— А что твоя парочка? — сын пытается вернуть монолог в русло изначальной темы.
— Парочка без лишних слов плюхается на заднее сиденье. На вопрос — куда поедем — фрау всучивает бумажку с адресом. Немые, решил я, и нажал на газ. Но парочка оказалась очень даже говорящей. Всю дорогу трещала без умолку. На своём… А я знай себе на дорогу гляжу. Как говорил мой покойный батя, гляди в оба, слушай в три, а зри в корень. Но долго ли, коротко ли, доставил я их в пункт назначения. И тут… не поверишь! Мужик подаёт деньги и говорит:
— А сдачу, Лёха, возьми себе…
— Шишки-едришки! Моня! Ты ли это?
— Я, братан.
— Здесь, в Дойчланд?
— Мы здесь живём.
— А как же королевство Лесото?
— Оказалось, бывший мой однокурсник — еврей.
— Что-то не пойму, — прервал отца Эрик, — ты же говорил, что он негр, то есть африканец.
— Моня — из того самого израильского колена, которое с Моисеем меряло шагами пустыню, а потом заплутало. Может, утомились — присели где-нибудь… Ну и оторвались от основного каравана. А может решили: «Мы пойдём другим путём!» Короче, оказались в глубине Африки. А когда Израиль восстал из пепла, родная кровь и заговорила. Долгий путь на родину оказался. Короче, Моня сделался репатриантом в земле обетованной. Правда, не навсегда. Его дочка решила учиться медицине, но не на исторической родине, а в Германии. Тут к евреям отношение трепетное, так сказать, вечный долг перед богоизбранным народом. Здесь-то и случилась афро-еврейско-арийская страсть. Дочка обручилась с русским немцем, выходцем из Казахстана. Теперь у Мони подрастает внук Михаэль, которого родители зовут Мишкой.
— «Вот так, Лёха, круг замкнулся!» — сказал мне друг юности. Я хотел было спросить, что он подразумевает под «кругом», но тут фрау стала выражать нетерпение. Моня тряхнул на прощанье мою руку, распахнул заднюю дверцу…Хлоп! — Дверь закрылась. А потом… «Уе-ую-оё!» Тот самый, непередаваемый русскими буквами набор звуков, оглашавший много лет окрестности нашей с ним общаги. Веришь, я всю обратную дорогу проплакал. Вот так.
— А с этим … Моней вы больше не виделись?
— Нет, не встречались. Но я думаю, что где-нибудь пересечёмся. Германия не такая уж большая страна. Это вам не Россия.
Объявляют посадку на рейс «Мюнхен-Москва». Алексей Иванович залпом опустошает бокал. Такое он позволяет себе лишь в крайнем случае. Во всех других он на местный манер пиво смакуя потягивает, да так, что оно почти впитывается в язык.
— Ну покедова, друг мой! — говорит Алексей Иванович, протягивая руку. Эрик пожимает её, а затем порывисто обнимает отца.
«Оттаивает потихоньку! Может, мало-помалу и смирится с Марией!» — радостно констатирует тот.
ПРИЗНАНИЕ ГЛАВНОГО СВИДЕТЕЛЯ
— Валерочка, ты так здорово играл этого… — брюнетка с фиолетовой чёлкой разворачивается к своей крупнокалиберной соседке. — Судмедэксперта! — приходит та на помощь. От комплимента, а более всего от «Валерочки» молодой человек расплывается в улыбке, обнажающей скол на правом резце. Пышечка Руся нежно оглаживает свои длинные прямые волосы. Жест, подсмотренный в телике. Брюнетка Нюта тянется к артисту со своим бокалом: — За твои будущие роли! — Звук сдвигаемых ёмкостей — и троица, воздав должное напитку, с неменьшим энтузиазмом принимается за горячее блюдо.
«Всё-таки клёвые девчата у нас в цеху!» — думает Варавиков и бросает взгляд на бокалы дам: не пора ли по новой? Но товарки обнаружили умеренность в питье, предпочитая налегать на еду и ухитряясь при этом отдавать дань застольной беседе. Ну и как водится, завели разговор о внутрицеховых делах, а за ними пустились в воспоминания о первых профессиональных шагах. И тут Варавиков, приобретший статус бумажника, простоявшего не одну ночную смену, счёл уместным заметить:
— А вы, девчонки, тогда и вправду расстарались! — Его рука описала широкий жест, так что содержимое бокала дало опасный крен: — Прикололись классно! — Девчата прыснули:
— Ты это про…хэ? — Нюта, как самая воспитанная, использовала всем известный эвфемизм. — Правда, после такого экшена не задрыхнешь?
Варавиков, чтобы не подвергать опасности напиток в бокале, опрокидывает его внутрь, после чего замещает:
— Ну, скажем, то резиновое изделие-это детство, а вот…
— Да он не резиновый был, а из особого материала! — завелась вдруг Нюта. Но подружка осекла его укоризненным взглядом, и Варавиков неожиданно пошёл на попятную:
— Фаллос на конвейере — это вштыривает… — Варавиков потрогал языком недавний скол на правом резце. — Но вы превзошли себя, когда подсунули мне расчленёнку.
Девушки переглянулись, ища друг у друга поддержки. Руслана-как доминирующая в тандеме, взялась внести ясность:
— Слушай, Валерик, ты часом не на бровях?
— Может, и злоупотребил, — весело согласился молодой артист.
— Он просто ещё из роли не вышел! — ринулась ему на помощь Нюта, и фиолетовая чёлочка закрыла ей левый глаз.
— Девчонки, да я на вас не в обиде! Расчленёнка бодрит по-взрослому.
Нюта шумно выдохнула — чёлка вспорхнула, но, повинуясь законам гравитации, вернулась на прежнее место.
— Труп? — прозрачные Русины глаза устремились навстречу Варавиковским. — Без понятия!
Что оставалось делать артисту, как не облегчить душу рассказом о ночном фантоме?
— Выходит, атомы и молекулы неизвестной вошли в состав нашей бумаги? — вопрошала Нюта. После этого заявления её общий с подружкой кавалер решил, что подливать дамам более не стоит. Впрочем, предосторожность оказалась лишней, ибо бутылки на столе опустели, а смены им не предусматривалось. И народ, отмечавший завершение творческого сезона в театре, потянулся по домам.
С ВАМИ ГОВОРИТ ФРУНЗЕ!
Указующая длань вождя направлена прямиком в гостиничный номер, левая сжимает кепку. Где-то за ленинским затылком пролегает улица, где располагается бондалетовский дом. Вернувшись с балкона в номер и выпив натощак воды, согретой кипятильником-спутником всех командировочных, он просмотрел эсэмэски. Большая часть — от супруги, гостившей у дочери. Белозерцевы произвели на свет только одного ребёнка. Однако заботы и тревоги, выпавшие на их долю, превзошли все мыслимые нормы. В 15 лет Ирина сбежала с водителем-дальнобойщиком, и отцу пришлось задействовать важные связи, чтобы вернуть беглянку. До того, как она принесёт в подоле. В 16 лет удалось затолкнуть дочку в колледж, где она худо-бедно проучилась до летней сессии. А потом девица опять сошла с резьбы. На этот раз причина таилась в её преподавателе. Однако тот оказался женат на даме, которая в борьбе за целостность семьи проявила бойцовские качества, которую не смутило даже известие о беременности соперницы. Белозерцевы не сдавались. В результате преподаватель развёлся с женой. Но грянуло новое испытание: результат УЗИ. Мальчик должен был родиться с синдромом Дауна. И вот тут подкаблучник Павел Петрович, проявив редкую в домашних делах решимость, настаивал на искусственном прерывании беременности. В противном случае… В этом месте тягостные воспоминания прервал мобильник. Речь была неразборчива, как будто человек только что поднялся из зубоврачебного кресла.
— С вами говорит Фрунзе.
— Простите, кто?
— Бывшая секретарша Бондалетовых. Хотела бы поговорить с вами лично.
— Хорошо. Где именно?
У меня дома. Если хотите, прямо сейчас. — И однофамилица или родственница легендарного командарма продиктовала адрес. Подмосковное это поселение из тех мест, где трудно заблудиться. Так что вскоре он жал на домофонные кнопки. Отозвавшийся голос звучал ещё более невнятно, чем по телефону.
«Да она под шофе!»
Тем не менее бывшая бондалетовская секретарша держалась подчёркнуто прямо. Да и к её координации не придерёшься.
— Чай или кофе?
— Если можно, воды.
Хозяйка налила из шестилитровой бутыли в бокал:
— Сама хожу на родник. За три километра. Полезно во всех отношениях.
Пока беседовали о здоровье, сыщик изучал хозяйку. Женщина пенсионного возраста, но в тонусе: маникюр, свежая укладка. Опять же помада. А глаза и вовсе с молодым блеском. Но вот речь…
Начал гость издалека:
— Простите, по телефону не сразу сориентировался.
— Вы не одиноки. Фамилия сбивает с толку. — И словно отметая встречный вопрос: — Мужняя. А девичья — Аллахвердиева. Полукровка я. Мать-русская. Отец — татарин. Познакомились на Украине: Донбасс восстанавливали. — И словно отвечая невидимому оппоненту:-Да, в Советском Союзе многое было не идеально, но народы, по крайней мере, не враждовали.
После такого заявления увернуться от обсуждения геополитики было бы неприлично. Пришлось отдать ей, проклятой, должное, на что было потрачено пять минут. По их истечении Белозерцеву удалось-таки вернуть беседу в нужное ему русло.
— Скажите, Валентина Фаттыховна, вы знали жён Бондалетова?
Женщина хотела ответить, но не сразу справилась с голосом:
— Лучше всех-первую. Большая оригиналка, скажу я вам.
— Чем же она так выделялась?
— Нарядами. Носила сари. И это в нашем захолустье! А потом и вовсе пропала.
— А вторая?
— Волосы не собственные — нарощенные. Бюст тоже не её. Как и рот.
Этой информацией портрет Эллы исчерпывался. Осознавая тот факт, что пользы от её сведений немного, Валентина Фаттыховна взяла инициативу на себя:
— Мне звонила Аза. — Многозначительная пауза. — Вы интересовались почтой. Я тоже занималась ею.
— Понимаю. — Белозерцев постарался придать лицу максимум заинтересованности.
— Всё, что приходило по почте, регистрировалось в специальном журнале. Как и исходящие письма. Всё это я изложила и вашим коллегам. А что касается последних лет-перед моей пенсией — то преобладала реклама. Самого разного характера.
«Неужели про это нельзя было сообщить по телефону?» — Внутри Белозерцева пробудился неумолимый хронометр.