– Девочки, – сказала она Синнамон и мне. – Ваш перекус.
Наши сердца стучали так громко, что нам было не до еды.
– Извините, – сказала нам Мейси Тодд и спокойно пошла к старшекласснику.
На коленях у него лежала гитара. Это очень банально, мистер Армитедж, знаю, но он был с гитарой. Потом Джинджер, воспылавшая к нему безумной страстью, рассказала нам: он возвращался из поездки по мексиканским церквям в рамках школьного проекта для старших классов.
Идя в его сторону через дорожку – знаю, о мертвых плохо не говорят, но хочу показать, какой силой обладала эта женщина, – Мейси Тодд расстегнула две верхних пуговицы черной блузы. Дойдя до кабинки, где сидели Джинджер и этот парень, она наклонилась и, наверное, открыла ему вид, от которого у того перехватило дыхание. Насколько я знаю, Джинджер никогда ей этого не простила, но в следующие две минуты ее мама – никогда о себе так не заявлявшая – утихомирила Джинджер взглядом, выманила парня из кабинки и увела за собой – мимо будки для чистки обуви в частный туалет.
Джинджер вернулась к нам, и мы втроем уставились на плотно закрытую дверь.
Через три минуты оттуда вышла Мейси Тодд, посмотрела по сторонам, села рядом с нами и вернулась к своей книге, блуза доверху застегнута.
Мы продолжали смотреть на дверь туалета, но она так и не открылась, а потом мы снялись с места и поехали в горы по направлению к Терра-Нове. Сердце Джинджер было навеки разбито, а Синнамон пристально смотрела на мать. Не потому, что ее ненавидела, – просто до нее дошло, что именно случилось, так мне кажется. Или почти случилось, если кто-то не вмешался.
Так вот, мистер Армитедж, Синнамон – копия своей мамы. Внешне она зеркальное отражение своей сестры, но сшита из того же сукна, что ее мама.
Если спросить Джинджер насчет мишуры, она просто будет смотреть в стену, и отчасти тут есть моя вина. В ту ночь мы должны были заставить ее пойти с нами. Сейчас я в этом убеждена. Но так же, как мы позволили ей уйти с тем парнем от нашего столика в аэропорту Бойсе, мы позволили ей остаться на яхте одной и ждать нашего возвращения.
Теперь насчет мишуры. Синнамон, наверное, скажет вам, что там были только она и Джинджер, но я была с ними. И вообще, это моя идея. Прежде чем ближе к вечеру взять меня с собой на берег – улизнуть с яхты было очень просто, – Синнамон и Джинджер отложили несколько батареек и сережек для девочки, размытые записи которой они мне показали.
Моим вкладом была мишура.
Если мишуры хватит, девочка проденет ее сквозь волосы, обвяжет вокруг талии, и мы, свесив ноги за перила, увидим ее с палубы. Она будет сиять в свете луны, украшенная серебряными блестками.
Номер почти удался.
С кормы яхты мы действительно видели, как по озеру пронеслось серебристое сияние – искристый след от метеора – и тут же угасло. Мы думали, что услышим, как каждый сноп искр с шипением исчезает в воде.
Подтвердилось то, на что намекали следы: девочка шла по воде. Значит, скорее всего, была привидением.
В этом и заключалась ее главная тайна.
Мы снова и снова пересматривали эту запись на выпускном вечере Леты, передавая телефон Синнамон друг другу. Синнамон и Джинджер порезали пальцы лезвием, которое где-то украли, и поклялись, что никогда тайну не выдадут. Меня резать пальцы и давать такое же обещание они не заставляли, хотя я была готова.
И они мне разрешили.
Конечно, вы знаете про яхту, на которой мы проснулись ночью третьего числа – все про это знают, – и я уже писала, что мы оставили Джинджер в шкафу: она так тряслась, что не смогла плыть через озеро с парнем со стройки.
Но есть то, чего вы не знаете, хоть и восстанавливали события, слушали рассказы очевидцев, знакомились с видео- и аудиозаписями, которые вам удалось получить: ни Синнамон, ни я до той ночи фильм «Челюсти» не смотрели. Когда мы подгребли к этим расфранченным лодкам, которые терлись одна о другую, я так дрожала, что не могла плыть, просто держалась за гвоздь в спине того парня со стройки… но я подняла голову к экрану, и фильм еще шел, хотя вокруг нас все уже умерли, умирали или бились за жизнь.
На экране был эпизод с желтой бочкой, озабоченное лицо старого шерифа крупным планом, и это я запомнила лучше всего. Он будто смотрел на озеро, на то, что только что здесь произошло, и хотел сказать людям в воде: выбирайтесь на берег и покиньте пляж.
Потом я о «Челюстях» прочитала: Стивен Спилберг, фильм 1975 года, по одноименному роману Питера Бенчли, и разумом я знаю, что старый шериф боялся воды, боялся акулы, но в моем сердце эта история отпечаталась иначе.
Потом строитель и Синнамон выпихнули меня на пирс. Где-то взметывает брызги глиссер шерифа, раздается выстрел, люди кричат… Я бы хотела разложить все секунда за секундой, мистер Армитедж, но это не укладывалось в голове, эмоции зашкаливали, и переварить виденное и слышанное я просто не могла.
Следующее, что я помню… даже не тишина, а негромкий вой. Наверное, так правильно. Живые плачут по мертвым и умирающим. Я еще на пирсе, Синнамон обнимает меня и плачет, я плачу вместе с ней, сама не зная почему.
Потом – может быть, через час – полицейская или медсестра закутала нас в одеяло, но оно было влажным. Она вела нас по пирсу, с парковки доносились стоны умирающих, и она открыла дверку большого белого внедорожника шерифа и велела нам сесть туда: там теплее, мы отогреемся, и все будет хорошо.
Мы просидели в машине до рассвета, всеми забытые, мимо нас несли носилки с покойниками, весь мир сверкал красно-синими огнями.
А на той стороне озера горела Терра-Нова.
Помню, Синнамон взяла меня за руку и сказала:
– Была – и нету.
Я еще дрожала, и она стала искать во внедорожнике другое одеяло, что-то сухое, и в задней части, куда кладут груз, нашла корзинку со старой одеждой и вывалила ее на пол между нами.
Мы напялили на себя все, что могли. От одежды пахло сигаретным дымом, и там же мы нашли видеокассеты. Фильмы ужасов.
Я плакала так, что просто задыхалась, и Синнамон, чтобы меня отвлечь, стала читать рекламу к фильмам на заднике футляров с кассетами. Именно так мне и запомнилась «Бойня в День независимости»: Синнамон читает мне про фильмы, которые я никогда не увижу, но никогда не забуду: «Резня в школе» и «День окончания школы», «Инициация» и «С днем рождения меня», а также другие кассеты Дженнифер Дэниэлс, включая ту, в честь которой я назвала свою работу.
Единственная кассета, которой не было, сказала мне потом Синнамон, – «Кровавый залив».
Но она не пропала. Ее было видно через лобовое стекло. Она лежала на берегу, оставляя на гравии красное пятно.
Синнамон прижала меня к себе, и в ее светлых волосах я увидела одинокую прядь той самой серебристой мишуры.
Синнамон ее не заметила.
Я вытащила эту нить, скрутила и положила между сиденьем и приборной панелью.
Оно
Стоя среди хлопьев падающего снега, с задубевшими от мороза волосами, что шуршат, как опустевшее осиное гнездо, с сочащейся из груди кровью – спасибо девчонке с ножами, – Мрачный Мельник смотрит на садовые ножницы. Сойдут.
Особых планов насчет этих двух девиц у него нет, но они вышибли входную дверь дома и застали его врасплох. Раз они добрались до него здесь, значит, хотели найти? Да, лис в бегах, но у него, между прочим, есть зубы.
Мрачный Мельник обнажает их, злобно смотрит сквозь хлопья снега и резким жестом разводит ножницы – легко, будто это дужка птичьей грудины, – позволяет серебристой боковине упасть, оставляя в горизонтальном положении только черное острие. Сталь самого высокого качества.
Он машет лезвием перед собой, проверяет на вес, на длину. Конечно, это не мачете, бросить не получится: оно заточено, чтобы стричь, а не резать шеи и оставлять красную линию, – но вблизи, если стоишь рядом, острие можно запросто вонзить в грудь, в брюхо и проткнуть тело насквозь.
Его это вполне устроит, так?
Надо не забыть повернуть лезвие вниз, тогда оно выйдет сзади под углом, как при охоте на рыбу на мелководье: бросаешь в нее что-то острое, а оно в воде как бы преломляется. Но… тут всего-то пара девчонок. Можно запихнуть в один мешок для мусора; на двоих веса не больше пары сотен фунтов, если, конечно, когда он их туда засунет, их кровь еще будет при них.
Но так оно не работает, верно?
Да и мешка у него нет.
Обледеневшим крюком он смахивает волосы с глаз и вырезает ножницами в воздухе крест, будто хочет сделать дырку в вихре и пройти сквозь нее. Не подумал, надо было взять в гараже молоток, а не эти раскоряки, но идти назад – непорядок.
Начинаешь дело с инструментом Х – инструментом Х доводи дело до конца.
Главные правила Мрачный Мельник постиг давным-давно.
Вот одно из них: если про это место людям известно, ему здесь делать нечего. А ведь оно казалось идеальным: темное, в стороне от дороги, заброшенное. Тут, если надо, можно было пересидеть всю зиму. Небось дурацкие байки про здешние дома рассказывают, мол, тут бродят привидения.
Разделаться с девчонками – и, пожалуй, все же вернуться за молотком. Да, у него, скорее всего, дурацкая амортизирующая ручка, приглушающая звук удара по черепу – ну и что? Стервятникам выбирать не приходится. Черт с ней, с ручкой, если разгуляться, он сделает из головы шахматную доску, в дырки забьются волосы вперемежку с кровью… Правой кистью Мельник растирает себя, все-таки холодно.
Он поворачивает лезвие и удобно подхватывает его левой ладонью, пробует на вес. Он всегда умел обращаться с оружием. А эта штука, как отломанный от копья наконечник: насади ее на черенок – и иди зимой охотиться на настоящее зверье.
Если бы закрепиться на этой стороне озера.
Может, повесить девчонок на дереве, пусть городские знают: нечего сюда соваться? Хозяева ранчо, чтобы отогнать чужаков, вешают на заборе койотов, пусть себе гниют.
Но чтобы девчонок заметили, надо их повесить на каком-нибудь низком деревце поближе к берегу, так? Но тогда медведи, что еще не разбрелись на спячку по берлогам, придут лакомиться, и от его предупреждения ничего не останется.