И тогда Марина-Хэппи побежала в монастырь. Отец Савва был занят приёмом паломников. Но девушка решила: пока не увидит старца, не уйдёт. В помещении, где она сидела, было тепло и сухо. Просительница согрелась, чуть размякла и… перенеслась в «Другое Место». В красивый каменный дом с палисадником. На кованой ажурной скамье — дама, на коленях у неё — девочка. Улыбчивые приветливые лица обращаются к ней, Марине-Хэппи. Они кажутся знакомыми…Вау! Да это же она сама и мама её.
— Что случилось, чадо? — густой бас врывается в ухо.
— Мамка помират!
— Ступай домой и жди!
Отец Савва поворачивается, и от колыхания полы пробегает воздушная волна. Марина-Хэппи мчится домой. И правильно делает! Потому что над Кудреватыми стелется чёрный дым. Лариса развела во дворе костёр и сжигает одежду.
— Мама, зачем?
— Тараканы завелись!
Пока тушила огонь, пока укладывала мать в постель, она так притомилась, что заснула. Аразбудил яростный лай. Он был громкий, но всё-таки не заглушал бас, читавший «Отче наш».
Гавканье сменилось мяуканьем.
Отец Савва прервался лишь единожды-чтобы с мученическим видом смахнуть с носа капельку слюны, сорвавшейся с губ больной и пульнувшей в него.
«Если пойду и долиной смертной тени, то не убоюсь зла…» — Отчитчик переходит к Псалтири. Хотя в избе прохладно, его лоб покрыт испарина.
Душераздирающие кошачьи вопли смолкают.
— Шиу — шиу — шиу… — Полчища тараканов выползают из рта, ноздрей и ушей матери. Та задыхается.
Маринка-Хэппи бросается в сенцы и бухается на колени:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Дверь отворяется. В лице Саввы-ни кровинки. Он кладёт ладонь с вздувшимися венами на темя девушки:
— Оставайся с Богом, чадо!
Проводив старца, Марина-Хэппи идёт к матери. Желтовато-синюшное лицо той неподвижно.
— Боязно мне… — шепчет ей в ухо доця.
Материнские веки ответно дёргаются.
Стукнула дверь. Вернувшаяся фельдшерица снова вытаскивает тонометр, потом говорит:
— Надо бы санавиацию вызвать.
Но Марина-Хэппи чувствует: уже не надо.
Она провожает медичку до ворот.
— Спасибо вам, тётенька!
В ответ та лишь касается к её плеча!
Мать лежит с открытыми глазами:
— Подушку под спину подложи!
Девушка бросается выполнять просьбу. Приподнимая тело, она опасливо оглядывает постель. «Ни одного усатого!»
— Мама, пить хочешь?
Лариса Ивановна качает головой — тусклые волосы падают на впадины щёк. Марина — Хэппи берёт гребень и причесывает больную. Потом расправляет одеяло.
— Не мельтеши, доця…
Девушка застывает на краешке постели.
«Глаза-то у матери ярко-голубые. Как у той, что в „Другом Месте“».
— Чудышко ты моё! Как жить будешь? После меня…
— Жить буду хорошо! — доця и сама верит в то, что говорит.
«ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА»
Драндулет Колдомасова взревел, дёрнулся и… заглох. Однако после третьей попытки сдался на милость хозяина и понёс его к «Триаде». Единственной, кто не пострадал от стихии, а даже погрел на ней руки, была её владелица. Во-первых, народ сделал продуктовые запасы. Во-вторых, молодёжи оказалось негде кучковаться, и она оккупировала кафе.
Сан Саныч притормозил и вгляделся в вывеску. Так и есть. Кто-то опять разделил буквы. В результате «Триада» превратилась в «Три ада». Установив факт порчи чужого имущества, участковый двинулся дальше, держа путь в Халуй.
На выезде из деревни мотоцикл бибикнул местной диковинке — монастырскому «хаммеру». Раздалось ответное приветствие. И в который раз зависть боднула майора под ребро. В прошлом данное транспортное средство принадлежало бывшему однокласснику Колдомасова, вечному троечнику, превратившегося в «нового русского». Для всех стало сюрпризом намерение Тольки Кукина привести в порядок деревянную развалюху — общежитие сгинувшего леспромхоза. Кому оно потребовалось? Однако вскоре после ремонта появились и новые жильцы. А вслед за ними и прозвище: «Хабалы — грязные стаканы». Ибо новые жильцы крепко сидели на этих самых стаканах. От такого соседства взвыл не только Халуй, но и Архангело с Таракановкой. Пропивая под чистую скудные денежные поступления, «грязные стаканы» совершали набеги на огороды и пустующие дачи. Работы у Колдомасова, тогда ещё старшего лейтенанта, прибавилось. Отныне и до самого выхода на заслуженный отдых это гнездо порокагрозило портить полицейскую отчётность. Тогда-то он и попытался обезвредить врага изнутри, действуя на его территории. Он пригласил из города членов общества анонимных алкоголиков. Еженедельно группа мужчин и женщин приезжала в Халуй, располагалась в чудом сохранившемся красном уголке и ожидала желающих наступить на хвост «зелёного змия». Таковых находилось немного, да и тех по большей части соблазнял дармовой чай с печеньем.
Решение проблемы пришло… откуда никто не ждал. Пуля киллера настигла Кукина средь бела дня. Скупка за гроши квартир у одиноких спившихся горожан застопорилась. Мало-помалу общежитие обезлюдело: большинство «грязных стаканов» переселилось на халуевский погост. Другие вернулись в город. Уровень преступности в районе пошёл на убыль. Сан Саныч получил повышение по службе, а отпевавший убиенного настоятель — его «хаммер».
В Халуй Колдомасов прибыл через десять минут.
«Хижина дяди Тома». Название кукинской общаги имеет лишь отдалённое отношение к книжке Гарриет Бичер — Стоу: ни один чернокожий не переступал её порог. Но имелись здесь, видимо, книжные знатоки, усмотревшие в именах Толя и Том некое созвучие.
Хлипкая дверь распахнута настежь. Вдоль стен тянутся провода наружной электропроводки. Нечто, потревоженное полицейским башмаком, покатилось к кромке ступени и, как по команде, остановилось.
«Флакон — не то от духов, не то от туалетной воды».
Мысли о загадочной незнакомке, выронившей пузырёк, улетучились при виде граффити: гигантский таракан совершал над человечком различные виды казней. Гильотина, повешение, сожжение в печи…Самым жуткой сценой зрителю показалась та, где усатый палач запускал в рот жертвы длинный нос — щупалец.
Колдомасов отвёл взгляд от «художества» и двинулся в загромождённый хламом коридор. «Грубое нарушение правил пожарной безопасности» — констатировал он, пробираясь на запах жарившейся рыбы. Нюх не подвёл. На электроплитку была водружена сковородка. На ней яростно брызгало масло, в котором распласталась селёдка. Её вид навёл на мысль о казни, что, надо полагать, стало следствием культурного шока от граффити.
На табуретке восседал мужик в наброшенной на голый торс джинсовке и смотрел на окурок, будто тот натурально материализовался из ничего.
— Здрасьте…
— Здравствуйте, гражданин начальник.
«Потапов, он же Потапыч, — вспомнил Колдомасов, — статья 158 УК РФ — кража. Короче, домушник».
— Как у вас тут? Всё спокойно?
— Да вашими молитвами, гражданин начальник, — осклабился мужик и поднялся, чтобы перевернуть селёдку. Соскользнувшая с плеч куртка обнажила сизые от татуировок плечи.
— Гости наведываются? — продолжил беседу участковый, отметив про себя «эполеты», на языке тюремного тату означавшие бунтарский характер обладателя. Но самое сильное впечатление производила татуировка на веках: «Не буди!»
— Не до гостей нынче. Погода-то совсем сломалась… Да и, сами видите, на отшибе обретаемся.
— Не скажи, Потапов, где мило, там и семь вёрст не криво. Что за дамочка навещала?
— Дамочка? — Потапыч помедлил, проведя ладонью по седому ёжику волос. — Это вы про вдову?
— Ту, что разбила духи на лестничной площадке.
— Она самая, — бесстрастно подтвердил Потапыч. Его лицо с морщинами — руслами, прорытыми давно пересохшими потоками чувств, напоминало маску, сквозь прорези которой посверкивали глаза.
— Зачем приходила?
— А я почём знаю? — огрызнулся Потапыч, но как-то лениво, больше для проформы.
— Ты же здесь «последний из могикан»…
Участковый тронул чувствительную душевную струну. Мужик был не просто из первого призыва постояльцев «Хижины», но ещё и лидером халуевского общества анонимных алкоголиков. Уже два года три месяца и двадцать пять дней он заливал внутрь лишь воду. Правда, предварительно отмерял пятнадцать капель перекиси водорода. Привычка, появившаяся у него в Двинске, где из-за бурного развития целлюлозно-бумажной промышленности водопроводная вода отдавала хлоркой.
— У нас, гражданин начальник, свой художник объявился. Видели на лестнице..?
— Эту наскальную живопись?
— Кукинская жёнка говорит: модно сейчас. Примитивный сюрреализм.
Потапыч сыпал непонятными словами, и участковый отвлёкся, задавшись вопросом: за что в последний раз привлекался к ответственности данный обитатель «Хижины дяди Тома»? К его радости, память не подвела. Проникновение в жилище. Объект преступного посягательства — собрание старинных книг. Твердил, что страсть к чтению обуяла. Так и не признался, для кого покушался на библиотеку Беспоповцевых, но на сотрудничество со следствием пошёл, рассказав в подробностях, как проник на второй этаж, как вскрыл сундук и набил книжками припасённую для этой цели сумку челнока. Риск попасться сводился к минимуму: старший Беспоповцев отсутствовал, подрядясь на работу в московской строительной компании, дочь отправилась за братом в санаторий. Спалился Потапыч по чистой случайности. Когда двинул по Рябиновому переулку, маявшейся без сна Анфисе Павловне вздумалось отдёрнуть занавеску. Ну, а далее своим чередом… В соответствии с уголовно-процессуальным кодексом РФ.
— Вован в этих рисунках собственные глюки запечатлел, — донеслось до Колдомасова.
— Вован говоришь? Дерябин?
— Он самый.
Потапыч уселся на табуретку, закинув ногу на ногу.
— Где же на данный момент находится Владимир Анатольевич Дерябин?
— Понятия не имею.
— Сюда заявлялся?
— Резону нет.
Участковый глянул на верёвку, унизанную мужскими трусами и носками: