Не этого ждала Алька.
Но впереди у неё несколько часов плаванья. Они будут смотреть на одно и то же. Они будут дышать одним и тем же воздухом.
Под курткой у него — всё та же коричневая футболка: «Never complain…»
— Говорят, девушки любят спать в футболках своих возлюбленных. — Она говорит быстро, словно опасаясь не успеть. — Я бы тоже хотела надеть твою и… — Он лениво разворачивается: — И..? — в мужском голосе нотка раздражения, словно булавочный укол. — И проспать всю жизнь! — выпаливает она.
И тут над деревней с оглушительным треском зависает гигантская стрекоза. Сделав круг, вертолёт устремляется к Анфискиной пожне, той самой, где вернувшийся с войны Марк встретился с суженой.
Часть 3Деликатное поручение
«У НАС ПРОПАЛА ДОЧЬ!»
Попутчик в аляпистых шортах подхватывает рюкзак и топает на выход.
«В наше время мужик по доброй воле никогда бы не натянул такие подштанники. Впору на цирковую арену в них выходить!» — приходит в голову пассажиру, чей ворот намертво схвачен галстуком, и единственная дань лету-закатанные рукава рубашки. Он то и дело бросает взгляд на часы с символикой московской Олимпиады-80, а на перроне и вовсе движется рысцой. Но поджидающая его дама не проявляет признаков нетерпения. Или маскирует их под солнечными очками?
— Элла.
— Павел Петрович.
«KiaPicanto» кораллового цвета она ведёт мягко, так что пассажир ощущает почти эротическую приятность. Через полчаса они въезжают на улицу, застроенную особняками.
«Что-то типа выставки тучных нулевых».
— Вот мы и дома! — объявила Элла, въезжая в аллею.
Зашуршал под шинами гравий. В этот момент взлетевшая птаха ударилась крылом о стекло пассажирской дверцы и унеслась прочь.
Вопреки ожиданиям («Заказчик — состоятельный человек»!) коттедж оказался скромным. Особенно в сравнении с соседскими замками. Даже единственное архитектурное украшение — башенка с правого фланга — выглядела анахронизмом. А вот внутреннее убранство превзошло ожидания: отделка — сплошь натуральные дерево и камень. Но всё это великолепие не подавляло, ибо уравновешивалось множеством ниш и подставок, заполненных милыми безделушками.
Поднимаясь по лестнице следом за провожатой, он обратил внимание, как ладно сидит на ней брючный костюм. И цвет ласкает глаз: топлёное молоко.
…Дверь распахнулась. Как понял гость, рукой самого хозяина.
— Прошу!
Приземистый человечек с черепом, напоминающим бронзовый бюст, опустился позади овальной, обитой коричневой кожей столешницы. На ней притулилась папка, смотревшаяся чрезвычайно скромно. По жесту Эллы посетитель понял: место ему отведено на диванчике. Податливость его кожи стала очередным приятным ощущением того дня. Элла присела поодаль. Брючный костюм продолжал сидеть на ней как влитой, демонстрируя портняжное искусство изготовителя.
«А вот патрон твой, дорогуша, из тех, кто даже в смокинге выглядит пингвином».
— Извините за дотошность, но я хотел бы видеть ваш паспорт, — произносит хозяин, утонувший в кресле с крылышками.
«Вольтеровское» — определяет посетитель, имеющий слабость к оригинальным мебельным конструкциям. — «Эти выступы когда-то служили защитой от сквозняков».
Предупреждённый о бдительности заказчика, он с готовностью открывает барсетку. Широкие, как строительные мастерки, пальцы бронзового бюста перелистывают страницы. Глаза-буравчики упираются в фото, затем устремляются на оригинал.
«Этот человек знает, откуда ветер дует, и с какой стороны намазан хлеб насущный».
— Мне рекомендовали вас, как хорошего аналитика. — Пальцы-мастерки возвращают документ.
Посетителя несколько задело, что хозяин дома не представился. Впрочем, ему и без того известно: Бондалетов Пётр Михайлович чурается подобного рода церемоний. Впридачу, посредник намекнул: заказчик обладает собственными методами выяснения правды: «Из тех, кто может прочесть о намерениях другого, глянув на шнурки его ботинок». Но кем приходится ему прекрасная Элла? На каком основании она не покидает кабинет? От внимания Белозерцева не укрылось: под её расстёгнутым жакетом — бусы из крупных самоцветов. Время от времени дама касается этой своеобразной «кольчуги», словно убеждаясь: она по-прежнему на месте.
— Мне требуется квалифицированная консультация человека со стороны, — продолжил Бондалетов.
— Надеюсь, что вас поставили в известность, что я специализировался в сфере государственно безопасности.
— На этот счёт я предупреждён. Полагаю, и вас ввели в курс дела.
— В общих чертах.
Тяжёлая ладонь ложится на папку:
— Здесь материалы, которые предстоит изучить. Ваша задача — определить целесообразность дальнейшей работы.
— Какова её суть?
Бондалетов метнул взгляд в сторону Эллы. По тому, с какой реакцией женщина перехватила его, Павел Петрович понял: у пары — полная гармония.
— У нас пропала дочь, — сообщила она.
«ОХ, ТЬОХ-ТЬОХ!»
На этом диване могла бы расположиться среднестатическая немецкая семья — мутер, фатер и двое киндеров. Судя по вмятинам и потёртостям Эппельбаумы так и делали. Русский немец Альберт Иогансович, его еврейская жена Блюма Борисовна, русский зять Алексей и внук Эрик.
Альберт Иогансович бросает кубик, а после его приземления подслеповато склоняется над выпавшей гранью.
— Шесть! — подсказывает зять.
Старик потирает руки с желтоватыми загибающимися ногтями:
— Плыву в Америку! Как Христофор Колумб.
Дедушка передвигает фишку на шесть ходов, после чего осведомляется:
— Где ты проведёшь каникулы, Эрик?
— Полагаю, придётся съездить в Россию.
Дедушка подаётся в сторону внука:
— Опять в одиночестве?
Эрик бросает кубик и двигает фишкой в направлении «Russland».
— Надеюсь, с Эльзой.
— Мало того, что твоя мать не вылезает из России…
— Дедушка, мама работает в Украине.
Альберт Иогансович оттопыривает ладонью ушную раковину.
— Как? В Украине? В наше время говорили «на Украине».
Внук разворачивается к дедушкиному «локатору»:
— «В Украине»-политкорректнее.
— А как это согласуется с правилами русского языка? — упорствует Альберт Иогансович.
— Прости, дед, но эти нюансы пусть папа объяснит. Всё-таки литератор.
— Ну положим, уже не литератор, — бормочет Алексей.
Присутствующие помалкивают, опасаясь, что бывший писатель закусит удила: «Д-а-а-а, в СССР я не ел колбасы, не дышал озоном свободы, но имел вдохновение. И печатался в самой „Юности“!»
Алексей бросает кубик — отмеряет выпавшее число ходов и замечает:
— За последний 20 лет я был на исторической родине дважды. И оба раза — на похоронах.
— Мы с твоей бабушкой надеялись, что это лето ты проведёшь в Германии! — Альберт Иогансович не намерен отступать от темы.
— Я тоже так планировал, но отец Авель пишет, что слёг. К тому же юбилей.
— Монахи празднуют дни рождения? — дедушкин локатор вновь разворачивается к внуку.
— Деревне, где расположен его монастырь, исполняется двести лет. Прошлым летом у него родилась идея — издать сборник местных легенд и сказаний.
— Узнаю прежнего Олега! — замечает Алексей.
Блюма Борисовна отрывается от вязания и смотрит на внука поверх очков:
— Когда мы уезжали из Советского Союза, в магазинах не было даже сливочного масла.
Раздаётся дробный стук — дедушка метнул кубик.
— Папа! Мой ход.
— Извиняюсь! — Альберт Иогансович нехотя передаёт кубик зятю.
— На Севере мы жили в посёлке Арбум, — дедушкины мысли делают очередной вираж, — а наша улица так и называлась — Немецкая. Местная молодёжь приходила бить нас. Они думали, что мы фашисты. А я родился на Украине. Моя мать пела мне украинские песни.
Тут Альберт Иогансович вытягивает шею, как будто и впрямь слышит мелодию. Стариковский кадык приходит в вдвижение, а поскольку лицо и тело Альберта Иогансовича остаётся неподвижным, окружающим кажется, что именно из него и выходят звуки:
— Ой у гаю, при Дунаю
Соловей щебече…
Старик беспомощно оглядывается. Он позабыл слова. Но тут с подносом входит Мария и подхватывает песню:
— В i н же своего всего пташину
До гниздечка кличе.
Ох-тьох, тьох i тьох-тьох…
На этом «тьох-тьох» пение и завершается. Слушатели возвращаются к своим занятиям: Алексей передаёт кубик сыну, бабушка поддевает спицей очередную петлю. А исполнитель вспоминает, что пора посетить туалет.
«Со временем люди уменьшаются в росте, — размышляет Алексей, провожая тестя взглядом. — В то же время стариковские брюки зачастую выглядят чересчур короткими. Парадокс…»
Игра продолжается в уменьшенном составе. Алексей достигает русского Севера, при чём того места, которое прошлым летом посетил сын.
Мария заканчивает расставлять кофейные чашки. За минувший год её положение в семьепоменялось: из сиделки она превратилась в сноху подопечного. Бывший зять продолжает жить под одной крышей с Эппельбаумами. Что касается Эрика, тот, игнорируя мачеху, не спешит сменить гнев на милость. Вот и сейчас не дожидаясь, когда определится победитель, он встаёт из-за стола:
— Мне пора.
— А как твои любимые блинчики с капустой? — откладывает вязание Блюма Борисовна.
— Эльза накормит его чем-то посущественнее! — рокочет вернувшийся дед.
— Всем хорошего дня! — Эрик целует бабушку и дедушку.
— Эрик, может, пива выпьешь? — Блюма Борисовна предпринимает отчаянную попытку удержать внука. Тот улыбается и…согласно кивает. И не потому что любит хмельной напиток. Наклонившись к бабушке, он замечает её покрытые красными капиллярами белки. Блюма Борисовна никогда не жалуется на здоровье, но Эрику известно: она принимает лекарство от гипертонии.
— Я бы тоже не отказался! — бросает отец в удаляющуюся спину тёщи.