Лицо у женщины было спокойным, глаза смотрели строго и прямо.
- Вы сказали, что не хотели откладывать... Но вы, похоже, только приехали? Чем могу быть полезен?
Женщина едва заметно улыбнулась, точно желая показать, что понимает любезность, но что дело, по которому она пришла, требует совсем другого очень строгого разговора.
- Я приехала из Крыма, - сказала она серьезно. Потом, чуть помедлив, добавила: - От Максимилиана Александровича...
- От Волошина? - воскликнул редактор 4.
Стихи Максимилиана Волошина печатались во многих эмигрантских изданиях той поры - в левых, правых, социалистических, монархических. Сила волошинского таланта привлекала людей разных политических направлений, ибо поэт писал о вечности, любви, жизни и смерти, то есть о том, что одинаково для всех - белых и красных, победителей и побежденных. Неоднократно писал о Волошине в своем журнале и А. С. Ященко. Короткие заметки и сведения о нем часто появлялись в "Новой русской книге" в 1922 году. Как правило, это было всего несколько строк, дающих читателям знать, что известный поэт жив: "Максимилиан Александрович Волошин, по последним известиям, находится в чрезвычайно бедственном материальном положении в Крыму" (1922, № 1); "Максимилиан Александрович Волошин живет по-прежнему в Коктебеле, пишет большую поэму "Каинов цвет"" (1922, № 4); или уже совсем интимное: "Максимилиан Александрович Волошин полтора года болен ревматизмом и подагрой, не позволяющей покидать Феодосию" (1922, № 5).
В одном из номеров журнала в статье "Русская поэзия за последние три года" цитируются стихи Волошина "Китеж", "Заклятие о Русской земле", "Святая Русь". О самом поэте Ященко пишет: "Наиболее свободным по духу поэтом оказался Максимилиан Волошин. Он один из немногих, еще во время войны, сумел остаться "au-dessus de la melee" *, что и доказал своим сборником "Anno mundi ardentis". Он не дал себя увлечь и революционным страстям и посмотрел на нашу революцию в перспективе всей нашей истории, знавшей не раз и не одно дикое поле, усеянное мертвыми костями. Не раз уже Русь блуждала в смутной мгле. И Волошин сумел сказать о нашей революции много мудрого словами стародавними, почти былинными. Самый стих его приобрел необыкновенную силу и часто словно вычеканен древнерусским мастером из дорогого металла" 5.
* "Над схваткой" (франц.).
У нас нет точных сведений о том, были ли они дружны, поэт и издатель. Но вероятность их близкого знакомства, может быть, даже дружбы достаточно велика. Ее, помимо прочего, подтверждает и тот факт, что "гонец" от поэта пришел именно к редактору "Новой русской книги", хотя в Берлине той поры были и более солидные издания. В архиве Николаевского в Гуверовском институте сохранилось письмо Волошина к А. С. Ященко, тональность которого и само обращение на ты свидетельствуют о достаточно коротких отношениях.
"Писем я получаю мало. Книг и журналов не вижу. Часто чувствую себя на дне забытого колодца. Но пишу стихи и ничего не знаю об их судьбе: я столько раз посылал их для печати. Но о судьбе их не знаю. Иногда я их вижу напечатанными в неожиданных для меня изданиях и не знаю, как они туда попали. Мне передавали, что будто они печатаются часто в заграничных изданиях. Если это правда, то нельзя ли как-нибудь попросить эти издания, чтобы они мне посылали иногда питательные посылки и, кроме того, не помещали бы меня в списках постоянных сотрудников, а то против меня подымают время от времени обвинение, что я сотрудничаю то в "Новом времени", то у эсеров, то у кадетов. Верно ли это - не знаю, т. к. меня об этом уведомляет только местная военная цензура. Я ничего не имею против печатания моих стихов где угодно (чем больше, тем лучше), но вовсе не хочу, чтобы на меня налепляли марки, ибо партийность ненавистна мне более, чем когда-либо, и чувствую я себя сильным только в полном одиночестве...
Некогда дописывать это письмо. Крепко тебя обнимаю. Привет твоей жене. Максимилиан Волошин" 6.
В архиве Николаевского имеется написанная Волошиным и заверенная заведующим Домом имени Л. Н. Толстого П. Сергеенко * доверенность на имя А. С. Ященко на ведение всех литературных дел поэта за границей. Доверенность эта представляет особенный интерес в связи с тем, что некоторые советские исследователи утверждают, будто стихи Волошина публиковались в берлинских изданиях вопреки воле поэта 7.
* Сергеенко П. А. (1854-1930) - писатель, биограф Л. Н. Толстого. Летом 1922 года, уже будучи в преклонном возрасте, приезжал в Константинополь для сбора среди эмигрантов пожертвований в пользу голодающих в Крыму писателей. Об этом, в частности, писала берлинская газета "Руль" 15 августа 1922 г.
М. Волошин и А. Ященко одновременно - с 1897 по 1899 год - учились на юридическом факультете Московского университета. Весьма вероятно, что они сошлись ближе, будучи в Париже в 1906 году. Показательно, что о Волошине Ященко предпочитает писать сам, не передоверяя дело литературным сотрудникам журнала. В Волошине помимо поэтического дара Ященко привлекает и политическая позиция поэта "над схваткой", которой в этот период придерживался и сам издатель "Новой русской книги". О позиции поэта свидетельствует его письмо одному из своих друзей в октябре 1919 года:
"...Мои стихи одинаково нравятся и большевикам, и добровольцам. Моя первая книга "Демоны глухонемые" вышла в январе 1919 года в Харькове и была немедленно распространена большевистским Центагом. А второе ее издание готовится издавать Добровольческий Осваг. Из этого ты можешь видеть, что я стою действительно над партиями... Между тем как развертывающаяся историческая трагедия меня глубоко захватывает, и благодарю судьбу, которая удостоила меня чести жить в такую эпоху" 8.
- Вы видели Макса?! - спросил Ященко.
- Да, я была у него в Коктебеле... - ответила женщина.
- И у вас есть новые стихи? - спросил редактор, с вожделением поглядывая на портфель, который женщина, сев в кресло, положила на колени.
- Стихи есть... Но не только стихи...
Женщина расстегнула портфель и вытащила из него тетрадку и перевязанную бечевкой кипу листов.
- ...В тетрадке личное письмо к вам. Там многое объясняется, а стихи на листах.
Ященко был настолько ошеломлен, что утратил свойственную ему любезность. Он не мог оторваться от переданной ему тетради.
- Вы, надеюсь, к нам насовсем? - спросил он рассеянно.
- Нет, нет, я не остаюсь. Я должна скоро уехать...
Гостья поднялась и все с той же понимающей и как бы прощающей улыбкой протянула Ященко руку. - Я, может быть, зайду к вам перед отъездом, промолвила она.
- Конечно, конечно, я буду рад, - бубнил редактор.
Едва посетительница 9 ушла, как Ященко, уже ничем не стесняемый, буквально впился в переданную ему тетрадь. Некоторое время он читал молча, яростно и в большом возбуждении перелистывая страницы, заглядывая вперед и снова возвращаясь к первым листкам. Письмо было длинным, страниц 40-50. Время от времени Ященко взрывался возгласами: "Нет, это невероятно! Это какой-то ужас! Черт знает что!"
Он не мог сдерживать бушевавших в нем чувств.
- Вы только послушайте, о чем он пишет. Это целая исповедь, целый роман! - воскликнул он, обращаясь к Р. Гулю.
И он принялся читать вслух.
В письме подробно описывались жизнь поэта в Коктебеле во время гражданской войны, проход белой армии, занятие Крыма красными и потом страшные события, связанные с "чисткой" Крыма от белых. Во главе Крымского ревкома в это время стоял Бела Кун, чья героическая судьба (он участвовал в обороне Петрограда во время наступления Юденича) оказалась трагически сплетенной с кровавыми событиями крымского террора.
Как известно, в эмиграцию с Врангелем ушли далеко не все офицеры, участвовавшие в белом движении, значительная часть их осталась в Крыму 10, не желая покидать отечество. Многие остались, уповая на обещанную большевиками амнистию. Однако обещание не было выполнено. В эмиграции широкое распространение получило мнение, что истинным виновником крымской трагедии, ее идейным вдохновителем был Троцкий. Воззрения Троцкого на террор, изложенные им, в частности, в автобиографической книге "Моя жизнь", служат серьезным подтверждением подобного взгляда. Все бывшие военнослужащие должны были зарегистрироваться на основании положения о всеобщей трудовой повинности. Полагаясь на амнистию, значительная часть бывших офицеров прошла регистрацию. Эти списки оказались для них роковыми.
"Максимилиан Волошин в письме к Ященко необычайно сильно описывал эти кровавые крымские дни, - пишет в своих воспоминаниях Роман Гуль, читавший это письмо. - Волошин пишет, что он и день и ночь молился за убиваемых и убивающих. Он писал о том, что много и долго разговаривал с Бела Куном и у них установились какие-то "дружеские" отношения *. Чем Волошин покорил Бела Куна? Вероятно, душевной чистотой. Судя по письму, Бела Кун сошелся с ним настолько, что разрешал Волошину из "проскрипционных списков" вычеркивать одного из десяти. Волошин описывал, каким мучением было для него это вычеркивание "десятого", ибо он знал, что девять будут убиты. Волошин писал, что в этих кровавых "проскрипционных списках" он нашел и свое имя, хотя ему и не надо было регистрироваться как человеку штатскому и не белому. Но его имя вычеркнул сам Бела Кун" 11.
* Имеются свидетельства, что Бела Кун поселился в "Доме поэта" у М. Волошина.
Письмо Волошина из Крыма А. С. Ященко в последующие дни читал и пересказывал многим сотрудникам и друзьям "Новой русской книги", в частности А. Толстому, Соколову-Микитову, Эренбургу, Николаевскому. Судьба этого письма неизвестна. В архиве Б. Николаевского его нет. Из воспоминаний Романа Гуля следует, что письмо исчезло из дома Ященко. Больше всего пропажу письма переживал Б. Николаевский, повторяя: "Ведь это же совершенно уникальный исторический документ! И как мог Александр Семенович так легкомысленно его потерять!" Потерять письмо, содержавшее более 40 страниц, было действительно мудрено. Сам Ященко считал, что письмо похищено, и страшно винил себя за то, что "раззвонил" о нем по всему Берлину.