Поэтому Гал сразу идет на кухню: надо позвонить Синн.
Но в раковине лежат не вымытые после горячего шоколада чашки, а сигнала, разумеется, нет. Как и в гостиной.
Гал оглядывается: вернуться к дивану, на краешке которого устроилась мама? Но та явно не ждет ее с секундомером в руке. Воспользовавшись этим невниманием, Гал выскальзывает из домашних тапочек и на цыпочках поднимается наверх.
Их дом и так в верхней части Пруфрока, и если сигнал все-таки есть, то чем выше, тем больше шансов его поймать, так? Если работает только одна башня, то, возможно, связь будет лучше в более высоком углу дома.
Но логикой сигнал в телефон не заманишь.
Хотя попробовать можно.
Гал останавливается перед своей дверью, ждет: вдруг появится хоть одна полоска? Нет. Тогда она идет выше, проходит мамин этаж – дом высокий, но узкий: эдакое веретено; есть в нем что-то викторианское, хотя он абсолютно современный, – и в итоге оказывается на чердаке, который мама называет мансардой, где живет их «сумасшедшая». Синн.
Мама насмешливо называет Синн сумасшедшей, потому что та ни от одного поручения не отказывается. Хотя, отмечает Гал, после «малозначащего случая», о котором никто не должен был даже знать и тем более упоминать, называть Синн «сумасшедшей на чердаке» мама перестала. Возможно, через неделю найдет другую шутливую цитату из Шарлотты Бронте.
Гал стоит в тесном коридоре между спальней Синн и сделанной на заказ ванной… Конечно, она бывала здесь раньше, но сейчас, при выключенном свете, она ощущает эту тесноту как никогда, она ей хорошо знакома.
Ведь именно такая теснота была на яхте?
Гала распрямляет спину, чувствует легкую дрожь, хотя с той ночи прошло уже четыре года.
И тем не менее. Последнее внятное воспоминание из той поры: Синн и Джин будят ее ночью, кто-то из них рукой зажимает ей рот, чтобы не стала звать родителей.
Это всегда задача номер один.
Задача номер два в ту ночь позволила как следует похихикать: Синн и Джин повели Гал на свой этаж, по длинному коридору мимо спальни родителей, мимо спальни Леты, мимо шкафа с аквалангами, как они его называли, в… туалет? Серьезно?
– Зачем? – спросила Гал.
– Смотри, – сказала Синн или Джин, открывая дверь.
Гал знала: там будет что-то мерзкое. Использованный презерватив. Какая-нибудь тряпка с кровью – пожалуйста, только не это.
Там были волосы.
– Это чьи? – спросила Гал в изумлении, шагнув в темноту.
То ли Синн, то ли Джин в полном восторге просто пожала плечами.
Когда они молчали, Гал нипочем не могла отличить одну от другой, и это доставляло им жуткое удовольствие.
Гал поняла: тот, кто тут стригся – причем, похоже, целиком, – пытался за собой убрать. Но так мог убирать какой-нибудь второклассник – то есть никак, – и следы уборки бросались в глаза.
За единственным краном раковины даже лежала прядь…
– Синие? – прошептала Гал, возбужденная не меньше близняшек.
Они были поражены: ни у кого на яхте синих волос не было!
Хотя попались и черные. Гал покатала их между большим и указательным пальцами: сухие и секущиеся, но при этом жирные.
– Держи, – сказала Синн или Джин, протягивая ей – надо же – настоящую лупу.
Гал с сомнением оглядела волосы, что держала в руках: секлись даже концы.
Мало того что ни у кого на яхте не было синих волос, – все имели доступ к отличным сушилкам. Даже у отца Синн и Джин, о чьей зарождающейся лысине старались не говорить.
– Кто это? – спросила Гал.
– Сейчас разберемся! – сказала одна из них, и расследование началось.
На поиски они направились по отдельности, и крики, удары и выстрелы застали их на нижней палубе. Вот тебе и поиски «злодея с синими волосами».
Девушки вернулись в свои каюты на верхней палубе, забрались в постели.
А потом их оттуда с корнем выдрали.
Гал, стоя на чердаке сумасшедшей, усилием воли закрывает глаза и считает до десяти, чтобы убедить себя: ей ничто не угрожает, ничто ее не схватит и не утащит во тьму.
Ничего этого и правда не происходит, и Гал, исполнив необходимый ритуал, открывает глаза, ожидая, что сделка будет завершена и на ее телефоне появятся как минимум две полоски.
Но их нет.
Она понуро опускает голову.
– Гал? – слышит она голос мамы откуда-то снизу.
– Минутку! – отвечает Гал, наклоняясь и превращая лестничный пролет в воронку для своего голоса.
С тех пор как отключили электричество, дверь в туалет они не закрывают: так безопаснее. И она старается говорить глуше, будто сидит на унитазе.
Кстати…
Гал заглядывает в туалетную комнату Синн. Ясно, почему она выбрала эту маленькую спальню в верхней части дома: там ванная гигантских размеров. Гал представляет себе, как Синн пританцовывает на этом полу, – ни дать ни взять принцесса из диснеевского мультика.
Потом подходит к высокому окну над душем, откуда видно шоссе.
Это самое высокое место в доме; ловить сигнал выше просто негде.
Гал кивает, легко шагает в душ, обещая себе смотреть только на кабинку с мутным стеклом и светодиодной подсветкой. Будет очень некрасиво вторгаться в личную жизнь Синн, когда она, между прочим, спасает целый город, верно? Что, если у Синн к зеркалу приклеена фотография Тоби из ежегодного альбома? Или на столике стоит что-то неприличное? Гал отлично знает: ванная комната девушки отражает ее внутренний мир, и если здесь царит беспорядок, если видно, сколько нарядов перебрала Синн, чтобы подобрать подходящий, то… что́ это скажет о героине Гал, ее кумире, спасителе, образце для подражания?
А вот что: порочный слух, ходивший в октябре, поразил Синн куда сильнее, чем ей казалось. Он разрушил ее чувство собственного достоинства, уверенность в себе.
Даже если и так, Гал это не касается. Она на чужой территории. Все, что она здесь узнает, будет плодом ядовитого дерева, и спросить у Синн она не сможет. Разве что Синн захочет поделиться сама.
В любом случае у Синн хватает своих забот, разве нет? Мало того что она осталась без родителей, – на ней еще и Джин. А впереди выпускной, ходят беспочвенные слухи, надо подавать заявление в колледж и…
Гал качает головой и осторожно подходит к душу. Ничего не может с собой поделать: так и тянет туда заглянуть. Но когда она ступает на плитку, чтобы поднести телефон к окну, вдруг возникает какое-то странное ощущение.
Она словно возвращается на яхту: под ее босыми ногами шуршат волосы.
Гал отступает к стене, направляет телефон вниз и включает фонарик.
– Синн, ты что?.. – произносит она.
Именно так: Синн отрезала все свои блондинистые волосы.
Значит… теперь ее и Джин снова не отличить друг от друга? Это какая-то высшая доброта, сестринская любовь особого уровня, чего Гал понять не дано? Синн хочет показать, что она и Джин – те же, что были всегда, несмотря на обстоятельства?
Гал тяжело дышит. Очень тяжело. В голову ударяет кровь. Глаза заливает жаром.
Наверное, все так и есть.
А если нет? Некоторым девушкам нужно что-то резать… это еще одно проявление такой страсти? И на Синн до сих пор давит то, что случилось в октябре?
Или… она состригла свои прекрасные волосы не из-за себя, а из-за него? Подстригшись налысо, она наказывает его?
Гал медленно кивает, впитывая в себя это новое осознание. Ножницы ей в руки вложил он? Он?
«Нет, нет и еще раз нет», – гонит мысль Гал.
Но ее интеллект таков, каков есть. И она, сама того не желая, возвращается к последним тридцати часам после Тоби и Гвен, стараясь вспомнить: это кто-то из них запустил слух о Синн и ее «клевом учителе истории», как гласит надпись на стене в туалете. Перед мысленным взором Гал возникает картинка из будущего: где-нибудь в марте Синн героиней появляется в коридорах «Хендерсон Хай» с коротко остриженными волосами и хорошенькая донельзя, будто предлагает другим девочкам тоже сделать короткую стрижку. Это будет новый стиль. Все, пережившие резню, будут носить именно такую прическу.
И все из-за того, что случилось с ней в октябре. Из-за того, что кто-то дал ей в руки ножницы. А это всего лишь пара острых поверхностей. Предмет для насилия, хорошее орудие мести.
«Но это не подлинная Синн, – говорит себе Гал. – Быть не может. Ее сделали такой. Он. Все, что она сейчас делает или уже сделала, чтобы перестать быть собой, не ее вина. Она просто действует так, как подсказывает здравый смысл. Как подсказывает логика. Если ты подбросил игрушку и она, падая, разбила вазу, виновата не игрушка, а ты: игрушка сама жертва, хотя ваза разбилась вдребезги».
Гал сжимает правую руку в кулак, губы превращаются в тонкую и решительную линию.
– Только один раз, – говорит она Синн и кивает.
Она словно разрешает Синн сделать это, но только один раз. И только если они заслужили.
Она даже готова прикрыть Синн, если понадобится. Сумеет втереться в доверие к тому, кто так ее завел, а потом разодрать его задницу в клочья. Теперь, когда она обо всем догадалась, все вычислила, Гал, как и Синн, превратилась в игрушку, что валяется на полу.
– Что ж, ладно, – говорит она и снова кивает.
Тут кафель под ее босыми ногами начинает дрожать.
В следующую секунду на дом обрушивается какой-то звук, какие-то глубинные толчки. Откуда?.. Из озера? С пирса?
Что это?
– Галатея! – кричит снизу Донна Пэнгборн, снова – Гал это чувствует – охваченная ужасом: стены яхты смыкаются над мамой, поле зрения сужается, в ней оживает материнский инстинкт, как у медведицы.
– Бегу! – орет Гал на ходу.
Случайно она бросает взгляд на столик, куда под углом светит фонарик ее телефона, и первое, что она видит, – собственное отражение без кровинки на лице, будто снимок в рамке.
А второе – безмятежно белую голову манекена с нарисованными глазами.
Лысый пластиковый череп.
То есть на нем был парик, а сейчас его нет.
Гал замирает, приглядывается, проводит по черепу рукой, убедиться в его подлинности, и пальцы упираются во что-то, что она приняла за отражение: голову второго манекена, стоящую затылком к первой.