– Спасибо, помощник шерифа, – бормочет Дженнифер и медленно оглядывается по сторонам.
С того лета она в школе не была, так? После того как на металлической синей перегородке туалета она оставила ножом надпись «Резня Озерной Ведьмы» и Харди пришлось ее уволить.
А ведь она тогда была права.
Хотя в ее судебном деле, в газетах и даже в книгах об этом ничего нет.
Дженнифер особо и не настаивала, когда поняла, в какую сторону дует ветер.
Она идет вперед, ее кожаные ботинки, насквозь мокрые, слегка поскрипывают. Их предназначение – незаметно прятаться под столом в зале суда, а не бороздить поля смерти. Она могла бы взять сапоги Филипа Кейтса, как взяла его лыжный комбинезон, но сапоги – это нечто интимное, и она знала, что, если оставит его на снегу босым, ей будет стыдно.
Задним умом она понимает глупость такого решения, но быть все время умной как-то не получается.
Дженнифер оглядывается, удостоверяясь, что рядом никого нет, и… вот, блин. Прямо перед ней «тихая комната» – туда можно зайти, когда мир становится невыносим и просто хочется посидеть полчаса в тишине, чтобы тебя не дергали.
– Можно я здесь поселюсь? – бормочет Дженнифер.
Проходя мимо витрины с наградами, она встает на цыпочки, все-таки достает ключ зажигания и тайком сует в карман. Нечего снегоходу включаться без нее. Баннер, конечно, делает, что может, но он толком даже не помощник шерифа.
Дженнифер идет по центру зала, ориентируясь на мутную тень посредине, куда почти не достает аварийное освещение.
А за открытой дверью сзади бушует вьюга.
К весеннему семестру Фарме и его помощнику, если такой есть, прибавится работенки. Трубы замерзнут, всякие зверьки заберутся внутрь, по всему зданию будут летать бумаги.
А еще придется отмывать пятна крови.
Потом, через несколько месяцев, выпуск, только класс не будет заполнен под завязку. Некоторые места будут очень даже свободны, так? Не просто, а со значением. Директор – кто там нынче? – раздаст символические аттестаты родителям погибших детей, с красной розой в придачу, и, если справедливость и порядочность в мире все-таки есть, никаких журналистов или телевизионщиков, чтобы эту церемонию запечатлеть, не будет.
Зачем оставлять ее для вечности? Пусть эти события останутся чем-то прекрасным и ужасным, а жизнь пойдет дальше.
Вот и Дженнифер идет дальше.
Шаркающей походкой она проходит мимо двух химических лабораторий, с обычной хитрецой смотрит на дверь кабинета английского языка, а дальше… к этому она не готова.
Кабинет истории.
У нее перехватывает дыхание, она говорит себе, что впереди по коридору висит на волоске чья-то жизнь, а то и не одна, что где-то здесь, возможно, бродит убийца, которого надо найти и обезвредить, но все-таки… Она заходит в старый класс, глаза ее вспыхивают, она тянется к нему, но тут же отводит руку, прижимает ее к груди.
Мистер Холмс.
Она мотает головой: сейчас не время… но она уже в классе.
Как она и ожидала, кругом развешаны плакаты с дурацкими цитатами «исторических» личностей. На классной доске наполовину стертые даты, имена и места. Парты стоят рядами, как было с детсадовских времен.
Нет только мистера Холмса, который стоит, опершись на стол, и впаривает им очередную байку о том, как жители Хендерсон-Голдинга поднимают глаза от своих масляных фонарей и смотрят в глубокую тьму, которая превратится в Карибу-Тарги, и видят отдаленные искры – это шахтеры рубят кирками камень.
Дженнифер всегда казалось, что мистер Холмс хотел бы отправиться туда, в Утонувший Город – прежде чем тот стал Утонувшим Городом. Он был из тех, кто переживал, что не родился раньше. И дело не в том, что в те давние времена он мог быть кем-то. В те времена можно было оставаться никем.
Из камеры предварительного заключения, где Дженнифер держали пять недель, она написала его жене – вдове – письмо на две страницы, исправив его несколько раз. Как ее муж был ей почти что отцом, хотя никто этого не знал. Как он позволял ей писать сочинения про ужастики вместо исторических событий, потому что понимал: именно это ей по душе. Что всякий раз, когда она слышит стрекот в небе, то смотрит вверх, уверенная, что это он, что в тот вечер ему удалось спастись, что он все еще летает на своей «стрекозе».
Все эти письма она разорвала.
Потому что они звучали фальшиво.
В итоге через своего адвоката – неофициально – она передала невыкуренную сигарету, на которой сбоку карандашом намалевала серое сердечко.
А кто преподает историю сейчас?
Дженнифер проходит между партами. Она снова здесь, и сердце бьет ее по ребрам.
Кто бы ни был новый учитель, мистеру Холмсу он неровня. Он не знает, что такое настоящий Пруфрок, истинный округ Фремонт, подлинный штат Айдахо. Его не стригли под бокс на Главной улице летом. Он не стоял на берегу, не смотрел, как Харди выруливает на своем глиссере и обрызгивает пеной детвору, что собралась на пирсе. Он никогда не играл в пиратов в бурных водах озера Индиан.
«Здесь больше вообще не должны преподавать историю», – думает Дженнифер. – Надо дать ей отдохнуть года четыре или пять, отдать дань памяти».
И вот Дженнифер стоит возле стола, за которым когда-то сидел он.
Она проводит кончиками пальцев по крышке, словно по надгробию.
– Сэр, – произносит она, стараясь дышать ровно, только, блин, не получается.
Слезы текут прямо на бумаги. Рукавом Дженнифер вытирает лицо; надо же, как проняло.
Она окидывает взглядом пустой класс.
За ней никто не наблюдает, и она медленно поворачивается на пятках, как это во время своих лекций и рассказов делал мистер Холмс, и вот она уже смотрит на доску.
Кивает и осознает – снова, – что его больше нет.
Наконец она выходит из класса, оставив в верхнем углу мелкую надпись, сделанную не мелом, а тонким черным маркером – «Грейди Медведь Шерлок Холмс». Маркер самый черный. И если Фарма надумает убрать эту надпись каким-то растворителем, Дженнифер надерет ему задницу так, что мало не покажется. Сначала на одной стороне Главной улицы, потом на другой. Два раза.
Не зная, где развернулись или разворачиваются события, она обследует коридоры. Должны быть влажные следы ног, но кругом темень… Ничего, до цели она доберется.
Или уже добралась: она на развилке, из главного коридора попадаешь либо в естественно-научное крыло, либо в гуманитарное.
Какому-то идиоту пришло в голову поставить на этой развилке лося – чтобы на всех пялился сверху вниз? Как какой-нибудь привратник, который заставляет учеников выбирать между точными и гуманитарными науками?
– Это еще, блин, что такое? – говорит Дженнифер. Про лося, но еще больше про парня, который застрял у него на морде.
Из груди парня торчат рога, глаза и рот открыты.
Дженнифер смотрит на него долгую минуту, сама не понимая, чего ждет. Просто не хочет мириться с тем, что видит. Пока не хочет.
– Блин, – говорит она, вдруг осознав, что плохо представляет, в какой обстановке оказалась, и резко оборачивается, ведь по закону жанра тебя застают врасплох именно тогда, когда думаешь, что ты один.
Но коридор все же пуст. Напоминает о рюкзаках, школьных тайнах и приглушенном смехе. Не «Резня в школе», как всегда воображала Дженнифер. Учителям с другой планеты из «Факультета» она не дастся. И ненавистной училке миссис Тингл тоже. Она, как Брэд Питт, сбегает из класса, не хочет стать «телом студента».
– «Алекс», восемьдесят первый год, – бормочет она, имея в виду «Тела студентов», чтобы не сказать восемьдесят четвертый, когда вышла «Тихая ночь, смертельная ночь». Убийство с лосем именно оттуда, и это очень ей не нравится.
Но нет. Нет, нет, нет. От всех этих параллелей она отказалась. Она просто… прячется в видеомагазине, как однажды сказала Лета. Она видит связи, которых вообще не было бы, не будь ее голова до сих пор набита подобной хренью.
Но парень точно висит на лосиных рогах, так? И есть еще двое – нет, трое – мертвых старшеклассников в Плезант-Вэлли. Плюс двое на парковке у мотеля. Это уже шесть. А еще надо прибавить тех, кого найдут Баннер и док Уилсон. Где они? В какую сторону идти?
Дженнифер смотрит вдоль научного коридора, потом гуманитарного и в итоге идет, оставляя влажные следы, в любимый туалет, к Станции Шалавы. Но внутрь не заходит…
– Эй! – говорит она в полуоткрытую дверь спортзала.
Док Уилсон снял свой балахон, похожий на спальный мешок, и завернул в него белую девушку с красным лицом.
Она дрожит. Всем телом.
Большой спортзал погружен во мрак, но дальше на трибунах виден свет фонарика: там Баннер.
Нашел еще одно тело, понимает Дженнифер.
А парня на лосиной морде они еще не видели?
– Чем могу помочь? – спрашивает Дженнифер, вставая рядом с доком Уилсоном.
– Кофе, – говорит тот, не поднимая голову. Он спасает жизнь, и руки не должны трястись.
Дженнифер находит термос, наливает полную крышку, передает доктору. Когда он берет кофе, Дженнифер видит – и не может отвернуться – торчащее, текучее глазное яблоко девушки, и у нее перехватывает дыхание.
Это не кукурузный сироп в латексе, не воздушный пузырь, подкачиваемый ручным насосом.
Дженнифер удается взять себя в руки и не расплескать кофе. Потом она неверными шагами отходит прочь, прислоняется к кирпичной стенке, и тут рядом оказывается Баннер.
– Как она? – спрашивает он о девушке.
– Эбби, – выдавливает из себя Дженнифер, будто имя может стать спасательным канатом, который вызволит девушку из беды.
– Там Вайнона Флеминг, – бормочет Баннер, и по голосу ясно: ничего хорошего там нет. Наоборот.
– Чем ему не угодили старшеклассники? – спрашивает Дженнифер.
– Я даже не знаю, все ли это, – говорит Баннер.
Дженнифер изображает пальцами рога и спрашивает:
– Парня видел?..
Баннер кивает.
– Может, она переписывалась с тем, кто это устроил? – говорит он наконец. – Детишки иногда пишут всякую…
– Я не из восемьдесят девятого года, – обрывает его Дженнифер, и вместе они находят окровавленный телефон Эбби; под сгустками красного мерцает экран.