Далее Листер заказывает разговор с резиденцией графа Рудольфа Клопштока в Рио-де-Жанейро и сообщает остальным:
— На Бразилию задержка, да они и отстают на пять часов. Мы заполучим графа где-то между четырьмя и пятью дня по их времени. Но, в соответствии с природой человеческой, после телефонной связи новость распространится с достаточной быстротой.
— Брат должен знать, — заявляет Элинор.
— Про что — знать? — осведомляется Листер.
— Про брата.
— В настоящий момент, — чеканит Листер, — мы сами знаем только то, что дверь библиотеки заперта и барон, баронесса и их юный друг не отвечают ни на какие оклики и стуки. Мы с полным основанием встревожены, и это всё. Уже прибыли детективы. Группируйтесь в соответствии со своей встревоженностью.
Он открывает парадную дверь на вой сирен сквозь бурю. Две полицейские машины тормозят у подъезда, за ними «Скорая помощь». Полицейский инспектор, полицейский детектив, двое в штатском, трое в полицейской форме, полицейский фотограф входят в холл. Команда «Скорой помощи» высаживается и тоже спешит укрыться от дождя.
— Вот эта дверь, инспектор. — Листер его ведет в сторону библиотеки.
Инспектор крутит ручку, трясет, колотит в дверь, прислушивается.
— Да это точно, что там кто-то есть?
— Мы опасаемся. Свет все еще горит, как с вечера горел. Барон велел их не беспокоить, — объясняет Листер. — Я уже заказал разговор с братом барона, что-то мне подсказало, что так нужно.
— Открывайте, — приказывает инспектор.
Двое дюжих полицейских взламывают дверь. Инспектор и его люди вваливаются в библиотеку. Листер следует за ними, остальные домочадцы топчутся на пороге. Шелкает фотоаппарат мистера Сэмюэла. У мистера Макгира на запястье болтается легонький диктофон. Тело баронессы распростерто на полу, возле окна. Тело Виктора Пассера скрючено у книжной полки. Труп барона лежит на круглом столе, недалеко от пальцев — пистолет.
Визжат женщины.
— Девушек уведите, — приказывает инспектор тому, кто в штатском. — На кухне их поместите, пусть поуспокоятся.
Кловис направляется к служебному крылу, инспектор же тем временем спрашивает у Листера:
— И всю ночь вы ничего не слыхали? Выстрелов? Или там криков? Стонов?
Ветер кружит над домом Клопштоков, хлопают ставни.
— Нет, инспектор, — отвечает Листер. — Ночь бурная была.
По въезду чередой ползут машины.
Доктор осмотрел тела, полиция сделала свои предварительные выводы, библиотеку осмотрели и сфотографировали. Изъяли записку барона о том, что он застрелил жену и секретаря, сейчас сам застрелится и просит никого не винить. Инспектор разрешил Листеру прочесть записку, но отказал в этом репортерам, которые сейчас толпятся в парадном холле и галдят ужасно.
Женщины выпущены из кухни, дав краткие, сбивчивые показания, и теперь присоединяются к остальным у порога библиотеки.
— Нет, я должна бросить последний взгляд, — заявляет Элинор.
Элоиз скорбно смотрит в телевизионную камеру, которая спешит ее запечатлеть. Гул репортерских голосов еще нарастает, когда, одно за другим, на носилках выносят из библиотеки прикрытые тела.
— Вернемся, — Листер поворачивается к своей компании, — к нашим баронам.
Тела кладут в машину «скорой помощи». Полиция опечатывает парадные покои, прогнав репортеров под убывающий дождь, а слуг попросив разойтись по своим помещениям.
Доктор предлагает увести дам, помочь им, сделать, может быть, укол, но те мужественно отказываются.
— Жене швейцара, — советует инспектор, — той не мешало бы помочь немножко. Эту лучше бы увести.
— Я бы и его увел, сэр, — рекомендует Листер.
Репортеры толкутся у черного хода.
— Инспектор, — говорит Листер. — Я сам с ними разберусь и быстренько их спроважу. Мы все потрясены. Если вам понадобится еще информация, мы к вашим услугам.
— Спасибо вам, да, что ж, так будет очень даже хорошо, — говорит инспектор. — Парочку своих людей я оставляю для охраны дома. В библиотеку, наверх, никого не пускать, никого.
Элоиз говорит:
— Никто наверх и не сунется, будьте уверены. Наверху мой Матисс, мой Гойя. Не шутка, понимаете.
— Прошу прощения? — недоумевает инспектор.
— Она переутомилась, — объясняет Листер и шепчет на ухо инспектору несколько слов.
— О как. — Инспектор оглядывает Элоиз.
Листер шепчет еще несколько слов, пальцем указывая на потолок.
— Ух ты! Н-да. — Инспектор поднимает взгляд. — Нам про него известно. Родственник баронессы.
— Нет, барона.
— Да ну? Дела. Несчастная семья.
Листер, понизив голос, добавляет еще одно сообщение.
— Ну-ну, раз он отец, вы все по справедливости решили, — заключает инспектор, торопясь присоединиться к своим людям в полицейской машине, которая ждет у черного хода. Пробравшись сквозь толпу, не отвечая на вопросы, он уезжает.
Очень скоро четверо преданных Листеру журналистов идут к своим машинам с портфелями под мышкой и отбывают тоже.
— Теперь насчет мелкой сволочи, — говорит Листер присным. — Элинор и Кловис часть публики берут на себя и ведут в гостиную. Мы с Элоиз проводим пресс-конференцию в буфетной. Адриан, Айрин могут провести круглый стол на кухне вместе с Пабло, олицетворяя точку зрения молодежи. Мистер Сэмюэл, мистер Макгир — вы можете курсировать.
Все располагаются соответственно его указаниям. Вспышки камер. Микрофоны перебрасываются из уст в уста, как раздаваемые оголодавшим паломникам горячие хот-доги.
Все голоса заглушает дикий вопль: это наверху приступает к завтраку молодожен.
Элинор говорит:
— Как конь — понес и мчится, без седока, неведомо куда.
Адриан говорит:
— Бегство педераста.
На что интервьюер, не расслышав из-за шума, отзывается:
— Бегство целой расы?
— Нет, — отвечает Адриан.
Листер рассказывает:
— ...и вот, значит, одно время, в юности, я был профессиональным клакером. Аплодировал самым знаменитейшим певцам в мире. Оплачивалось это прилично, но ведь и то сказать, аплодисменты требуют умения — это искусство, тут важно чувство времени...
— Чувство локтя... — говорит Элинор.
Адриан рассуждает:
— Смерть — уж такая штука, не протрезвишься, не проспишься...
Вклинивается голос Пабло:
— ...раскладывать по полочкам. Квадраты, кубы. Это развивает...
Элинор говорит:
— Как дети, играют на свадьбах и на похоронах. Я играла вам на свирели, и вы не плясали, я пела вам печальные песни, и вы не рыдали[14].
Поворотясь на стуле к вопрошателю у себя за спиной, Листер говорит:
— Он сам себе не стряпал, не утюжил собственных штанов. Так с какой же радости он стал бы сам, извините за выражение, вступать в сношения с собственной женой?
Кловис говорит:
— ...нет, не на машинке, так весь дом перебудишь, верно? То, что я называю полночным трудом литературы, творится только от руки. Это искусство. Да, о нет, спасибо, относительно публикации у меня другие планы.
Айрин говорит:
— Нет, по-моему, это его вполне устраивало, пока она не стала из себя корчить леди Чаттерли... Викторианский такой роман[15], не знаете? В общем-то, конечно, она вполне типичная была, когда дошло дело до Виктора.
Слышно, как Листер цитирует:
— «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады»[16].
Элинор говорит:
— Нет. С ее стороны из живых родственников никого.
Пабло говорит:
— Фантазии и бред на почве подавленного секса.
Кловис говорит:
— Ведут свой род от крестоносцев.
— ...как боевой конь, — говорит Листер, — из книги Иова: «При трубном звуке он издает голос: «Гу! гу!» — и издалека чует битву, громкие голоса вождей и крик...»[17]
— ...редко когда увидишь, — говорит Элинор. — Одет в комбинезон, с застежкой-молнией, вдобавок на замочке. Застежки-молнии изобрела Швейцария...
— Вот именно, — говорит Пабло. — Если дружбу закладываешь, под проценты...
Его преподобие меж тем спустился к завтраку и, потрясенный, стоит в дверях гостиной, где проводят свою многолюдную пресс-конференцию Элинор и Кловис. В руке у него вырезка.
— Ваше преподобие! — кричит, пробиваясь к нему, Элинор.
— Там, на площадке, какой-то господин возле моей комнаты. Погнал меня вниз по черному ходу. Где Сесил Клопшток? Мне надо ему это показать.
Элинор оттирают от его преподобия, вместо нее вырастают сразу пять репортеров.
— Ваше преподобие, не можете ли вы развить свои показания относительно таблеток антисекс? Случалось ли барону...?
Элинор, уже сама снова тесно окруженная, говорит:
— ...кипит, бурлит, как стиральная машина на полной мощности.
Листер, рядом, обращается к другому микрофону.
— Кровь древняя, — он говорит, — и предков трон —
Лишь мнимость, тень, не боле;
И нет доспехов, нет препон
От смерти грозной воли.
И не уйти нам от молвы,
И не сносить нам головы.
Все минет — и мечта и быль,
И меч и шлем — все рухнет в пыль.[18]
— Ой, пожалуйста, вот это, последнее, не повторите ли, сэр, — слышен голос репортера.
Кловис через тесную толпу пробивается к Листеру.
— Звонили из Бразилии. — Он говорит. — Дворецкий не хочет звать графа Клопштока к телефону. Отказывается наотрез. Мол, граф заперся в кабинете кое с кем из друзей и велел ни под каким видом не беспокоить.
— Передай этому дворецкому, что у нас печальные новости и мы, несмотря ни на что, надеемся связаться с графом, когда рассвет взойдет над Рио.
Адриан говорит:
— Когда у брата был цветочный магазин на пьяцца дель Пополо, а у сестры тут же, рядышком, газетный киоск... Да, не соскучишься, веселый уголок.