ать снимки для соцсетей, конечно, здорово, но не при минус двадцать на дворе, – школьники выломали замок задней двери и превратили старый дом Дженнифер в место для тусовок. Раньше этим местом всегда был лагерь Виннемукка, но озера первое время все сторонились, да и на берегу было как-то жутковато.
Поэтому – дом Дэниэлс. Раз уж там можно согреться, не разжигая костров на улице, Рекс Аллен закрывал на это глаза. А что, подумал Харди, в наши дни остается делать шерифу?
Вскоре какой-то хулиган на фасаде дома красным распылителем написал: «Кровавый Лагерь».
– Вполне уместно, – говорит Дженнифер.
– У тебя такой прически давным-давно не было, – говорит Харди, касаясь ее волос. – С пятого класса?
– С шестого, – уточняет Дженнифер, смаргивая какое-то воспоминание. Она откидывается назад, и новая копна волос следует за ней.
– Индейские волосы, – замечает Харди и смотрит ей в глаза: как она отнесется к этой реплике?
Он мог бы сказать, что у нее волосы, как у отца, но знает: это приведет не туда. Она ведь ничего не говорит о Труди, вот и он не будет напоминать ей об Открывашке Дэниэлсе.
И Иезекииль не будет, хочет добавить Харди, но насчет смерти ее отца никто не говорил вслух, так что может выйти как минимум неловко. Сидишь здесь целыми днями один, сам забудешь, что у тебя в голове есть, а чего нет.
Наверное, в этом все дело.
Дженнифер пропускает реплику насчет своих индейских волос, просто чуть поднимает подбородок и говорит:
– Там у всех посттравматический синдром, знаете же?
Теперь черед Харди уклоняться от вопроса. Конечно, он знает. Когда он первый раз вернулся из больницы, еще в коляске, ему хорошо была видна картина города. Посмотришь на людей, на их глаза – вроде бы все как обычно, про ту ночь все позабыли, думают о будущем или о настоящем, но уж никак не о той ночи на воде. Но не надо покупаться на эти бесстрастные лица. Лучше посмотреть на людей, когда они сидят на открытой веранде у «Дотс». Или стоят, прислонившись к выщербленному синему столбу на бензоколонке, пока Лонни заправляет им машину. Или сидят на скамеечке Мелани, ловя предзакатные лучи солнца.
Посидят так три минуты, пять минут, отвлекутся на книгу, поговорят с кем-то по телефону, съедят вкусный омлет. Но потом, стоит внутренней дисциплине ослабнуть, вы сразу заметите: вдруг дернется плечо, рука неожиданно сожмется в кулак. Человек глубоко вздохнет, будто снова оказался в водах озера.
Уж лучше сидеть здесь, на этом невероятном утесе над водой и выкуривать одну сигарету за другой.
Кстати, о сигаретах.
Из нагрудного кармана рубашки Харди достает пачку и вытряхивает из нее сигарету для Дженнифер.
Она отрицательно качает головой, мол, спасибо, не надо.
– Молодец, – говорит он, но себе в сигарете не отказывает. – Ты сильнее меня.
– Если начну, меня потом не остановишь, – объясняет она. – Да и денег на них нет.
– Я могу кое-кому позвонить, – сообщает ей Харди, а сам ищет спички. – Может, кишки у меня и стали на три фута короче, но кое-какие связи остались, могу тебя куда-то пристроить.
Дженнифер закрывает глаза и согласно кивает, то ли с благодарностью, то ли с сожалением, трудно сказать. Так или иначе, Харди оставляет ее в покое и разражается кашлем, от которого все его нутро будто опустошается.
– Все нормально? – спрашивает Дженнифер с подлинной озабоченностью, к которой подмешан гнев, будто этот чертов кашель она может как-то унять – и готова с ним сражаться.
Она еще там, верно. Где-то там. После того, что с ней произошло, что выпало на ее долю. Какую тяжелую ношу ей приходится нести, но она не сдается.
А ей всего-то двадцать один, напоминает себе Харди.
Что же это за мир такой, если он так с ней обошелся.
Ей бы учиться где-нибудь подальше отсюда, на полную стипендию. Чтобы ее беспокоили только тесты, свидания, вечеринки.
А у нее всего один друг – старик, подыхающий в бетонной коробке на крыше мира, и все ее воспоминания заляпаны кровью.
И, проявляя лояльность, Харди отводит сигарету ото рта и кладет обратно в пачку фильтром вниз, чтобы потом не потерять. На удачу – глупое суеверие, он прекрасно это знает, но, если лишить себя маленьких личных ритуалов, жизнь быстро превратится в череду бессмысленных дней.
– Долго сюда добиралась? – спрашивает он.
– А что?
– Сейчас поймешь.
Он кивает в сторону озера.
Уже три часа дня, в четыре стемнеет, она вряд ли следит за барометром – молодые, они такие – и не знает, что бушевавший внизу буран уже утих. Значит, с наступлением сумерек резко похолодает так, что у термометра никакой шкалы не хватит.
Харди достает свой передатчик, пальцем просит Дженнифер помолчать и со щелчком подключает Мэг.
– Шериф, – откликается она, и Харди почти видит, как она распрямляет спину, будто в комнату вошел настоящий начальник.
– Через сорок пять минут мне нужна машина.
– У вас заявка на шесть, – кратко напоминает ему она, но это просто от неожиданности, ведь он и сам знает. В микрофон доносится шелест: она перебирает бумаги.
Поскольку водить машину ему трудно, а его прошлые заслуги еще уважают, служба шерифа каждый вечер посылает за ним машину отвезти домой. И получается, что теперь он видит Пруфрок только в темноте. Город для него превращается в собственную тень. Может, с учетом всех местных призраков, оно и верно.
– Сделаешь, Мэгги? – спрашивает Харди. – Не хочу, чтобы меня тут насквозь продуло.
– Уже, – отвечает Мэгги.
– Только не посылай этого пацана, – добавляет Харди с наигранной серьезностью, глазами подавая Дженнифер сигнал.
Она тоже глазами отвечает: все это глупости. И она не ошибается.
Харди с важным видом прерывает связь, отключает микрофон. Со второй попытки это ему удается.
– Можно было и обойтись, – замечает Дженнифер, мол, нужды в машине нет.
– Что же, я тебя по темноте отправлю? – Он показывает через окно на озеро, уже погруженное во тьму, на все вокруг. – Один неверный шаг – и до свидания, прекрасный мир.
– Я конусы видела, дорогу знаю.
– Да эти конусы давно сдуло ко всем чертям, разве нет?
– Я могу прямо сейчас уйти, ничего страшного не…
– Тебе надо на это посмотреть.
– Неужели в долине меня еще чем-то можно удивить? – спрашивает она.
– Я рад, что ты сюда добралась.
В знак одобрения Харди поднимает кружку.
– Извините, я тогда была… еще та штучка, – говорит она ему, будто затем и проделала этот долгий путь в гору.
– Зато с тобой всегда было интересно, – замечает Харди. – Помнишь, когда ты надела в школу руки-ножи?
– Они же были не настоящие.
– До сих пор во все это веришь?
– В слэшеры? Сколько времени прошло. Не знаю, я тогда вообще была другим человеком.
Харди пожимает плечами: понятное дело. Дженнифер пожимает плечами в ответ и говорит, обращаясь к жуткому пространству за окном:
– Вы о нем вспоминаете?
Харди вместе с ней смотрит в серое небо.
– О Медведе? – добавляет он на всякий случай.
Мистер Грейди Холмс, он же «Медведь», он же «Шерлок» – одной клички ему явно было мало.
– Я вспоминаю, – говорит Дженнифер, и рот вытягивается в жесткую линию. – Я… глупо вышло.
– Я тоже мог быть поумнее, – говорит Харди с глупейшей ухмылкой.
Дженнифер смотрит в кружку и говорит:
– Я была… Мой адвокат сказала, что я буду выгоднее выглядеть на суде, если поступлю на заочное в местный колледж. Когда я пишу работы, читаю книги по истории, то иногда забываю, что он был… был…
Она отводит голову назад, сглатывает, чтобы снова не заплакать.
– Я бы обо всем забыла, – продолжает она. – Думала бы, вот он удивится, когда я вернусь и заработаю за эти курсы кучу баллов.
Теперь губы поджимает уже Харди, внимательно смотрит на оконное стекло.
– В тебе это всегда сидело, – говорит он наконец. – И я вовсе не удивлен, Джей… Дженнифер.
Она стреляет глазами, почти целиком услышав свое прежнее имя, но ничего по этому поводу Харди не говорит.
– Слушайте. – Она ставит кружку на стол. – Мне надо…
– Точно по расписанию, – говорит Харди, подаваясь вперед.
Дженнифер перехватывает его взгляд.
Он смотрит на развалины Терра-Новы.
– Думаю, они переберутся на зимовку в «Овечью голову», – говорит он о небольшом стаде лосей, которые пробираются через сгоревшие дома и обуглившиеся деревья.
– Но озеро замерзло.
– Пить им не надо, – объясняет Харди. – Это… помнишь, где у строителей был сортир?
Дженнифер щурит глаза, будто отматывает время назад.
– Два синих и один серый, пошире, – вспоминает она и кивает.
– После… после того, что случилось, в первый год никому и в голову не пришло их увозить. Но они были пластиковые, а тут морозы. Растрескались, расползлись. Это ведь как… кто вырос в городе, этого не знает. Но трава вокруг выгребной ямы всегда самая зеленая, самая лучшая. Вот и там то же самое: природа позаботилась. Трава прямо буйствовала. Прошлым летом это маленькое стадо там и ютилось.
– Но сейчас его там нет, – замечает Дженнифер.
– Лоси выносливые, и память у них что надо.
Харди снова указывает вниз: там по снегу топает здоровенный самец. Может, добрые времена возвращаются? А вон еще один, выходит из лесочка, наверное, понимает, что теперь на виду. Тут не укроешься.
– Ой. – Дженнифер подносит обе руки ко рту, у нее даже перехватило дыхание. – Он же… белый.
– Змеиные индейцы называют таких лосей лесными духами, – объясняет Харди. – Эти каждому показываться на глаза не будут.
– Это… из-за бурана, – полагает Дженнифер.
– Из-за тебя, – мягко поправляет Харди и видит, что Дженнифер его поняла: рот снова вытянулся в тонкую линию. Будто она не хочет, чтобы губы дрожали.
Зато дергается подбородок.
Харди оставляет ее наедине с мыслями, ничего не добавляет, а еще минут через пять лоси уходят обратно вверх по склону, исчезают в деревьях. Белый скрывается из вида последним.