– Думаю, на сегодня хватит.
– Отлично, – сказал Антониос. – Я как раз думал, что мы можем прогуляться.
Она удивленно приподняла брови, вглядываясь в его лицо. Наверное, не могла понять, с чего это он такой дружелюбный сегодня. Еще бы – он так долго злился на нее.
– Хорошо, – ответила она.
– Тебе стоит воспользоваться солнцезащитным кремом и взять шляпу.
– А куда мы направляемся?
– В оливковые рощи.
Еще ребенком Антониос любил эти рощи, простиравшиеся до самого горизонта, любил изогнутые, узловатые ветви деревьев, пикантный аромат созревающих плодов, мягкую почву под ногами и жаркое солнце в зените над головой. А больше всего ему нравилось ходить туда с отцом, когда тот показывал ему разные виды деревьев и цветов. Во время таких прогулок он чувствовал себя важным и значимым для отца.
Но потом все изменилось.
Пройдя мимо комплекса зданий, составляющих поместье семьи Маракайос, – главную виллу, домик Леонидаса, жилье для прислуги, главный офис, – а потом приблизились к железным воротам с причудливыми завитушками и надписью «Маракайос» на английском и греческом языках. Антониос открыл створку и пропустил Линдсей вперед.
– Как вышло, что твоя семья начала заниматься производством оливкового масла? – спросила Линдсей.
– Это была инициатива отца, – ответил он, и в голосе его послышались одновременно гордость и горечь. – Он начинал с нуля, – продолжал Антониос. – Мой дед жил в Афинах и работал мусорщиком. Но у отца были другие представления насчет своего будущего – он был весьма амбициозен и еще очень любил землю. Каким-то невероятным образом ему удалось купить участок, а спустя несколько лет – расширить его. Он решил выращивать оливковые деревья и продавать масло, потому что почувствовал, что на него всегда будет спрос.
– И стал успешным.
– Да, но не сразу. Производство оливкового масла – дорогостоящий бизнес. Также важны эффективные технологии. Так что сначала отцу пришлось несладко, но в итоге он сумел купить еще земли и посадить больше деревьев.
– И ты унаследовал его дело.
– Да.
Антониос весь сжался, вспоминая прошлое. Он поклялся никому не рассказывать о том, что испытал, когда империя Маракайос зашаталась на его глазах: у хозяина поместья случился сердечный приступ, и старшего сына срочно вызвали домой. Он не расскажет и сейчас, будет защищать память отца, хотя это и достается дорогой ценой. Иногда ему кажется, что он продал свою душу, чтобы спасти отцовскую. Он тогда вернулся из Афин, где недавно начал работать по настоянию отца. Тот не хотел рассказывать сыну, как ужасно идут дела. Тогда Антониос этого не знал и считал, что отец просто его недолюбливает.
– О чем ты думаешь? – спросила жена, и он посмотрел на нее.
– Так, ничего особенного.
– Ты нахмурился.
Он пожал плечами:
– Просто думаю обо всем, что еще предстоит сделать.
– Наверное, сложно было выкроить время, чтобы отправиться в Нью-Йорк.
– Но это было необходимо.
Линдсей не ответила, и какое-то время они молча шли под палящим солнцем. Воздух был прохладным и свежим, и аромат цветов оливы доносился до них всякий раз, когда они наступали на упавший бутон.
Линдсей повернулась к нему, улыбаясь.
– Ты похож на короля, оглядывающего свои владения.
– Я, наверное, именно так себя и чувствую, – признался он. – Горжусь тем, что мой отец создал это из пустоты.
«И тем, что я смог все это сохранить, хотя все висело на волоске».
Девушка положила руку на его запястье, пальцы ее были нежными и прохладными.
– Я рада, что ты все это показал мне, Антониос. Теперь я лучше понимаю тебя.
Он посмотрел в ее прекрасные серые глаза, такие ясные и большие, не переставая думать о руке, лежащей на его запястье.
– А ты хочешь понимать меня? – тихо спросил он.
Она закрыла глаза и убрала руку, отчего сразу стало как-то пусто.
– Я… – начала она, призадумалась, а затем покачала головой, грустно улыбаясь. – Наверное, сейчас уже это не имеет смысла, да? Но я все равно рада.
Антониос лишь кивнул.
Между ними все кончено.
– Нам пора возвращаться, – сказал он вслух. – Мама ждет нас к обеду.
Покосившись на девушку, он добавил:
– Только нас вдвоем. Хорошо?
– Прекрасно, – заверила его Линдсей. – У меня не возникает проблем в небольших компаниях. А еще мне нравится твоя мама, Антониос. Я люблю быть в ее компании. – Внезапно воодушевление на ее лице померкло, и она повернулась к нему. – Мне очень жаль, что она больна.
Мужчина кивнул, чувствуя, как камень на сердце давит еще сильнее.
– Мне тоже.
– Прости… прости меня за то, что я не была рядом, когда ей поставили этот диагноз. – Линдсей прикусила губу. – Я должна была.
Он не сумел найти нужных слов: вихрь чувств закрутил его, и было трудно разобрать, чего в нем было больше: там были благодарность за ее сострадание, надежда и горечь. Да, он бы хотел, чтобы жена была в тот момент рядом. И мечтал, чтобы она хотела быть с ним и чувствовала себя счастливой. Но вслух он опять сказал другое:
– Сейчас ты рядом, и это единственное, что имеет значение.
Они пошли назад, к дому.
– Когда ты скажешь родным, что мы разводимся? – спросила Линдсей.
Антониос напрягся.
– Когда придет время. Ты торопишься?
– Нет, но неужели ты собираешься обманывать их до конца жизни твоей мамы?
– Это не так уж и долго, – горько сказал он. – Врачи дают ей несколько месяцев, а может, и недель. У нее рак в тяжелой стадии, и она не хочет операции.
– Хочешь, я могу ей сказать, – тихо предложила Линдсей. – Это моя ответственность.
– Нет, – произнес он поспешно, и возглас получился слишком громким и тяжелым. – Это только причинит ей боль. Почему нельзя позволить ей умереть спокойно, зная, что мы счастливы?
Она прикусила губу.
– Не люблю лгать.
– Я тоже не люблю.
Но, подумал про себя Антониос, лгать ему приходится уже слишком давно – ложь во спасение, как и та, которую он хочет сказать матери о своем браке.
– Для нее так будет лучше, Линдсей, – тихо произнес он. – Зачем огорчать ее, когда ей так недолго осталось?
Она посмотрела на него глазами полными боли и медленно кивнула.
– Хорошо. Но у тебя есть сестры и брат, и похоже, они уже что-то заподозрили.
– Все потом, – хрипло сказал он. – Я скажу им после смерти мамы.
Боль снова исказила лицо девушки, и она потянулась к руке мужа и пожала ее, в глазах ее явственно читалось сочувствие.
– Мне жаль, Антониос. Я отношусь к Дафне, как к родной матери.
– Мы оба будем по ней скучать, – согласился он.
Антониосу не хотелось отпускать ее руку и снова становиться вежливым, осторожным и дружелюбным. Может, сейчас они могли бы построить что-то заново?
Линдсей последовала за мужем, втайне не желая оставлять позади это удивительное чувство близости между ними, возникшее в оливковой роще. Ей нравилось разговаривать с Антониосом, поддразнивать его и делиться чем-то важным, узнавать его заново. За эти несколько дней в их отношениях произошло гораздо больше событий, чем за три месяца брака. Та неделя в Нью-Йорке тоже была временем открытий, но, скорее, открытий чувственных, нежели духовных. А три месяца в Греции они жили как чужие друг другу люди – пока не доходило до постели. Но сегодня – сегодня они разговаривали, как друзья.
До виллы они дошли молча, и Линдсей направилась в спальню, чтобы переодеться. Надев вместо сарафана льняные брюки и топ без рукавов, она немного поправила макияж и прическу.
Когда она вышла, Антониос сидел в гостиной. Он тут же пристально посмотрел на нее.
– Ты прекрасно выглядишь, – искренне признался он.
Линдсей зарделась, не зная почему. Он ведь и раньше осыпал ее комплиментами… Но все они воспринимались иначе, и Линдсей знала, в чем дело. Сейчас муж впервые понял ее… и по-прежнему находил привлекательной.
Внезапно она поняла, почему не рассказывала о своей проблеме: Антониос был прав, она и впрямь боялась и стыдилась своего недуга, полагая, что муж отвергнет ее или даже бросит.
– Линдсей? – послышался голос мужа, подошедшего к ней и взявшего ее за локоть. – Ты в порядке?
– Да.
– Ты побледнела.
Она покачала головой:
– Я просто только что поняла, как несправедлива была к тебе, Антониос, когда не говорила всей правды. Убедила себя в том, что сделала все, что могла, но ничего подобного – я просто не хотела, чтобы ты знал.
– Да уж, создала ты себе ад, – кивнул он с улыбкой. – Похоже, наш брак был обречен с самого начала.
– Да, наверное.
При этих словах Линдсей едва не расплакалась. Желая скрыть свои чувства, она отвернулась от своего собеседника и сделала вид, что одергивает топ, а потом поспешно произнесла:
– Нам пора. Твоя мама ждет.
Они направились к главной вилле, где ждала Дафна. Там, в одной из маленьких столовых, перед огромным створчатым окном, выходящим в садик с травами, уже был накрыт обед на троих. Линдсей никогда не видела этой комнаты раньше. Здесь было уютно и мило, и она расслабилась в обществе Дафны.
– Как тебе сейчас в Греции? – спросила ее свекровь, взяв руку девушки в свои тоненькие, высохшие пальчики. – Тяжело?
Линдсей кивнула: ох, не хотелось ей лгать, но одновременно с этим вспоминались слова мужа о том, что так будет лучше.
– Не очень тяжело, – сказала она.
– И я надеюсь, что ты ее бережешь, – повернулась женщина к своему старшему сыну, строго взглянув на него. – Антониос так много работает, – извиняющимся тоном продолжила она, обращаясь снова к Линдсей. – В отца пошел.
Видно было, как мужчина напрягся – интересно, почему. Линдсей бросила на мужа любопытный взгляд, но по его лицу невозможно было что-либо сказать. Он невозмутимо отодвинул стул для матери.
Дафна села, улыбаясь сыну.
– Эвангелос постоянно работал. Я приходила к нему в офис и садилась на стол.
Линдсей рассмеялась, а Антониос изумленно приподнял брови.