Услышав голос жены, он повернулся и увидел Линдсей, стоявшую на пороге, – удивительно красивую, но явно смущенную. На ней было серебристое облегающее платье, расшитое блестками, волосы свободными волнами ниспадали на плечи.
– Ты точно лучик лунного света, – произнес Антониос, подходя к ней и беря ее руки в свои. – Снежная королева.
Линдсей слабо улыбнулась, и он понял, что она вспомнила то прозвище, что он ей дал еще в Нью-Йорке. Его Снежная королева.
– Еде мы будем ужинать? – спросила она, оглядывая пустую виллу, залитую полумраком.
– В одном тихом местечке. Я уже позаботился обо всем. У тебя есть накидка?
Она показала тонкую невесомую шаль, подходящую под платье и тоже сияющую блестками. Антониос взял ее за руку, и они пошли.
Ночь была темной, и в небе сияли звезды – россыпь бриллиантов на черном бархате. Воздух был холодным и свежим. Линдсей с наслаждением вздохнула.
– Я обожаю этот аромат, – произнесла она. – Воздух такой чистый и свежий, пахнет сосной.
– Это с гор, – ответил Антониос. – Жители горных деревень раньше собирали сосновую смолу.
– Зачем?
– Ее можно есть, хотя я бы не сказал, что это самое изысканное блюдо. Вообще, ее всегда использовали для производства клея и других химикатов.
Линдсей, улыбаясь, посмотрела на своего спутника.
– А ты сам никогда не хотел заняться смолой?
– Я не думаю, что она так уж высоко ценится сейчас, когда можно найти любые высококачественные химикаты.
– Ты всегда хотел продолжать семейный бизнес?
– Вообще, меня никто, включая меня самого, не спрашивал, чего я хочу.
– То есть твой отец ожидал от тебя именно этого?
– Ну да, он же построил империю оливкового масла и хотел передать ее сыновьям по наследству.
Ну вот, опять начинаются разговоры, из которых, Антониос знал по опыту, не выйти не солгав.
– И ты всегда работал в «Маракайос энтерпрайзес»?
– В молодости я немного поработал на компанию по управлению инвестициями в Афинах. Отец хотел, чтобы я получил такой опыт.
– И тебе нравилось работать в той компании?
– Да, – ответил Антониос, с удивлением слыша себя как бы со стороны.
Он никогда раньше не задумывался о том, нравится ли ему работа в Афинах, – лишь через всю жизнь пронес боль, которую испытал, когда отец отослал его подальше от семейного бизнеса. Но на самом деле управление инвестициями было ему интересно – анализ, риск, чувство свободы.
– А как было у тебя? – спросил он. – Твой отец был математиком, ты преподавала в том же университете, что и он. Ты когда-нибудь задумывалась о том, что могла бы найти работу в другой сфере?
– Нет, – призналась Линдсей. – Математика всегда была моей страстью, кроме того, перемены мне всегда давались тяжело.
Она сглотнула и отвела взгляд.
– Вот мы и пришли, – заметил Антониос, беря жену под локоть.
Они вошли в раскинувшиеся на многие мили сады поместья, обнесенные массивной стеной. В молчании прошли по нескольким извилистым тропкам, и лишь хруст гравия нарушал тишину, и, наконец, пришли к маленькому уютному садику, окруженному каменными стенами, увитыми бугенвиллеей. В центре журчал фонтан, и вода поблескивала в лунном свете.
Линдсей встала как вкопанная, увидев накрытый на двоих столик и свечи, свет которых причудливо отражался в серебристых крышках, накрывающих блюда. В ведерке со льдом ожидала своего часа бутылка шампанского, и звучала тихая музыка: концерт для скрипки и виолончели.
– Концерт Брамса в ля-миноре, – тихо произнесла она.
На лице ее появилось мечтательное выражение, и Антониос знал, что она снова вспомнила Нью-Йорк, где они слышали этот концерт в филармонии в Карнеги-холле. Тогда Линдсей сказала, что это ее любимая музыка и объяснила: «Аккорды ля-ми-фа – это своего рода анаграмма, если их переставить, получится комбинация букв, которую можно расшифровать как «Свободный, но одинокий»[2].
Теперь он понимал значение этих слов для Линдсей. Да и для него они тоже как нельзя лучше подходили – ведь, чтобы спасти свое предприятие от разорения, ему пришлось скрывать правду от всех, и он нес эту ношу до тех пор, пока не встретил ее. Тогда душа его отказалась ему повиноваться.
Он завоюет ее снова, и они будут счастливы, непременно.
– С твоей стороны это очень мило, Антониос, – тихо произнесла девушка. – И очень романтично.
– Я добивался именно такого эффекта, – ответил он, отодвигая стул для нее.
Она села, зашуршав платьем, и он расстелил салфетку на ее коленях, а затем опустился на стул напротив.
– Это так прекрасно, Антониос, – повторила она. – Прекрасно, но почему…
– Почему я это делаю? – закончил он фразу за нее.
Она прикусила губу.
– Да.
– Потому что я хочу этого, – просто ответил он.
Глубоко вздохнув и чувствуя, как сердце бьется где-то в горле от волнения, он произнес, глядя ей в глаза:
– Потому что я все еще люблю тебя, Линдсей, и хочу, чтобы ты осталась в Греции.
Ее лицо оставалось бесстрастным, и это его несколько напугало. Выдавив из себя улыбку, он закончил свою мысль:
– Я хочу сохранить наш брак.
Глава 8
Линдсей с изумлением смотрела на Антониоса – его взгляд поразил ее своей искренностью, и слова его эхом отдавались в ее голове: «Я хочу, чтобы ты осталась в Греции, хочу сохранить наш брак». Я хочу. Снова он говорил в первом лице, забывая о том, что она может хотеть чего-то иного. О том, что пришлось ей пережить, живя в Греции.
Глубоко вздохнув, Линдсей с сожалением отметила, что он совсем не изменился.
– Ты молчишь? – спросил Антониос с нервным смешком. – Скажи же что-нибудь, Линдсей.
– Я не знаю, что сказать.
– Тогда скажи, что ты тоже этого хочешь, – посоветовал муж.
Антониос шутил, но в его голосе слышалось нарастающее напряжение, что символизировало раздражение или нетерпение.
– О, Антониос, – наконец ответила она, качая головой и видя, как губы его недовольно сжимаются. – Не все так просто.
– А я думаю, что просто. Я люблю тебя. А ты – любишь меня?
Он приподнял подбородок, точно делая вызов. Линдсей с несчастным видом подняла на него глаза.
– Я люблю тебя, Антониос. Но этого недостаточно.
– Ну конечно, достаточно, – с триумфом в голосе произнес он, и Линдсей закрыла глаза.
Слова Дафны отчетливо всплыли в ее памяти: «Любить и быть любимым – это все, что нужно каждому из нас».
Если бы это было правдой!
– Я знаю, о чем ты думаешь, – произнес Антониос, и Линдсей открыла глаза от удивления.
– Да? – спросила она недоверчиво.
– Ты думаешь о своем заболевании.
Она замерла.
– Ну, отчасти, – осторожно сказала она.
– Я об этом думал, – продолжал он, наклонившись вперед, словно забыв о нетронутой еде. – Мы можем пойти на взаимные уступки, Линдсей.
– Уступки, – повторила она, морщась.
Она ненавидела это слово.
– Попробуем приспособиться, – поправил себя поспешно Антониос. – Ограничим твои появления на публике. Будем жить отдельно от всех, в собственной вилле. Даже можно сократить количество всяких званых вечеров, и со временем, я надеюсь, ты…
– Прекрати, Антониос, – оборвала она его. – Хватит.
Он откинулся на спинку, недоуменно глядя на нее, и во взгляде его проскальзывало раздражение.
– Я думал, тебе по душе будет мое предложение.
– Об уступках?
– Ты просто придираешься к словам.
– Нет, неправда. – Линдсей отрицательно покачала головой, тоже откидываясь на спинку. – Я не хочу, чтобы ты делал мне уступки, Антониос. Не хочу, чтобы ты просто терпел меня.
– Но это не так, – перебил он ее резко. – Я же сказал, что люблю тебя. Я хочу спасти наш брак, Линдсей, и пытаюсь идти тебе навстречу.
– Я знаю, – ответила Линдсей. – Но этого недостаточно, Антониос. Я лишь сделаю тебя несчастным, потому что тебе нужная другая женщина.
– А может, позволишь мне самому решать, что мне нужно?
– Ты и впрямь хочешь иметь жену, прячущуюся ото всех и не желающую быть с тобой рядом?
– Со временем… – снова начал он, и она отчаянно закачала головой:
– Я не хочу, чтобы ты меня переделывал, Антониос.
– Но ты же сама сказала, что много работала над собой, чтобы контролировать свое состояние. Я просто хочу помочь тебе в этом.
Линдсей закрыла глаза.
– Ты будешь во мне разочарован, потому что я никогда не буду соответствовать твоим ожиданиям.
– Позволь мне решать самому.
– Нет, не позволю. Я не хочу, чтобы потом ты оставил меня ни с чем, решив, что с тебя довольно.
– Я так не сделаю! – выкрикнул он. – Я никогда не разорву наш брак.
– Ты имеешь в виду меня? – не удержалась Линдсей от ехидного замечания.
– Нет, я говорю о твоей матери, – поправил ее Антониос. – Потому, что ее жизнь оказалась не такой, как она себе представляла. Тебя, Линдсей, наш брак тоже разочаровал?
Кровь отхлынула от ее лица, и в голове внезапно не осталось ни одной четкой мысли.
– Не могу поверить, что ты это сказал, – прошептала она.
– Черт возьми, я стараюсь бороться за наш брак, найти компромисс. Что в этом плохого?
– То, что твой компромисс построен на утверждении, что я останусь в Греции и буду стараться стать тебе хорошей женой, – вырвалось у нее. – А ты даже не спрашивал меня, хочу ли я этого.
– У меня традиционные представления о браке, – сдержанно ответил Антониос. – Конечно, я хочу, чтобы моя жена была рядом со мной. А ты мне говорила, что хочешь поехать в Грецию, что в Нью-Йорке тебя больше ничего не держит.
– А еще я тебе говорила, – напомнила Линдсей, – что я была в тот момент очень одинока. Но правда в том, Антониос, что там у меня была своя жизнь. Да, может, незаметная: немного друзей, неброская работа. Но мне все это нравилось, и я не хочу все это бросать, чтобы стать подобием женщины, которая тебе нужна.
Они неотрывно смотрели друг на друга. Внезапно Антониос отбросил салфетку.