«Спаси, Господи! Кажется я вступил в тот возраст, когда человек уже ничего не боится, кроме воспоминаний».
Раздался смачный шлепок языком по изнанке зубов — знак того, что мыслительный аппарат послушника что-то перерабатывает.
— Если память не изменяет, там имеются пассажирские каюты. — Монах вернулся к созерцанию судна. — И если спуститься вниз, в трюм…
— Й-а-а бы-ы-л.
— Прошлым летом?
Послушник дёрнулся-куколь съехал на лоб.
— Ну и каковы впечатления от поездки?
— Ба-а-а-ба Тася. Она доблая…
— Ну а эту девочку… из Москвы видел?
— Не-е-е! — произнёс срывающийся юношеский голос, а выпроставшиеся из рукавов подрясника пальцы с траурной каймой ткнули в собственные ноги.
«Понятно. Ты по привычке смотрел вниз».
СПИ, МАМА, ДО СВЕТЛОГО УТРА!
«Поморская звезда» отшвартовалась от берега. Провожающие, энергично помахав вслед, потянулись в деревню. Пассажиры, спасаясь от поднявшегося ветра, один за одним спускались вниз. На верхней палубе остались наиболее стойкие. Среди них и Эрик, не отрывавший глаз от удаляющихся фигурок на берегу.
Он всё сделал правильно. Пусть Олег Яковлевич проведёт остаток дней в относительном покое и неведении. Как и дед с бабушкой.
Он поискал глазами то место, где по его прикидкам находилась детская могила. «Спи, девочка, до светлого утра!» Перед глазами снова встала застывшая фигура на палубе. Аленький цветочек! Что ты выкинула на этот раз? Какой финт?
Он извлёк из рюкзака айфон. Следует позвонить на Украину. Или в Украину. А если быть точнее, на Донбасс. Или в Донбасс. Он наберёт знакомый номер, чтобы в который раз услышать, что на фронте без перемен и поиски маминого последнего прибежища снова откладываются. В голове зазвучал отцовский голос: «Может, так оно и лучше, что не будут беспокоить мамины косточки? В конце концов она упокоилась в земле, которую любила». Есть в этом своя логика, которой можно утешаться и всё оттягивать момент…
Он вцепился в перила ограждения, так что побелели суставы:
— Спи, мама, до светлого утра!
В БАННЫЙ ДЕНЬ
Каждый день имеет собственные цвет и запах. Суббота окрашена в хлопотливый коричневый цвет и пахнет берёзовым веником. Баню в этот день отменяют только в одном случае: если житель Таракановки прощается с белым светом.
Накануне Васёк наполнил чан водой, и топить печку-каменку приехавшая Светлана-Соломия ушла спозаранку. Место помывки — обиталище банника. Сущность, обожающая чистоту. В дар ему оставляют мыло, а при выходе говорят: «Спасибо тебе, байнушко, на парной байнечке!» Светлана-Соломия считает обычай суеверием, но приземистый, в одно оконце домик содержит в идеальной чистоте.
Девушка заворожённо смотрит на разгорающийся огонь. Когда-то они с мамой вот так же сидели перед каменкой:
«— А ну-ка отгадай, Соломка! Полна коробушка золотых воробушек. — Печка!»
Давно они маму похоронили, а она всё как живая перед ней…
Ещё одна забота — заменить постельное бельё, припасти банные полотенца. Светлана — Соломия с трудом вытаскивает ящик комода.
«Отсырело дерево. Да и состарилось!»
Створка шкафа не закрывается. Она пытается совладать с ней, но видя зряшность усилий, отступает. Внутри на плечиках висит лучшее платье её гардероба.
Чтобы присмотреть наряд для выпускного вечера, они с отцом отправились в областной центр. Тогда она впервые увидела Северную Двину закованной гранитом набережной. Городской рынок утомил многолюдством и пестротой товаров, так что в глазах зарябило. Однако платье, призывно колыхавшееся на ветру, взгляд зацепило. Её материализовавшаяся мечта! Целый год Светлана-Соломия рисовала в воображении эти линии. Совпало всё — и фасон, и цвет.
— Примерь! Тебе пойдёт, — предложила продавщица с обветренным лицом.
— Слишком открытые плечи! — отец придирчиво оглядел дочку.
— Тата[12], но это же на праздник! Он один раз в жизни бывает. — Она обратилась к Михею Михеевичу на поморский манер, что делала лишь в особых случаях.
— Что люди скажут! Соблазн, дочка! — обречённо выдохнул отец.
«Люди по городам разъехались. Из единоверцев они Таракановке одни остались».
Все следующие наряды были, на взгляд Михея Михеевича, ещё менее целомудренны.
— Может, попросим сшить на заказ кого-нибудь из деревенских портних?
— Ну, уж нет, тата! — воспротивилась Светлана-Соломия. — Лучше уж я вовсе не пойду на выпускной вечер!
— Как можно, Соломия? У тебя же золотая медаль!
Но дочь стояла на своём — и Михей Беспоповцев сдался:-Будь по-твоему! Я всегда доверял тебе, дочка. Ты последняя женщина в нашем роду!
А когда плыли на теплоходе домой отец возьми — да и признайся:
— Я, Соломка, не из-за твоей золотой медали на попятную пошёл.
— Почему, тата?
— Ты на меня глазами бабки Евстолии глянула. Они у неё были как ягода — голубень. А в гневе темнели, как черника.
… Приготовив всё необходимое для бани правнучка Евстолии отправилась на поветь — самое просторное помещение поморского жилища. Старшее поколение проводило здесь тайные молитвенные собрания. А у соседей в таких поветях собиралась на посиделки молодёжь. Здесь и хороводы водили… А когда играли свадьбы, телега с женихом въезжала прямо со двора.
Светлана-Соломия взяла в охапку кипу районной газеты, которую в Таракановке выписывали и читали в каждой избе. Это на растопку. Надо пирогов с черникой испечь — брата побаловать. Присев на детский стульчик, сделанный руками деда, им же разукрашенный, девушка принялась складывать газетные номера в стопочки. Её взгляд скользил по заголовкам. «Укладка асфальта до Таракановки вновь остановлена», «Новая порода коз из Норвегии», «Начало навигации». «Внимание — розыск». Девушка скользнула по первому абзацу: «12 августа прошлого года пропала Бондалетова Апполинария Петровна…»
Задвинутое на задворки памяти лето накрыло с головой. Вдруг припомнилось, как шокировало жиличку отсутствие ванны и душа. Как привыкала к бане, а позже приспособила её для обливаний, на которых настаивал отец в качестве «лекарства от нервов и глупостей». Париться она тоже полюбила, поверив, что это способствует очищению кожи. В общем, барышня была ленива, но не безнадёжна. Особенно когда дело касалось мужчин. Возьмёт красный зонтик с белыми бабочками — и айда на Монастырку своего немца выглядывать. «Девка моцион совершает! — судачили таракановцы при виде белых бабочек. — Видать, для хорошего цвету лица!» Квартирантка с этих прогулок в добром расположении духа являлась. Вот что вольный воздух с горожанами делает! Или любовь?
Девушка тряхнула головой, словно сбрасывая непрошенные мысли.
«Хватит прохлаждаться! Пора за работу».
Но в столовой её уже поджидали.
— С приездом, Светлана Михеевна! — Участковый поднялся с табуретки. — Я не задержу. Суббота… — Хозяйка сухо кивнула. «Ох, не ко времени визит».
Сан Саныч, меж тем, снова присел, подавая тем самым пример девушке. Та присела на кончик венского стула. Руки сложила на коленях. Совсем по-бабски. «А вот пальчики-то уж не те. Не деревенские. Ухоженные.»
— У меня к тебе, Света, один вопрос.
— Слушаю вас, Сан Саныч.
— Когда ты в последний раз пещерную решётку запирала?
Светлана-Соломия надломила дуги бровей.
— Трудно сказать. Вы и сами знаете, что лестница там ненадёжная. Поэтому… мы всё больше другим ходом пользовались.
— Каким это?
— Тот, что ведёт из молитвенного дома.
— Но постарайся припомнить. Это важно.
Девушка нетерпеливо покачала головой. Из-под косынки выбилась прядь. Рука поспешила вернуть её на место.
— У тебя ведь имеется ключ от решётки?
— Да валяется где-то…
«Валяется? Что-то, девушка, на тебя не похоже!» — пришло на ум полицейскому. Но настаивать старый служака не стал. Всё-таки суббота. Банный день. А потому потянулся за форменной фуражкой. И тут распахнулась дверь…и в проёме нарисовалась круглая рожица девочки-беды. Из-за её плеча выглядывала белобрысая макушка.
«Эка вымахали оба!» — восхитился Колдомасов, давая дорогу молодым. Однако те замешкались.
— Чего растерялись? — пробурчал участковый вполне себе добродушно. — Проходи парочка — баран да ярочка!
— Никакие мы вам не ярочки! — огрызнулась Анка и прошмыгнула внутрь. Васёк поскрёб изгиб локтя.
«А парнишка нервничает».
— Ну вот все в сборе! — с довольным видом констатировал Сан Саныч. — Кроме москвички…
Воцарилась тишина.
Как и следовало ожидать, нарушила её девочка-беда:
— Немца нет.
— Верно, — констатировал участковый с напускным равнодушием и положил фуражку на прежнее место — валик оттоманки. — Но отсутствие иностранца не может быть препятствием…
— Для чего? — сухо осведомилась Светлана-Соломия.
— Для того, чтобы сказать правду.
— Какую ещё правду? — нахохлился Васёк.
— В августе прошлого года пропала гражданка Бондалетова Апполинария Петровна, проживавшая до того по этому адресу.
— Мы всё сказали тогда…ну, когда нас в прошлом году спрашивали! — выпалила Анка и принялась теребить красный шнурок на запястье.
— Всё-всё? — усмехнулся участковый.
— Вы не имеете права меня допрашивать! — пошла в наступление девочка-беда. — Я несовершеннолетняя.
— Грамотные стали. — Не без горечи констатировал участковый и потянулся за фуражкой, а у порога аккуратно опустил её на свою голову гнома.
— Эх, молод-ы-ы-е…
ВНЕ ЗОНЫ ДОСТУПА
Когда минувшим летом настоятель поднялся со смертного ложа, брат Савва воздал Богу хвалу и направился прямиком к болящему. То, что отец Авель чуть было не опередил его, вызвало у него досаду, сменившуюся опасением: «А вдруг и правда обскачет».
С той поры недавние оппоненты зачастую чаёвничают вместе.
— Когда ты, отец Савва, вставишь зубы? — в очередной раз задаёт вопрос отец Авель. — Лето на дворе. В город путь открыт.