На последних девушках, когда они вступают в кровавый бой за справедливость, обычно надето больше, чем бюстгальтер и ковбойская шляпа, но… сейчас двадцать первый век. А когда этот рубеж останется позади? Неужели мотивация на такие подвиги продержится еще восемьдесят один год?
Клод на это надеется.
А потом – вторая звезда справа, будет светить до самого утра, вплоть до 2455 года, года «Джейсона Х».
Как пить дать.
И то, что снимет Клод про этот цикл слэшера, сыграет свою роль. А все потому, что он вышел на лед, играя в «Занавес». Потому, что ему попалась на глаза реклама, и он сделал вид, что жаждет преподавать историю штата Айдахо в школе.
Клод знает: шериф думает, будто он пишет книгу о «Бойне в День независимости», но его планы гораздо шире. Все собираемые им сведения предназначены для частной коллекции, которая в один прекрасный день станет музеем. В первой комнате будет видеопрокат, но потом ты проходишь через плотный и темный занавес – и попадаешь в хранилище памятных вещей и реквизита. Под стеклом хранятся висевшие в фойе кинотеатров фотографии и кинопленка – то есть ты попадаешь в самый что ни на есть дворец кино. А следующая комната, что вполне логично, содержит оригиналы и подлинники для показов на экране: отрывки из видео, которое Клод вот-вот снимет в эти холодные пруфрокские сумерки… Он создаст новый центр слэшерского царства, каким когда-то были Хэддонфилд из «Хэллоуина» и Хрустальное озеро из «Пятницы, тринадцатого» и каким по сей день остается Спрингвуд – город, где находится улица Вязов.
Нет, шериф Аллен, это больше, чем книга, спасибо. Вы видели телевизионную рекламу «Попкорна», сэр? До ужасов «Хэллоуина». До страха «Пятницы, тринадцатого». До зловещего «Кошмара на улице Вязов».
Так вот, за ними следует ваш городок в горах.
Доказательство? Вот же кровь, на куртке Клода.
И ее будет еще больше.
А раз он – сторонний наблюдатель, летописец слэшера, его преданный поклонник, муха на стене, которая жадными глазами наблюдает за событиями, у него иммунитет: ему не отрубят голову, не выпотрошат, не исковеркают… как Лонни.
Это полный блеск.
– Вы нормально? – спрашивает Джейд, потому что он снова замедлил ход.
– Нормально. – Конечно, Клод не скажет ей, что тормозит не из-за усталости. Просто он ушел в свои мысли. Бродит по своему будущему музею. Хочет насладиться каждым шагом по этой немыслимой тропе, на которую при удаче встанет.
Ему не хватает материала с Мрачным Мельником, отснятого до сегодняшнего дня. После суда над ним и до блистательного появления здесь. Ведь, как учил Карпентер еще в 1978 году, до начала резни надо о себе как следует заявить. Накачать мышцы угрозой и трепетным ужасом, а уже потом пустить их в ход.
Что-нибудь подвернется. Так бывает всегда. Особенно когда ты до такой степени везуч.
– Почти на месте, – выкрикивает Джейд, отпихивает лыжи и наконец просто втыкает их крест-накрест в снег. В нескольких ярдах от входа в участок.
Но когда она подходит к двери, чтобы открыть ее… двери нет?
В проеме только намертво замерзший пластик.
– «Раз-два, отлетела голова», – с придыханием вспоминает Клод считалочку, как ему кажется, вполне уместную, а у него на руках с трудом дышит Лета. Она стонет, извивается, хочет высвободиться из его объятий.
Клод меняет позу, прочнее упирается в землю, чуть поднимает Лету, а по другую сторону дымчатого пластика уже появился помощник шерифа: он показывает, что надо обойти здание. Троица поворачивает за угол, и помощник, распахнув боковую дверь, выбегает навстречу и забирает Лету у Клода. Хочет что-то сказать, но слова не складываются.
– С ней все будет хорошо, – говорит Клод.
– Вы же… вы учитель истории, а не врач! – бросает помощник шерифа.
– Я в этом слегка разбираюсь. – Клод пожимает плечами, потом держит дверь, чтобы помощник шерифа пронес внутрь свою высокую жену. Дальше заходит Джейд, а уже за ней Клод, и от него не ускользает долгий взгляд, каким она окидывает школьного уборщика Фарму, сидящего на узкой скамье в камере.
– Он ве-ернулся, – пропевает он Джейд, будто поддразнивает.
– Он здесь никогда не был, – бросает ему Джейд, не сбавляя шаг.
– Ты знаешь, про кого я, – говорит Фарма с довольной ухмылкой, потом стреляет глазами на дверь, в которую они только что вошли, и Клод вынужден обернуться: уж не появилась ли в проеме большая фигура? Появилась.
Клод спотыкается и чуть не падает на Джейд. Неожиданно он чувствует себя, будто Шэгги из «Скуби-Ду», который едва не упал на Велму.
Джейд с раздражением оборачивается – никакая она не Велма – и объявляет для всех:
– Синнамон.
– Просто Синн, если нетрудно. – Синнамон входит в здание, закрывает за собой тяжелую дверь и переводит дыхание. Топать по сугробам – дело непростое.
Взглядом-лазером она окидывает «мистера Армитеджа», но ничего не говорит.
– Что ты здесь делаешь? – уже спрашивает, даже требует Джейд без капли сомнений в голосе.
– Хочу объяснить кое-какую хрень, – отвечает Синнамон, вскидывая голову в сторону Фармы, будто его присутствие здесь неуместно, либо она дает понять, что не узнает его. В знак приветствия тот поднимает подбородок, но ответной реакции нет.
Перевод: ее внимания он недостоин.
Клод отступает в сторону, давая Синнамон все необходимое пространство. Она свободно проходит мимо, даже не задевая его своей дутой курткой, и они напоминают фигурки Пухлого зефирного человечка и Мистера Мишлена.
Фарма только ухмыляется.
– Что смешного? – спрашивает Джейд.
– Долго тебя не было, подружка, – отвечает ей Фарма.
Пару секунд она смотрит на него, потом переключается на Синнамон.
Может, это и есть вечеринка, допускает такую мысль Клод. Они еще не добрались до передней части здания. Это могут быть большие танцы в конце «Выпускного» или… нет, нет, лучше дискотека в «Джейсон штурмует Манхэттен», но только не безлюдный зал специально для медленного убийства, а переполненный танцпол, где зажигает Джейми Ли Кертис.
Именно ее движения из «Идеально» с Траволтой дали начало настоящему золотому веку.
Есть дни, в которые постоянно происходит что-то новое, верно?
– Мистер Бриджер, – приветствует Клод Фарму, проходя мимо.
– Учитель, – отвечает тот, и они внимательно смотрят друг на друга. Чуть дольше, чем требуется. Но Клод – замыкающий, и никто их переглядывания не видит.
«Они зде-есь», – говорит Клод про себя, имея в виду всех пятерых. Он от них немного отстает: в конце концов, его музыка и видео сами собой с карты памяти не сотрутся.
Скамейку Мелани нельзя забросить – ни сейчас, ни в будущем, пока он способен до нее добрести… Но это дерьмо падает на землю таким густым слоем, что придется подряжать помощника шерифа: пусть тот чистит его самого, пока он чистит скамейку… Так что лучше завтра. Глядишь, буран утихнет, с неба прольется свет, и старик сможет выйти из дома и исполнить то, что положено.
Снова оказаться в участке приятно. Он всегда говорил Труди: его дом там, где она. Но участок – его второй дом. Правда, без Мэгги он напоминает хлев: вместо входной двери – лист пластика, но каждому шерифу свое. Или, если говорить о дне сегодняшнем, каждому помощнику шерифа свое.
Он обязательно поговорит с Рексом Алленом – на следующей неделе.
Во времена Харди, если бы пришел Дон Чемберс, у которого на рубашках до сих пор остались дыры от полицейского значка, и заявил, что какие-то дурные детишки резвятся в снегу на Главной улице, Харди живо взял бы себя за загривок, кинулся туда и разогнал этих недозрелых по домам. А пацан Томпкинс… просто стыдоба. Не может, видите ли, оставить дочку, которой тут ничто не угрожает. Взял и передал ключи от своего грузовичка этой близняшке-блондинке – по сути, перепоручил ей спасать своих одноклассников.
А если она не вернется, Томпкинсу все равно придется ехать. Считай, одного транспортного средства лишился.
Что до Харди, ему придется задержаться здесь до утра. Может быть, Лонни починит гусеницы на ратраке и развезет всех по домам. Впрочем, бывший шериф всерьез на это не рассчитывает.
Да и провести ночь в участке – это совсем не плохо.
Сейчас у него на коленях сидит девочка, тянет его чудо-ушанку. Плотный и мягкий мех между пальцами вызывает у нее улыбку, и пока ее отец ушел к камерам, Харди рассказывает девочке про соболя, что-то выдумывает, как раньше, когда рассказывал Мелани, мол, соболи – это просто домашние кошки, но люди их оставили, когда перебрались в города, и тем пришлось учиться жить в лесах, в снегах, но ноги у них были короткие, мех не густой, поэтому мех они нарастили, а вместо ног удлинили тело, и оно стало таким, как у горностая, чтобы передвигаться по снегу, будто змея, делать в нем тоннели и метаться под водой, как ондатры. При этом они любят скакать по деревьям, все выше и выше, и ждут, когда их сородичи вернутся домой. Они даже не представляют, какой сюрприз их ждет, ведь сородичи изменились до неузнаваемости. Вот будет шутка – всем шуткам шутка.
Девочка стащила с Харди шапку размером почти с нее.
Ему приходится моргать, чтобы отогнать от глаз слезы.
Точно так же на его коленях сидела Мелани, когда он делал для нее бумажный кораблик.
Завтра он ей расскажет.
Когда будет чистить ее скамейку.
Может, летом он возьмет туда эту малышку, усадит на скамейку, чтобы ей была видна та сторона озера, и она покажет на другой берег, будто старик, проживший здесь всю жизнь, его ни разу не видел.
И что?
Ее глазами он тот берег и правда не видел. Над ее плечом – не видел.
Харди качает головой: нет, говорить на следующей неделе с Рексом Алленом насчет его нового помощника он не будет.
Пусть работает.
Какого черта.
Он бы такую малышку здесь тоже не оставил.
– Возьми себе, – говорит он про свою ушанку, которую получил при выходе на пенсию, но девочка и сама не хочет с этой шапкой расставаться.
Когда дверь, ведущая к камерам, распахивается, девочка прижимается к его груди, ч