то боязно мне. Приказали не отпирать ворота до восьми часов, а потом всех впускать. «Всех абсолютно». Ты можешь что-нибудь понять? Почему вдруг все абсолютно приедут после восьми утра?
— Ах, Тео, у меня такие сны. — Она садится в постели, тянется к своей кружевной кофточке. Надевает, принимает чай из протянутой руки Тео.
— Он сказал: «Всех впускать после восьми часов, не раньше». Нет, не по мне эта работа, Клара. Придется нам переехать.
— Ой, а мне до того этот домик нравится. Я всегда такой хотела. Знаешь, а у баронессы, по-моему, сантименты с одним секретарем. По-моему, она с ним убежит.
— А чудные эти, в зеленой машине, которые все спрашивали про Виктора Пассера. — Тео говорит. — Несколько минут назад вернулись. Не дали им увидеть Виктора Пассера. И они решили убраться восвояси, а у меня приказ — не выпускать. Не отпирать ворота до восьми, а уж там все, все абсолютно могут въезжать и ходить куда угодно.
— И куда же они подевались, те, в зеленой машине?
— К дому вернулись, ждать.
— Знаешь, Тео, которая сидела рядом с водительским сиденьем, совсем на даму не похожа. Такое жесткое лицо. Как у мужчины.
— Не думай ты про это, Клара, душенька.
В гостиной делаются перестановки по случаю готовящейся свадьбы. Айрин и Элинор мечутся, отдают приказы, Пабло и Адриан двигают стулья и столы. Его преподобие с озадаченным видом бродит из угла в угол, осторожно обходя всех, лавируя между крошечными столиками, диванчиками, в рассеянном недоумении озирая миниатюрные портреты, изящный мелкий хлам.
— Я в самом деле убежден, — его преподобие вынимает из кармана свою газетную вырезку, — что барону Клопштоку следует попринимать эти пилюли.
— Ему уже не поможешь. — Адриан отступает, проверяя, точно ли пришлись один к другому сдвинутые столы. — Да, не судьба.
Кловис, войдя с расшитой скатертью в руках, аккуратно покрывает два длинных, Адрианом сдвинутых стола.
— Чем не алтарь, — говорит Кловис. Щелкает пальцами. — Большой канделябр из столовой! — кричит он. Айрин выскакивает из комнаты, Листер с налегшей на его руку Элоиз возникает в дверях прихожей в дальнем конце гостиной.
Его преподобие сует вырезку в карман. Элинор говорит:
— Мы воспользуемся Книгой общих молитв, как это принято в англиканской церкви.
Его преподобие говорит:
— Я всегда сочетаю новобрачных по евангелической вальденсской форме[9], она весьма свободна.
— Элоиз! — Элинор раскатывает последний слог. — Ты какой веры?
— Никакой, — говорит Элоиз. Отпустив руку Листера, она входит из прихожей и плюхается в удобное кресло.
— В какой вы религии воспитывались? — спрашивает его преподобие.
— Ни в какой, — говорит Элоиз.
— Но где вы родились?
— В Лионе, — говорит Элоиз. — Но это так, случайно.
— Стало быть, в евангелической, — заключает его преподобие.
— Раз в этом доме — значит, будет Книга общих молитв, — говорит Элинор. — Вы что хотите? Чтобы она внебрачного ребенка родила? Мы не имеем возможности спорить тут всю ночь, ваше преподобие. Отец дал согласие, но он может передумать.
— Но позвольте же мне глянуть в эту английскую книгу, — говорит его преподобие. — В подобных случаях я имею право допускать некоторые исключения. Возможно, я упрощу английскую форму. Я по-английски, знаете ли, не очень хорошо читаю.
Элинор указывает на тощую книгу в кожаном переплете, в готовности лежащую среди фарфоровых безделок.
— Вот, — говорит она. — И упрощать тут ничего нельзя, это исключено.
Листер проходит в комнату, останавливается, поправляет в вазе цветы, чтобы выглядели поизысканней. Он говорит:
— Элинор, жених, я полагаю, принадлежит к англиканской церкви.
— Нет, они католики.
— Но он же ходил в английскую школу, в Винчестере.
— Нет, никогда он в школу не ходил. Не мог.
— Ходил неделю.
— Этого недостаточно.
— Элинор, — говорит Листер. — Разные мелкие отступления мы вполне сможем впоследствии уладить.
— И правильно, — говорит Элоиз. — Норка-то тяжелая.
Айрин вносит большой канделябр узорного кованого серебра со вставленными в гнезда длинными белыми свечами. Помещает его на накрытый стол.
— Свечи пока не зажигаем. — Элинор воздевает взгляд к потолку: сверху слышны возня и вой. — Бог знает, что может случиться. Пожара нам не хватало.
— Ему сделан укол, — говорит Листер.
— Не подействовал пока, — объясняет Элоиз.
— Вернемся в маленькую комнатку, — говорит ей Листер. — Невесте полагается войти потом, потом она и войдет.
Возня наверху продолжается, сопровождаясь упорным стуком.
— Это ветер? Или это он? — спрашивает Элинор. — Или это ставни?
— И то и другое может быть, — важно вслушавшись, решает Пабло.
— Пойду-ка помогу. — И дюжий Адриан бросается вон из гостиной и вверх по лестнице.
Снова Элоиз стоит с Листером в дверях между прихожей и гостиной, откуда он отдает последние указания.
— Севрские вазы отодвинуть — убрать от греха подальше. Айрин, зачем такая короткая юбка, ты на церемонии.
Элоиз говорит:
— Айрин любит ноги показывать. А чего такого?
— Ей больше нечего показывать, — замечает Кловис.
— Идет! — шепчет Айрин.
Ветер свистит над домом, гремят отставшие ставни, снова собирается гроза. По лестнице тяжко спускаются шаги, и сопровождающие их звуки по мере приближения все более напоминают рев трубящей сбор трубы.
Мистер Сэмюэл входит с фотоаппаратом. Следом входит мистер Макгир с магнитофоном, ставит его под углом к комнате, выключает лампу, высвободив розетку, включает свой аппарат. Пробует его, потом придвигает стул и, сложив руки, ждет.
Шаги и трубный рев все ниже низвергаются по лестнице, и Пабло ставит на патефон пластинку с довольным видом, хотя и без улыбки. Это новая обработка «Зеленых рукавов»[10], быстрый темп которой с первых тактов сулит нечто головокружительное, буйное.
— Не так громко, — просит его преподобие, но просьба не услышана в дверях прихожей, где Пабло поместил свой патефон рядом с Листером и Элоиз.
— Потише, — велит Листер.
Пабло приглушает звук.
— Мне это представляется не вполне уместным, но приходится мириться, — говорит его преподобие, а тем временем в гостиную входят Адриан и сестра Бартон, вместе ведя того, кто с чердака. Сразу видно, что пациент трубит и воет, выражая радость, а отнюдь не боль, ибо улыбка не сходит с его лица, большие глаза сияют от восторга.