В это отделение попала из-за острого аппендицита. Аппендикс удалили, а ее оставили до улучшения, которое, наверное, когда-нибудь наступит.
Сейчас у нее была фаза депрессии, тоже очень тяжелой.
Марк посмотрел на скорбное лицо, глаза с, похоже, навсегда выплаканными слезами. На звуковые раздражители не отзывается, витает где-то там, внутри своего страшного и мрачного мира.
Лазман вздохнул: он бьется за Ларису уже довольно долго. Но случай действительно тяжелый. Две недели назад попробовали антидепрессанты – и доза-то была незначительной – получили ответ в виде мании. Этакий перескок из одного крайне неприятного состояния в другое, противоположное. Теперь вынужден выжидать, применяя лекарства гораздо меньшей эффективности.
Впрочем, Марк надежды не терял: он уже закинул двум друзьям – в Штаты и в Израиль – данные по больной, включая результаты томографии. Может, подкинут что-нибудь новое – там сейчас огромный прогресс в фармацевтических методах лечения подобных расстройств. Денег у Ларисы на новые лекарства, конечно, не будет. Но тут могут опять помочь друзья из «Врачей без границ». Если же нет – Марк решил, что оплатит препараты сам.
После Ларисы он зашел в палату Клавдии Викторовны.
Этот случай был не легче Ларисиного. С той только разницей, что лекарств от старости пока не приходится ждать ни от каких – пусть даже и самых современных – фармацевтических центров.
Клавдию Викторовну в отделение «сдали» на лето высокопоставленные родственники.
И опять Лазман не был готов их осуждать, тем более что время от времени они забирали бабушку домой. Чтобы потом, вновь намучившись, положить ее в очередную больницу с относительно приличным уходом.
Больная сломала шейку бедра восемь лет назад.
Шесть лет пролежала в квартире, постепенно теряя не только физические, но и интеллектуальные силы. Нынешний диагноз «деменция» полностью объяснял ее состояние.
Обрывки мыслей.
Обрывки воспоминаний.
Обрывки фраз.
Вот и все ее нынешнее когнитивное могущество.
Марк посмотрел на бабушкино лицо.
Сухая, морщинистая кожа. Спутавшиеся, жидкие волосы.
Глаза под прикрытыми веками бегают, что-то она там такое, из богатого прошлого, наверное, рассматривает.
Лазман вспомнил, какая она была на портрете – он бывал в доме этих людей.
Портрет был живописный, маслом на холсте, и написан не менее полувека назад.
А изображена на нем молодая, властная женщина. Пусть не очень красивая, но такая живая и притягательная! Сейчас бы сказали – с харизмой. А тогда, наверное, – с характером.
И вот что осталось…
Бабушка несколько раз ерзнула головой по тощей больничной подушке.
– Пролежней нет? – спросил Марк у палатной сестры.
– Мы стараемся, – немножко обиженно ответила та. Младший персонал здесь был надежный, старой закалки.
Лазман осторожно взял больную за кисть руки. Сухая, как куриная лапка.
А пульс неплохого наполнения и нормальной частоты.
«Бедная ты наша…» – подумал он, еще раз вспомнив портрет.
В этом случае он уж точно был не в силах помочь.
Последний больной был и не совсем больной.
Вовчик, единственный сын своих родителей, впервые в жизни был с ними полностью солидарен: семья дружно не хотела, чтобы их отпрыск исполнял свой воинский долг.
С плоскостопием или пороком сердца решили не рисковать – боялись попасть под какую-нибудь очередную кампанию борьбы со взяточниками из военкоматов.
Психиатрия же предоставляла для откоса от армии самые богатые – и практически ненаказуемые – возможности.
Особенно для такого хитрого и сметливого существа, которым, несомненно, являлся Вовчик.
Марк Вениаминович вообще-то подобной практикой бабки не зарабатывал. Хотя и не осуждал «откосчиков», не желавших служить расходным материалом не в отечественных войнах.
Но здесь – особый случай: попросил могущественный человек, который тоже не раз и не два помогал Лазману.
Хитреца даже не пришлось ничему обучать: он так ловко умел невпопад отвечать на вопросы – да еще с таким простецким выражением лица, – что молодой коллега Марка Вениаминовича установил у него аж три психических расстройства из заветного списка, закрывавшего пройдохе дорогу в российскую армию.
Вот и сейчас Вовчик, до этого часа два просидевший в одной и той же нелепой позе на кровати, увидев знакомого доктора, вдруг нагло ему подмигнул.
Ну, это было уже слишком!
Лазман и так чувствовал себя не в своей тарелке.
Гораздо проще было найти у парня что-нибудь из неврологии – типа пары сотрясений головного мозга – чем проходить психиатрическое освидетельствование.
Однако Вовчику, похоже, откровенно нравилось дурить народ, и он считал это весьма прикольным приключением.
Вот уж кто ни на миг не опасался психиатрического диагноза в своей медицинской карте! Да и чего ему опасаться: играть на бирже – и чертовски успешно, к тому же – этому молодому человеку психиатрический диагноз никак бы не помешал.
– Марк Вениаминович! – раздался за спиной голос Вадима.
– Пришла? – обернулся доктор.
– Прошла проходную. – Вадик был близок к потере с таким трудом приобретенного спокойствия.
– Давай в палату, – велел он парню.
А следом послал сестру с внеплановой инъекцией успокаивающего средства. И спустился вниз, в вестибюль.
Потом, подумав, решил, что даже вестибюль не годится: к тому же скучающий охранник смотрел на большом плазменном экране какой-то детектив, и это тоже мешало.
Вадик заранее дал ему телефон подруги, Марк набрал номер.
– Алло, – отозвался веселый голос.
– Майя, здравствуйте, – поздоровался доктор.
– Здравствуйте, – немножко удивленно ответила та.
Не узнала. Да и не могла узнать.
– Это говорит Марк Вениаминович Лазман, лечащий врач Вадика, – внес он ясность.
– Что-то с Вадькой? – охнула девушка.
– Нет, все в абсолютном порядке.
– Как вы меня напугали! – не могла отойти от испуга Майя.
– Вы где сейчас идете?
– Мимо второго корпуса. А мне надо в седьмой, да?
– Да, но давайте, я вас по дороге встречу, и мы на лавочке посидим.
– Вы что-то скрываете, да? Ему плохо? – опять заволновалась девушка.
– Ему уже хорошо. Сейчас все расскажу подробно.
Майя сказала, что она – в красной юбке и белой блузке.
С такими приметами он вычислил ее мгновенно.
Сели на скамейку под старой липой.
– Ну, что с ним? Я же ничего не знаю! Сердце, желудок, что? Я даже отделение его не знаю, как называется!
– И хорошо, – улыбнулся Марк.
– Что хорошего? – не поняла девушка.
– Что не знаете. Психосоматическое отделение, вот как оно называется.
– Он сошел с ума? – Марк уже за Майю забеспокоился, так это ее шокировало.
– Нет, конечно, – заверил ее доктор. – Но, как вы понимаете, без причин в такое отделение не положат.
Далее он спокойно – без утайки, но и без аффектации – рассказал девушке о Вадикиных проблемах. А также о прогнозных ожиданиях, которые полного излечения никак не обещают.
Ну и о Вадике, который очень всю эту ситуацию переживает, Майю любит и страшно волнуется за их совместное будущее.
Лицо девушки побледнело. Она тяжело задышала, Марк начал уже сомневаться в правильности своего решения общаться на улице. Если она сейчас потеряет сознание, то с этим лучше справляться в отделении.
– Вам плохо? – спросил он.
– Да, – ответила Майя. Но было ясно, что ответ касался не ее физического состояния: предобморочные симптомы понемногу исчезали.
– Он точно не поправится полностью? – после паузы спросила она.
– На данном этапе развития медицины абсолютное выздоровление вряд ли можно гарантировать. К счастью, приступы купируются быстро и относительно легко.
– А дети? – спросила она.
– Это, конечно, отягчающий наследственный фактор, – вынужден был признать Лазман. – Но уж точно не фатальный. Так мы пойдем к Вадику? – спросил он.
– Мне нужно подумать, – тихо сказала Майя.
Вот так.
Марк поднялся и, сгорбившись, медленно пошел к корпусу.
Он вновь никого не осуждал.
Каждый должен взваливать на себя лишь ту ношу, которую способен нести.
Только и всего.
Уже у ступеней, перед входом, услышал громкое:
– Доктор, постойте! Подождите!
Обернулся – за ним бежала, борясь с узкой юбкой и высокими каблуками, Майя.
– Что вы хотели? – спросил Марк.
– Я подумала! – заявила девушка.
– А не слишком быстро? – Если она передумает потом, Вадику будет еще хуже.
– Нормально, доктор! – Теперь Майя улыбалась по-настоящему. – Достаточно! Пошли к Вадьке!
– Пошли! – улыбнулся Марк Вениаминович, и они направились к лифту.
«Что ж, денек, конечно, легким не назовешь. Но неплохой денек, неплохой…»
19
В итоге Марк так и не ушел из психосоматики.
Потому что неожиданно наступил вечер, а на вечер была назначена встреча с Олегом Сергеевичем, который, будучи человеком точным, уже отзвонился и теперь ехал в сторону больницы.
Как ни странно, узнав в Парамонове не только журналиста, но и человека, скажем так – имевшего связь с его Татьяной – Марк не сильно напрягался.
Нет, не так.
То, что сказала Танька – а перед этим сделала, – ужасно его расстроило.
Но лишь до начала работы с больным. Печальное его знание никоим образом не мешало выстраивать с пациентом доверительные отношения.
И, наверное, это неудивительно. Вся его жизнь, с раннего детства прошедшая в мире настоящей медицины, главным делала все-таки помощь страждущему, как бы это высокопарно ни звучало. Остальное не исчезало, конечно. Но отходило на более дальний план.
Поэтому сейчас в голове Лазмана гнездились исключительно соображения о том, как сделать жизнь явно страдающего журналиста более для него приемлемой. И – никаких других.