– Сейчас мы уже немолоды, наш сын вырос, и нам нечего стесняться друг друга, – сказал Виталий Андреевич. – Скажи честно, Эля, ты хоть раз посмотрела на меня не как на отца семейства, а как на любовника? Как на желанного мужчину? Ты хоть раз поцеловала меня на людях? Наши интимные отношения были больше похожи на нудную обязанность, чем на любовь, неудержимую страсть!
– Откуда ты набрался таких слов? – возмутилась Эля. – Им тебя научили вульгарные, развратные женщины! Твои секретутки! Думаешь, я не знаю, чем вы занимаетесь там в обеденный перерыв или после ваших банкетов и презентаций?! Конечно, пока жена сидит дома, готовит, стирает и воспитывает детей, вы можете себе позволить тискаться по углам и лазить под юбки сопливых девчонок. Это гораздо интереснее! Супружеская постель – обязанность, зато продажные и доступные ласки – это удовольствие, верх совершенства!
Ярость затопила Князева, стремительно и бурно, и так же стремительно отхлынула.
– Боже мой, Эля! Только сейчас ты высказала то, что всю жизнь обо мне думала! Позволь заметить, что я ни разу не захотел ни свою секретаршу, ни других женщин, которые добивались моей благосклонности. Как ни смешно, я был тебе верен, несмотря на те бедные, едва теплые ласки, которые ты соблаговоляла мне предоставить в такой священной для тебя супружеской постели. Представь себе, это правда!
– Похоже, ты решил исправить положение, – с чувством оскорбленного достоинства сказала жена. – Я права?
– Да, – спокойно ответил Князев. – Ты права. Для меня еще не все кончено в этой жизни, а свои обязательства перед тобой я выполнил. Я был тебе хорошим мужем, ты имела все, что хотела. Наш сын вырос, и теперь я свободен. Я еще могу быть счастлив, по-настоящему! Пойми, Эля, я ни в чем не виню тебя. Я даже готов попросить у тебя прощения за нашу жизнь и за все то, что тебе пришлось от меня выслушать сейчас. Я ведь тоже не любил тебя. Я женился, чтобы иметь семью. Я не лгал тебе, не притворялся – я просто не знал, что бывают другие чувства и другие отношения. Просто не знал! Это моя собственная ошибка. Тот пробел в моем жизненном опыте, который мне посчастливилось заполнить. Я от всей души желаю тебе того же! Человек в конечном итоге всегда платит за свои ошибки сам.
– У тебя есть женщина? – спросила Эля.
– Твой вопрос открывает всю глубину твоего непонимания, – вздохнул Виталий Андреевич. – Есть ли у меня женщина? Не знаю! У меня есть любовь – к женщине. Она мне не принадлежит и, возможно, никогда моей не будет. Я не хочу обманывать тебя. Если ты встретишь человека, который будет значить для тебя больше, чем я, – не жалей ни о чем и не оглядывайся, уходя.
Эля положила руки на стол, уронила на них голову и заплакала навзрыд, как не плакала, кажется, с самого детства. Ее мир, такой надежный, уютный и привычный, рухнул, словно карточный домик. Она делала ставку на основательность, на разумные и взвешенные чувства, она никогда не строила замков на песке… И что же? Это не спасло ее от полного крушения. Выходит, в жизни нет незыблемых законов? Нет ничего, в чем можно быть полностью уверенным? Мир, оказывается, шаток, как мостик через пропасть. Один неверный шаг, и… прощайте, надежды!
– Так не должно быть! – всхлипнула она, поднимая залитое слезами лицо и глядя на Князева. – Так не может быть! Ты нарочно лжешь, чтобы причинить мне боль! У тебя что-то не получается! Что-то идет не так, как ты хочешь!
– Если бы я знал, как должно быть, – ответил он. – Если бы я знал!
Глава 20
Нижний Новгород встретил Юрия легким морозцем, белыми стенами и золотыми куполами храмов, над которыми кружили вороны и голуби.
Он остановился в гостинице на окраине города. Из окон номера была видна Волга, засыпанные снегом высокие берега. По словам отца, недалеко отсюда лежало старое кладбище, где покоилась бабушка Аграфена Семеновна.
«Ты что, ни разу не был на ее могиле?» – удивлялся Юрий.
«Кажется, в детстве когда-то… – растерянно отвечал отец. – А потом мы переехали в Ленинград. Ну и… больше на кладбище я не ездил».
Юрию захотелось самому поехать в Нижний. Может быть, там найдется какой-нибудь свидетель, который сломает печать их семейной тайны? Здесь, в Петербурге, Юрий постоянно натыкался на невидимую преграду, стену, сложенную из его страха вперемешку с сомнениями и болью. Близкие не могли ничего толком рассказать о той давней драме. Просто не знали или не желали копаться в прошлом? Какая разница.
Нанимать частного детектива Салахову не хотелось из тех же соображений, что и расспрашивать знакомых деда. Придется распутывать этот клубок самому. Он рассчитывал на помощь одного человека, но пока не обращался к нему.
Юрий разложил в номере вещи, позавтракал в гостиничном кафе и теперь стоял у окна, глядя, как по бледному небу плыли за Волгу облака… Наконец он вызвал по телефону такси, надел теплую куртку и спустился в вестибюль. Машина уже ждала его.
– На старое кладбище, – сказал он водителю.
Тот удивленно обернулся, но ничего не сказал. Уже потом, когда они выехали на шоссе, таксист предупредил, что подъехать к самым воротам не удастся.
– На том кладбище давно не хоронят. Дорогу не чистят, и кустарник разросся… Надо идти пешком.
– Хорошо, я понял, – ответил Юрий. – А сторож там есть?
– Не знаю. По-моему, там сохранилась небольшая часовня, может, в ней кого и найдете.
Юрий поблагодарил и все время молчал, пока они ехали мимо заводских окраин, сменявшихся пустырями и частными домиками.
– Приехали, – обернулся водитель. – Что вы решили? Пойдете?
– Подождите меня здесь. – Юрий протянул водителю деньги и вышел из машины.
– Сколько?
Салахов вынул из портмоне стодолларовую купюру и дал ее таксисту.
– Хорошо, я подожду, сколько потребуется, – улыбнулся тот.
Юрий зашагал к утонувшему в кустарнике забору. Его охватила такая гнетущая печаль при виде покосившихся крестов, что он несколько раз глубоко вздохнул. Он понятия не имел, где искать могилу Аграфены Семеновны. Красивое, изысканное надгробие казалось чуждым этому заброшенному, богом забытому месту.
Часовня, о которой говорил таксист, вынырнула из зарослей, когда Юрий уже потерял надежду отыскать ее. Темная от времени дверь была приоткрыта.
Салахов заглянул внутрь. Темнота, прореженная жиденьким светом керосиновой лампы, дохнула в лицо сырой штукатуркой, горелым маслом и ладаном. Молодой человек в длинной темной одежде возился у стены.
– Здравствуйте, – произнес Юрий, пытаясь привлечь внимание «монашка», как он окрестил про себя долговязого парня. – Бог в помощь!
– Спаси Господь, – пробормотал «монашек», отрываясь от своей работы. – Сырость ужасная! Все поела… – пожаловался он.
– Мне нужно кое-что узнать, – сказал Салахов.
– Что вас интересует?
– Вы давно здесь… служите?
– Я-то? – «Монашек» поскреб грязными пальцами в бороде. – Давненько. Годков пять.
– Могилу с белым крестом знаете? Мраморную?
– Это что на обрыве? Кто ж ее не знает! Почитай, достопримечательность здешняя!
– Знаете, кто там похоронен?
– А как же! Купчиха одна там лежит… Красивая, говорят, была, как ангел небесный! Вот Бог ее к себе и забрал.
– Купчиха?
– Ну, я точно утверждать не могу… Говорят, был здесь, на Волге, знаменитый купеческий род, богатый и крепкий. Пароход вниз по реке ходил, «Иван Салахов» назывался. Фабрик у них было много, заводов, рудников всяких. Потом революция! Ну, вы сами знаете. Купцов не стало: кто за границу сбежал, кто тут погиб, а кто-то, наверное, выжил. Та женщина, что лежит под мраморным крестом, была их родня.
– Отчего она умерла?
– Говорят, утопилась…
– Утопилась или утонула?
«Монашек» пожал плечами, задумался.
– Я слыхал, утопилась. А утопленники никак не могут успокоиться! Вот и эта… бродит, людей пугает.
– Как это бродит? – удивился Юрий.
– Очень даже просто, – терпеливо объяснял «монашек». – Является!
– Как является? Куда?
– На могилку приходит… Я сам видел! Летом было. Я вообще за эту могилку отвечаю, потому что деньги уплачены. Убираю, содержу в порядке… Помню, на небе луна полная… светло, как днем. На обрыве крест стоит, голубой в лунном сиянии, а рядом – фигура женская…
«Монашек» поежился и торопливо перекрестился.
– Наутро гляжу, а на могилке два цветочка и свечечка потухшая. Вечером-то их точно не было. Кому ставить-то? Цветы я сам покупаю на все церковные праздники. Иногда из Москвы мужчина приезжал пожилой, но он всегда белые розы приносил, и помногу…
– Какой мужчина?
– Он не назывался. Думаю, муж ее. Он и деньги на уход оставлял. А может, брат… Врать не буду, не знаю.
– Кто раньше за могилой ухаживал, до вас?
– Пафнутий, кладбищенский сторож. Он все об этой Аграфене рассказывал, какая она была…
– А где я могу найти Пафнутия? – спросил Юрий.
– Так… нигде. Умер он! Четыре года назад.
– Еще кто-нибудь на могилу приходил?
– Я больше никого не видел, – ответил «монашек».
– Спасибо. Проводите меня к надгробию, пожалуйста…
Они долго пробирались между крестов и памятников, по зарослям шиповника и акации, пока не вышли к высокому обрыву. Белый крест горел в солнечных лучах на фоне небесной синевы.
– Глядите! – показал на него рукой «монашек». – Аж дух захватывает!
– Вот вам деньги, – сказал Юрий, протягивая «монашку» несколько купюр. – Теперь я буду платить за вашу работу. Делайте все, как и раньше. А я буду привозить белые розы… не часто. Как получится…
После разговора с сыщиком Динара долго не могла прийти в себя. Фотография Вероники повергла гадалку в шок. Конечно, она сразу узнала на снимке красивую, экстравагантную даму. Кажется, та сомневалась, выходить ей замуж или нет.
Как только за Артемом закрылась дверь, Динара бросилась к секретеру, где хранились ее тетради с записью раскладов. Клиенты обычно не называли имен, и гадалка придумывала им свои, соответственно какой-либо запоминающейся примете. Красивую даму она назвала Виолеттой. Манеры этой молодой, прекрасной и нервной женщины, ее стиль одежды чем-то напомнили Динаре знаменитую куртизанку из оперы Верди «Травиата». Виолетта тоже умерла молодой, правда, по вполне понятным причинам – от чахотки. Подобное совпадение гадалке не понравилось. Когда она придумывала имя, обстоятельства жизни и смерти Виолетты как-то не пришли ей на ум. Теперь вся история приобретала несколько иную, зловещую