– Как умер? – поразилась Динара. – Когда?
– В-вчера вечером… Что вы с ним сделали? Вы ведьма! Ведьма! – закричала девушка, с ненавистью глядя на цыганку. – Это вы во всем виноваты! Я вас о таком не просила! Я хотела… хотела только припугнуть его! Слышите, вы?! Я вас не просила его убивать! Не просила…
Она выдохлась и замолкла, беспомощно моргая слипшимися от слез ресницами.
– Подождите, Марина! Успокойтесь и объясните, что произошло. Расскажите все по порядку. Уверяю вас, что ничего опасного для Вадика я не делала. Надо разобраться…
– В чем разобраться? – снова заплакала девушка. – Вадик мертв… он лежит в морге. Вчера вечером он подрался. Люди слышали крики и шум драки, но подойти боялись, ждали, пока все утихнет… А потом все-таки подошли и увидели… Вадика. Вызвали «скорую», но он уже был неживой. Врачи сказали, что смерть наступила от удара головой о поребрик. Все! Его больше нет! А ведь я любила его… любила… Я не хотела его смерти! Мне просто нужно было наказать его… за обман…
Динара немного пришла в себя, убедившись, что к смерти Вадика она не имеет ни малейшего отношения.
– Уже известно, кто устроил драку? – спросила она.
– Да… – кивнула девушка. – Были свидетели. Вадик с приятелями пил в баре, а потом они поссорились. Вышли на улицу, и там завязалась драка. Кто первый начал, неизвестно, но… я думаю, наверное, сам Вадик. Он… был такой заводной! Если что не по нему, становился просто бешеным! Бармен говорит, что на Вадика будто накатило что-то – начал орать, размахивать пустой бутылкой… ну и…
– Видите, Марина? Ваш молодой человек пострадал из-за своей собственной злости, а вовсе не по моей вине. Если хотите знать, я еще ничего не успела предпринять.
Динара солгала, не желая, чтобы обвинения недалекой девицы дошли до чужих ушей.
– Так вы… ничего не делали? – растерялась Марина. – Как же это? А деньги? Я же заплатила вам, и немало!
– Возьмите ваши деньги обратно…
Динара сходила к секретеру, достала деньги и принесла их девушке – пусть забирает от греха подальше. Та машинально взяла купюры, сунула в карман куртки.
– А… тот платок?
– Вы о чем?
– Ну, платок, который я вам дала. Помните? Платок Вадика?
– Платок? – Динара сделала вид, что пытается вспомнить, но не может. – Никакого платка вы мне не давали.
– Не давала? – опешила девушка. От изумления у нее даже слезы высохли. – Вы, наверное, забыли! Вы сказали, что нужен носовой платок Вадика, и я его вам дала. Карл Фридрихович говорил мне, что платок обязательно понадобится… вот я и взяла его с собой. Вспомнили?
Динара отрицательно покачала головой.
– У вас истерика, Марина. Вы путаете события. Не знаю, что там говорил вам Карл Фридрихович… но никакого платка я у вас не просила, а вы мне, соответственно, не давали!
Девушка в недоумении уставилась на Динару. Слишком сильные переживания сломили ее волю, она больше не пыталась ничего доказывать и выяснять. Ей стало страшно. Черт с ним, с платком! Она не собиралась рассказывать друзьям Вадика о том, что хотела отомстить обманщику. Если кто-то узнает, то все свалят на нее!
– Не вздумайте повторять подобную ерунду, детка… – ласково убеждала ее Динара. – Вас же на смех поднимут. Или того хуже… подумают, что вы рассудка лишились от горя…
Марина выскочила из квартиры гадалки как ошпаренная. Ей уже не хотелось идти к господину Вольфу за объяснениями. Ей вообще ничего не хотелось, кроме как забиться куда-нибудь подальше, чтобы никого не видеть и не слышать. Смерть Вадика вдруг предстала для нее в несколько ином свете. Если она будет много болтать, то могут подумать, будто Вадик умер из-за нее! Цыганка права… Никто не должен знать, что она обращалась к Вольфу за помощью! Наверное, она и в самом деле не давала Динаре платка… Именно так. Не давала! Пусть докажут…
Мысли лихорадочно теснились в ее голове, сменяя одна другую, как в безумном калейдоскопе. Ей не надо было никуда ходить. Месть! Что за дурость? Раз Вадик предал ее, обманул из-за другой девчонки, он ей не нужен! Такой парень не может сделать ее счастливой. Зря она связалась с магией, цыганкой и прочими «темными силами»…
– Возьмите эти витамины, – посоветовал Анне Григорьевне фармацевт. – Они хорошо укрепляют нервную систему, успокаивают.
Витамины стоили дорого, но Анна Григорьевна не стала раздумывать. Здоровье Лизы серьезно беспокоило ее. Из аптеки она отправилась в гастроном, купила фрукты, курицу, сыр и горячие булочки. У дочери был плохой аппетит – приходилось стараться изо всех сил, чтобы Лиза хоть что-нибудь съела. Одно хорошо – девушка начала выходить из дому. Она вновь посещала театральную студию, принимала приглашения в гости, забегала поболтать к подружкам. Казалось, Лиза стремилась больше времени проводить вне квартиры. Одна крайность сменила другую, но Анна Григорьевна была рада. Все-таки девочка на людях – разговаривает, смеется и отвлекается от своих страхов…
Придя домой, она не застала Лизы. В комнатах было прохладно и тихо, пахло кофе. На столе в кухне стояла пустая чашка и лежал недоеденный бутерброд.
Анна Григорьевна вздохнула и принялась разгружать сумки. С одной стороны, хорошо, что Лиза пошла по своим делам, а с другой – как-то неспокойно на душе, тревожно. Лекарством от волнения для матери были домашние хлопоты, и она занялась обедом. Через полчаса куриный бульон кипел на маленьком огне, в глубокой сковородке тушились овощи. Пока все готовилось, Анна Григорьевна решила вытереть пыль. Это занятие в новой квартире доставляло ей настоящее удовольствие. Гладкая поверхность мебели казалась теплой, мягкие янтарные тона радовали глаз. Никакого вульгарного блеска, никакого запаха пресованных опилок – только натуральное дерево, благородная матовость, строгая простота форм. Особенно Анне Григорьевне нравились комоды. Их в квартире было два: один – в бывшем кабинете Альшванга, другой – в спальне Лизы. Второй комодик имел более изящные линии, гнутые ножки. Верхний ящик оказался наполовину выдвинут – из него свисали тонкий белый шарфик Лизы, ее бусы и пояс от халата.
Беспорядок удивил Анну Григорьевну. Она заглянула в ящик и увидела там лежащий поверх вещей дочери старинный веер с костяной ручкой и фотографию в рамке. На ней была изображена сцена «В спальне графини», где Герман стоял на коленях перед старухой. На обороте надпись, сделанная от руки чернилами: «Если когда-нибудь сердце ваше знало чувство любви, если вы помните ее восторги, если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери – всем, что ни есть святого в жизни, – не откажите мне в моей просьбе, откройте мне вашу тайну! Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором… Я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну».
Таких фотографий было много у Альшванга – они хранились повсюду, и все их Анна Григорьевна собрала и спрятала на антресолях, чтобы они не попадались на глаза Лизы. Откуда сцена Германа и старухи, да еще с надписью, взялась в ящике Лизиного комода? Анна Григорьевна представила себе испуг дочери, которая, видимо, собиралась надеть шарфик и наткнулась на веер и злосчастную фотографию. Должно быть, девочка пришла в ужас и убежала из дому куда глаза глядят!
Анна Григорьевна посмотрела на часы. Прошло уже много времени с тех пор, как она вернулась домой. Где же Лиза? В студию ей сегодня не надо… значит, у кого-то из подружек. Вряд ли в таком взвинченном состоянии она отправилась гулять на набережную или в сквер.
Анна Григорьевна взялась за телефон. Лиза не отвечала. Встревоженная мать начала набирать номер за номером. Лизы нигде не было.
Куда же она могла пойти? Только бы ей чего дурного в голову не пришло!
Анна Григорьевна не могла больше оставаться дома и кинулась на поиски дочери: сначала на набережную, потом в маленький садик, где любила прогуливаться Лиза, потом… Куда отправиться потом, она не знала, но всякое действие сейчас было для нее спасительнее бездействия. Из окна троллейбуса она смотрела по сторонам, на аллеи и тротуары – не идет ли где Лиза.
Вдруг Анне Григорьевне явилась жуткая картина – прямо на белой от снега дороге неподвижно лежала молодая женщина. Юбка задралась и открывала колени, пальто, такого же цвета, как у Лизы, распахнулось…
Анна Григорьевна, сама не зная зачем, вышла из остановившегося троллейбуса и подошла к лежавшей на снегу женщине. Она в оцепенении смотрела на ее равнодушное, спокойное, далекое от всего сущего лицо, не осознавая, что это Лиза.
– Такое же пальто, как у Лизоньки, – пробормотала она, обращаясь к нескольким прохожим, остановившимся поглазеть на происшествие.
– Да вы подойдите ближе! – сказала старушка в пуховом платке, легонько подталкивая Анну Григорьевну в спину. – Может, знакомый кто?
Анне Григорьевне показалось, что старушка как-то нехорошо усмехается, дергая усатой верхней губой и сверкая глазами. Как сквозь сон, Анна Григорьевна на негнущихся, сразу сделавшихся ватными ногах подошла к Лизе.
– Лизонька, – прошептала она. – Вставай… нехорошо так долго лежать… простудишься. Холодно же…
Она наклонилась и поправила юбку и пальто Лизы. Потом в глазах у нее потемнело, и она провалилась в глухую черноту, ничего более не чувствуя, не слыша, как приехали ненужная уже «скорая помощь», милиция, как сочувственно вздыхали столпившиеся люди… Старушка в пуховом платке выбралась из толпы любопытных и, не оглядываясь, быстро зашагала прочь.
– Девушка сама под машину бросилась! – рассказывала милиционеру пожилая дама в каракулевом жакете. – Прямо под колеса! Шофер не виноват…
Водитель кремовой «Волги» глотал нитроглицерин, держась за сердце. Он не мог смотреть на мертвое тело, еще десять минут назад бывшее живой и резвой молодой девушкой, которая вдруг решила покончить счеты с жизнью под колесами его автомобиля.
На лицо Лизы падали белые снежинки и все еще таяли…