Да ни в жизни. Работа – это ерунда. Одно удовольствие.
Конечно, в семнадцать лет, когда он только начал, работать было легче, но пацану много спать и не надо.
И просидеть полночи у двух экранов он все равно может, а потом подкрепиться за завтраком пивком и под десерт пропустить еще бутылочку.
Фарма приканчивает очередную и тянется к холодильнику рядом с креслом за следующей.
Открывашка, когда в старших классах попал в аварию, сказал ему: индейцы никогда не умирают. Вот он и остался в живых, когда этот «гран при» чудом не оторвал ему задницу. Ведь индейцы и сейчас есть везде, сколько их ни истребляли еще со времен Колумба; да что Колумба – со времен викингов. Со времен, когда сюда под холодный ветер притопали из России первые люди.
Открывашка предъявлял и еще одно доказательство индейского бессмертия: как-то вечером в Кровавом Лагере он стоял у костра, в очередной раз отшпилив Кимми, и увидел на другой стороне озера, ближе к национальному парку, шеренгу индейцев с луками и стрелами. Те сидели на своих раскрашенных пони, держали перед собой чучела с перьями и привязанные к ним скальпы, а их вождь посмотрел на Открывашку, кивнул ему, Открывашка кивнул в ответ. Тут он и понял, что никогда по-настоящему не умрет, что всегда вернется.
И Фарма знал, что Открывашка прав: на поверхность озера его тело так и не всплыло.
Значит, в один прекрасный день он появится на берегу, и все будет, как было раньше. Только без Клейта. Тут Фарма и не против.
Правда, когда Открывашка вернется, он будет уже не тот – слабый, потерянный. Но выпить пива захочет.
И Фарма несет свою вахту.
Верхний экран подключен к видеомагнитофону и DVD-плееру, а нижний – к компьютеру, который он собрал из запчастей на работе. Компьютер соединен с коаксиальным кабелем, Фарма два месяца ночами прокладывал его вдоль водопровода. Изображение немного нечеткое и прерывистое, потому что много соединений и нет встроенного усилителя, но это лучше, чем подключаться через Wi-Fi – тогда в сеть обязательно врежется кто-то еще.
И у Фармы есть доступ ко всем своим камерам.
Раньше приходилось таскать на работу и обратно карты памяти, а тут все под рукой.
Он думает: когда Открывашка вернется, то, скорее всего, будет считать себя ребенком. И скорее всего, он пойдет в классную комнату, то есть в младшую школу: в старшей отдельных комнат у классов нет. Но начальная школа, куда ходили Фарма и Открывашка, была в «Хендерсон Хай» – тогда младшие и старшие учились в одном здании, – а уже потом построили новую начальную школу, с переходом между ними, который все ненавидят.
Чтобы не пропустить Открывашку, Фарма тогда забрался на фонарный столб на парковке у пирса, включил камеру и стал смотреть, как из озера выбираются мокрые, едва живые люди.
А сейчас по сугробам на своих ходунках пробирается шериф Харди: может, ищет, на какой плавучей льдине отдать концы.
И что? Озеро насквозь промерзло; как Открывашка выберется из своей подводной могилы? Может, найдет слабое звено, – скорее всего, около дамбы: там есть течение, и лед тоньше – и потопает прямо по льду, не нужен ему край пирса. Просто потопает вдоль него – и прямо в Пруфрок. В школу, в свою бывшую классную комнату.
Фарма переключает камеру на «Хендерсон Хай».
На верхнем экране пусто, бегают какие-то помехи. Почему? Мороз? Всякий раз, когда на заднем дворе щелкает генератор, по нижнему экрану пробегает волна. Но пока экран не погас.
Работает и источник питания, к которому подключены все камеры. Это аварийная система, школе она сейчас вообще не нужна, ну и черт с ней. Фарма может туда сходить и просто ее отключить, но тогда отрубится весь желто-оранжевый свет в коридорах, все утонет во тьме, и следить ему будет просто не за чем.
Он опустошает еще две бутылочки, слегка клюет носом и внезапно вздрагивает, сам не зная почему. Сейчас у него включена камера в женской раздевалке, смотрит из угла вниз. Фарма каждый раз ее поворачивает, в зависимости от того, какой класс сейчас занимается… Но отчего он проснулся? От воспоминаний о старых добрых временах?
Фарма берет клавиатуру и нажимает на клавишу, которая выводит на экран все камеры сразу.
Если там что-то – кто-то – движется, сейчас он это увидит.
В одном из квадратиков он видит Харди, черт бы его драл: его вялые дурацкие движения отвлекают Фарму, и он не смотрит на другие квадратики.
Но вдруг в конце раздевалки мелькает тень.
Фарма хочет вывести эту камеру в центр, нажимает на правую стрелочку и, пропустив пять других камер, переключается на нужную.
Скрипнув креслом, он наклоняется вперед и смотрит через мощные рога. Лось в конце коридора повернут к северу: это не самый любимый его угол обзора, но в стене уже была дырка, чтобы укрепить этого лося, и только потом Фарма понял, что отростки на рогах будут ему мешать.
Это не Открывашка, это… А, да она.
Как ее зовут, Фарма не знает, зато знает, как она выглядит без кофты. Новенькая, ничего себе, старшеклассница, одна из тех, кто приехал сюда, чтобы бесплатно попасть в колледж.
Этот огонек постоянно привлекает все новых прекрасных мотыльков.
Она еще одета, но это вмиг может измениться.
С ней еще одна, постройнее, за которой Фарма присматривает еще с младших классов. С ними тощий парень, дергает вверх подбородком, будто набирает в легкие воздуха.
– Ну, что у нас тут?.. – нарушает Фарма тишину в своей гостиной. Что там принесет ему вечер? Не на голубой тарелочке, а через серебристый коаксиальный кабель.
Можно даже включить запись.
Фарма нажимает на клавишу, которую пометил красным лаком для ногтей, – клавишу записи. На запись попадет все подряд, ну да бог с ним – лишнее можно потом стереть.
Как всегда, когда нажимаешь на эту клавишу, всю систему начинает трясти; почему – вечная тайна. Наверняка как-то связано с перепадом напряжения.
Одно неприятно: в центре оказывается первый квадрат в этом цикле, новая камера, которая смотрит на пирс.
– Ага, шериф, только вас мне и не хватало, – сердится Фарма и указательным пальцем стучит себя по колену, ждет, когда появится экран со школой и с тем, что там происходит, но… – Это еще что?
Прямо под камерой возникает какая-то темная фигура, так близко, что на пару шагов исчезает из виду. Но вот она… он появляется снова. Идет не в сторону города, а от него, не останавливается, чтобы приветствовать старого шерифа, который стоит к нему спиной и чистит скамейку, но совершенно точно: это Открывашка Дэниэлс, он снова вернулся в мир людей. Что там поет Тупак? Умереть не страшно, страшно родиться заново.
Да, Тупак пел именно так. Но дальше в песне такой текст: «Для многих он останется тайной, для кого-то станет легендой».
Это сейчас и видит перед собой Фарма: легенду.
– Больше, чем легенду, – говорит он в изумлении.
Видно, что лицо Открывашки, когда камера на миг его все-таки выхватывает, от смерти не изменилось. Ну и правильно. Иначе никто не узнает, что это он.
Фарма подходит к экрану вплотную, даже встает на колени.
Касается пальцами нижнего монитора, между ними и экраном пробегает голубая искра, и его сердце снова начинает колотиться.
Он выходит на рассвете. Ходунки подвинул, ногу подтянул, подвинул, подтянул – глядишь, к обеду старик доберется до пирса. Если, конечно, настроен решительно, на нем надежные сапоги, а на голову натянута видавшая виды ушанка.
Эту дурацкую шапку – из настоящего соболя – он получил в подарок, когда отправили на пенсию. Он тогда еще подумал: полюбуется ей при всех, а потом, когда народ разойдется, забросит в шкаф. Но чертовы русские в холоде разбираются, надо отдать им должное. И теплее этой шапки в мире нет. Конечно, со стороны кажется, будто сурок упрятал голову в плечи… но разве тут есть кто-то еще, кто бросает вызов стихии?
Нет, есть лишь одинокий старик с ходунками, в пенсионной шапке и шарфе, который идет почистить скамейку Мелани. Потому что ритуалы важны. На самом деле, он не допустит, чтобы ее скамейка выглядела забытой.
Пока он жив, смотреть на скамейку будет любо-дорого.
Харди просит этого паренька, Томпкинса, привозить его сюда по пути с дамбы. Тот сидит в «бронко» и копается в телефоне, а Харди убирает со скамейки снег, иногда выкурит сигарету-другую, посмотрит, как в очередной раз садится солнце в мире, из которого навеки ушла его единственная дочь.
Но сегодня возвращаться от будки управления он не будет: утром возле дома его никто не ждал, везти его на дамбу было некому. Харди обязательно поговорит об этом с Рексом Алленом. Нет, озеро, конечно, не высохнет, и вода в нем не поднимется, если на пару дней оставить его без внимания. Дело не в этом. В такую зиму на озеро можно не обращать внимания неделю.
Но буран ведь столько не продлится?
Нет, с Рексом Алленом он поговорит о другом: подходит ли вообще Томпкинс для этой работы? Разве помощник шерифа будет сидеть в машине и играться в телефон, когда он при исполнении? Если служишь закону, важно, чтобы люди знали: ты здесь, всегда начеку. Пока Харди покуривает на скамейке, парень, к примеру, вполне мог бы пройтись по Главной улице, посмотреть, в порядке ли витрины магазинов, показать людям, что их охраняют, следят за порядком в городе и так далее.
Когда ты на дежурстве, телефон надо убирать в бардачок, вот и весь сказ.
В каком-то смысле для Харди это утешение: видеть, что без него все потихоньку разваливается. Он, понятное дело, не хочет, чтобы тут вообще все рухнуло, но это значит, что сорок один год он оттрубил не зря. При нем в городе был порядок, люди чувствовали себя спокойно.
Только вот Мелани во всю эту идиллию не вписалась, верно, Энгус?
Он морщится, плотнее кутает горло шарфом – снег знай себе валит – и обматывает его край вокруг правой руки, чтобы не онемела, хотя на нем толстые перчатки.
Харди расчищает скамейку, повернувшись спиной к ветру – защитить лицо от поземки. Он почти выполнил задание, дышит натужно, надо опереться на ходунки, присесть на перекладину, спиной к озеру – теперь он смотрит прямо на Главную улицу.