С мертвыми школьниками, вот где. В мотеле. В доме престарелых. В школе.
И тем не менее.
Конечно, можно просто подняться, протопать к участку шерифа и сделать вид, будто ничего не случилось. Замечательно, а если летом какой-нибудь двухлетний карапуз среди камешков найдет «конфетку» – и тащи его потом в пункт неотложной помощи? Допустить этого Лета не может. Даже намека. Она не уснет до конца зимы, если будет думать, что подложила такую фармацевтическую бомбу. В наказание ей такую таблеточку найдет Эдриен, что тогда?
Нет, исключено. Плевать на холод. Плевать на ветер. Плевать, что спина у нее не защищена. Плевать, что у нее в кармане есть другие таблетки; она чувствует их кожей, они точно на месте.
Лета поднимает белую точку. Неужели нашла свой дурацкий стероид, чудо свершилось? Нет, это лишь крошечная льдинка, замерзшая слеза… что там еще?
Лета сжимает точку пальцами, и вот ее уже нет.
Точно нет? Допустим, таблеточка потерялась бы без снегопада – точечка из тысяч ей подобных только на этом квадратном футе пространства. И что? Вдруг летом ее все-таки найдет ребенок и сунет в рот? Но переживет ли эта крохотулька зиму? Вряд ли. Да и результат будет, если принимать средство месяцами – Лета каждый день глотает кальций, – но на что способна одна таблеточка? Просто порция ибупрофена, не более того. Даже менее.
И это хорошо.
Но сейчас надо найти ту, что побольше. Без нее никуда.
Будешь суетиться, себе же навредишь. Дело не в том, сколько снега зачерпнешь. Его надо как следует просеять, проглядеть, сдуть с ладони.
Надо очень сильно захотеть, тогда…
– Ага! – произносит Лета.
Вот он, идеальный белый кружок, чуть заостренный – значит, без сомнения, у нее в руке именно таблетка.
Лета не сует ее между губ, как две другие, а прячет под обшлаг своего теплого костюма – туда, где пульсирует жилка на кисти, – неуверенно встает. Опереться можно только на ветер. Он накатывается на Лету, хочет утащить с собой, проскрести и швырнуть на землю, и ей кажется, что она ведет бой, а единственные доступные ей снаряды – это горстка побывавших в сугробе пилюль.
Каких только историй мы себе не рассказываем, всегда сочувствует ей лечащий врач.
Только это не история. Это происходит на самом деле.
Лета садится на скамейку – черт с ним, со снегом, который ей почти по пояс.
Она достает изо рта капсулу, сует под обшлаг, где лежит таблетка, и мысленно готовится к следующей части мучительной процедуры. До хирургии она могла без воды проглотить все три сразу, никаких проблем, – но до хирургии они ей не требовались.
Закинуть все три в рот сразу она не может: для этого надо отцепить челюстное устройство, аккуратно раздвинуть зубы и каждый миг с ужасом думать, что новые сухожилия в ее челюсти, с обеих сторон под ушами, снова оторвутся, и тогда все надо будет начинать сначала по третьему кругу. Без скобы ее подбородок упадет на горло, как у куклы-марионетки, кожа лица натянется, хотя Лета пользуется специальным увлажнителем.
Только не начинать эту бодягу сначала, пожалуйста.
Для Баннера, для Эдриен, вообще для всех, она делает вид, что это пустяки, что она крепкая, что вообще жива, слава богу, что это просто цена, которую приходится платить.
Ключевые слова здесь: «делает вид».
Не «дрожит мелкой дрожью», не «корчится каждую минуту», не «готова сдаться в любую секунду».
Да, она благодарна Господу. Ей всего хватает. У нее прекрасная семья. Ведь будешь жаловаться – тогда… можно лишиться того, что есть, так? Проявишь слабость – и привет.
– Прости, – говорит Лета с нажимом, обращаясь сама не зная к кому. Может, к себе. Может, ко всему миру. К любому, кто готов слушать ее путаные речи.
Чтобы протолкнуть пилюли внутрь, ничего не снимая, она прижимает кончик указательного пальца к верхней десне, увлажняет его за правым клыком. После того как язык оказался пленен зубами, она научилась находить влагу в местах, которые никогда не считала влажными. Ей со многим пришлось столкнуться впервые. Например, с пакетами для овощей в продуктовом магазине. Второе важное дело – бумаги Баннера, которые она смотрит по его просьбе. А прием лекарств – это даже не третье, просто в течение дня происходит столько всего, что никакой памяти не хватит, и ей достаточно двух пунктов.
Растворяемая оболочка сине-коричневой капсулы прекрасно сочетается с этой похищенной влагой, капсула чудесно висит на кончике пальца, ветер ее не уносит, и на том спасибо. Другой рукой Лета оттягивает левую щеку подальше, чтобы направить указательный палец с лекарством вглубь, к коренным зубам. Ей приходит в голову школьный учебник, где изображен португальский мореплаватель Бартоломеу Диаш, огибавший мыс Доброй Надежды, – ох уж эти уроки истории. У Леты возникает рвотный позыв, но блевать нельзя: в нынешнем состоянии она может подавиться. В ней сейчас нет ничего, кроме сока авокадо – она выпила его пять часов назад, – но этого вполне достаточно, чтобы перекрыть ей глотку.
Языком Лета продвигает капсулу, заставляет себя как следует глотнуть – и капсула уходит внутрь. Это сине-коричневая, потом она повторяет процедуру с красной. Ее мир состоит из иммунодепрессантов. Наконец, на десерт, она заглатывает маленький кружочек. Он не хочет прилипать к пальцу, и, чтобы принять дозу, ей приходится откинуть голову назад, распахнуть горло навстречу морозу.
Это средство – болеутоляющее, и жертва стоит того. Не важно, что таблетка горькая, шершавая и опасная. Когда она, царапая гортань, все же проникает в организм, Лета чувствует, как все ее нутро раскрывается навстречу таблетке, каждая частичка тела радуется этому зернышку. И мне, и мне тоже. А можно еще одно? А можно всю пачку, пожалуйста? И вдруг…
Да, это звонит ее телефон, напоминает, что пора принимать капсулы. Лета помнит без напоминания. Но наркоманкой она не станет, нет. Ради Эдриен. Ради Баннера. Ради себя, если она вписывается хоть в какое-то из уравнений.
Увы, за все в жизни приходится платить.
Раньше после этих лекарств в голове был туман, а сейчас уже нет. Если не забывать перед сном принять слабительное, побочных явлений нет, разве что желудок требовательно урчит, если Лета задерживается с очередной дозой.
Но она не задерживается, лекарства всегда с собой.
Она не смотрит на обклеенную пластиком дверь в участок, не хочет, чтобы там появился Баннер с Эдриен и увидел, как его жена снова пичкает себя лекарствами.
Она предпочитает принимать лекарства без свидетелей, поэтому сказала мужу, что идет подобрать лыжное снаряжение, с которым возился Фарма, когда она его подстрелила. Самое малое, что она может сделать, – выполнить за него обязанности уборщика. Безвредная мини-ложь, да и не ложь вовсе: она и правда соберет эту одежду. Возясь с вещами, Лета вдруг подумала: а что, если они – ключ к разгадке? Если, конечно, есть что разгадывать.
В некоторых слэшерах, как ей хорошо известно, важно знать, кто убивает и почему. Если просчитать заранее, есть шанс остаться в живых.
Но этот ведет себя словно лис в курятнике: кусает всех подряд, кто захлопает крыльями и закудахчет.
Большой, мрачный и наводящий ужас лис.
Но разве его нельзя утихомирить? Нужна девушка, которой это по плечу.
Синн?
Лета не желает ей такой участи, на ее долю и так выпало немало: родители, сестра, школьные слухи, будто у нее шашни с новым учителем истории… Но надо признать, что кандидатура Синн самая приемлемая.
Лета или Дженнифер на эту роль не годятся. Лета исключается, потому что знает: последней девушкой она вовсе не была. «Бойню в День независимости» остановила Дженнифер; без нее могло быть еще хуже.
Но Дженнифер… она из этого уже выросла? Закалилась, стала сильнее, жестче?
Теперь очередь Синн.
Таким жутким способом это работает. Извини, девочка.
Лета оборачивается к обклеенной двери: спасибо, Баннера там нет. После того как он примчался из школы, ему нужно побольше воды, одеяло, сухая одежда и другая обувь.
Он хотел приехать в участок раньше Дженнифер, хотя она ехала на украденном снегоходе и на несколько минут точно бы его опередила – видимо, помчалась в другое место.
Лета укутала Эдриен и передала мужу, сказав, что пойдет подобрать одежду, пока ее не унес ветер.
Но сейчас почти все это она напялила на себя. Хороший лыжный костюм, вполне ей впору, она и Синн примерно одного роста. Ведь это одежка Синн, так? Ее вчера принесла Гал?
Не важно. Скоро Лета зароет руки в карманы и быстренько в участок.
Но еще не время.
Конечно, с дверью нехорошо получилось. И наградной дробовик Рекса Аллена поцарапала. И случайного прохожего дробью угостила.
Но все это не вопрос жизни и смерти. Не сравнить с тем, о чем ей рассказал Баннер. Что случилось в школе. Что, по словам Дженнифер, случилось в доме престарелых. Что еще продолжается.
Лета сжимает руку в кулак, потому что стиснуть зубы не может, и от этого небольшого всплеска давления окси наконец попадает в кровоток, онемение сменяется теплом. Будто она включила резервные мощности.
Ей уже не холодно.
Она видит четче, мыслит быстрее, яснее.
«Главное – чтобы не было привыкания», – говорит она себе, хотя не очень себя слушает.
Если сейчас перед ней возникнет Мрачный Мельник… тогда, Мельник, берегись! Лета не бросится на него – все-таки она не до такой степени «улетела» и очистилась, – но ботинком саданет ему по коленке и кинется бежать, выманит его на лед. Она вполне для этого одета. А он тяжелее Леты больше, чем вдвое, и лед под ним где-то обязательно треснет.
Она будет бежать весь день, всю ночь, пока он не рухнет от усталости либо не провалится и попадет прямо в морозилку Иезекииля. Навсегда. И всякий раз, когда она споткнется, в легких забурлит красная пена, ноги онемеют, Лета будет думать об Эдриен, Баннере. Она соберется, сгруппируется, коснется кончиками пальцев льда, оттолкнется от него и, шатаясь, двинется дальше.
Чтобы бежать, хорошая челюсть не требуется. Нужно крепкое сердце. И готовность.